Если я вовлеку его в разговор, я буду в безопасности. Мне вовсе не улыбалось остаться наедине с моей мнимой матерью - без сомнения, она инстинктивно почувствует, что тут что-то не так.
- Именно, - сказал кюре, - и я надеюсь, что вы соединили одно с другим. Что ж, не буду вас дольше задерживать…
И, неожиданно соскользнув с кресла на колени, он закрыл глаза и стал быстро-быстро шептать молитву; мадемуазель Бланш последовала его примеру, а графиня сложила ладони и опустила голову на массивную грудь. Я тоже встал на колени; фокстерьеры подбежали ко мне, втягивая носом воздух, и стали теребить карманы. Глянув уголком глаза, я заметил, что служанка, приведшая меня сюда, также преклонила колени и, крепко зажмурившись, произносит нараспев ответствия на вопросы в молитве кюре. Тот дошел до конца своего ходатайства перед Богом и, воздев руки, осенил всех присутствующих крестом, затем с трудом поднялся на ноги.
- Bonsoir, madame la comtesse, bonsoir, monsieur le comte, bonsoir, mademoiselle Blanche, bonsoir, Charlotte, - сказал он, перемежая поклоны и кивки, его розовое лицо расплылось в улыбке.
Перед дверьми кюре и мадемуазель задержались, так как, состязаясь в учтивости, они настойчиво пропускали друг друга вперед; наконец кюре вышел первым, сразу же следом за ним, низко опустив голову, как церковный прислужник, мадемуазель Бланш.
В углу комнаты Шарлотта смешивала какие-то лекарства; подойдя к нам со стаканом, она спросила:
- Господин граф тоже будет здесь обедать, как обычно?
- Разумеется, идиотка, - сказала графиня. - И я не собираюсь пить эту дрянь. Выплесни ее. Пойди принеси подносы с обедом. Ступай!
Она нетерпеливо указала рукой на дверь, лицо ее сморщилось от раздражения.
- Подойди ко мне. Ближе, - сказала она, подзывая меня и указывая рукой, чтобы я сел рядом; собачонки вспрыгнули ей на колени и улеглись там. - Ну как, удалось тебе? Ты договорился с Корвале?
Это был первый прямой вопрос, заданный мне в замке, от которого я не мог отшутиться или отделаться какой-нибудь незначащей фразой.
Я проглотил комок в горле.
- Что удалось? - спросил я.
- Возобновить контракт, - сказала она.
Значит, Жан де Ге ездил в Париж по делу.
Я вспомнил, что в бюваре письменных принадлежностей, который был в одном из чемоданов, я видел конверты и папки. Его приятель, окликнувший меня у станции, намекнул, что поездка не удалась. Дело, по видимости, было серьезным, а выражение глаз графини снова напомнило мне слова Жана де Ге о человеческой алчности: "…главное - утолить ее… дать людям то, чего они хотят…" Раз это его кредо, он, несомненно, удовлетворил бы сейчас желание матери.
- Не волнуйтесь, - сказал я, - я все уладил.
- Ах, - она облегченно пробормотала что-то, - действительно удалось столковаться с Корвале?
- Да.
- Поль такой болван, - сказала она, устраиваясь поудобней в кресле, - вечно брюзжит, вечно недоволен, все представляет в черном цвете. По его словам, мы полностью разорены и должны прямо завтра ликвидировать дело. Ты уже видел его?
- Когда я приехал, - сказал я, - он как раз собирался в город.
- Но ты сообщил ему новости?
- Нет, он спешил.
- Столько ждал, мог бы и еще подождать, чтобы их услышать, - ворчливо проговорила она. - Что с тобой? Ты болен?
- Я слишком много пил в Ле-Мане.
- В Ле-Мане? Зачем пить в Ле-Мане? Ты что, не мог задержаться в Париже, если тебе хотелось отметить свой успех?
- В Париже я тоже пил.
- Ах! - На этот раз в ее вздохе было сочувствие. - Бедный мальчик, - сказала она. - Тебе здесь трудно, да? Надо было остаться подольше и позабавиться всласть. Подойди, поцелуй меня снова. - Она притянула меня к себе, и я опять был погребен под оплывшими складками ее тучного тела. - Надеюсь, ты весело провел время, - понизив голос, сказала она. - Весело, да?
Намек в ее голосе был достаточно прозрачным. Но это не вызвало во мне отвращения, напротив, меня позабавило, даже заинтриговало то, что эта чудовищно похожая на меня туша, которая только что молилась вместе с кюре, хочет разделить интимные секреты сына.
- Естественно, я хорошо повеселился, maman, - сказал я, отодвигаясь от нее; я заметил, что назвать ее "maman" не стоило мне усилий. Как ни странно, это поразило, мало того - ужаснуло меня больше, чем все, что говорила она сама.
- Значит, ты привез мне подарочек, который обещал?
Глаза ее совсем утонули в веках, тело напряглось от ожидания. Внезапно атмосфера в комнате неуловимо изменилась, стала накаленной. Я не знал, что ей ответить.
- Разве я обещал вам подарок? - спросил я.
Подбородок ее обмяк, челюсть отвисла, глаза глядели на меня с такой жгучей мольбой, с таким страхом, каких я не мог и представить минуту назад.
- Ведь ты не забыл? - сказала она.
К счастью, мне не пришлось отвечать - да и что я мог ей ответить? - так как в комнату вошла Бланш. Мать тут же изменила выражение лица, точно надела маску. Наклонившись к собакам, лежавшим у нее на коленях, она принялась их ласкать:
- Полно, полно, Жужу, перестань кусать свой хвост, веди себя хорошо, пожалуйста. Отодвинься немного, Фифи, ты разлеглась на обоих коленах. Ну-ка, пойди к своему дяде.
Она всунула мне в руки ненужную мне собачонку, та извивалась и корчилась, пока не вырвалась от меня и забилась под огромное кресло матери.
- Что такое с Фифи? - удивленно сказала та. - Она никогда раньше от тебя не убегала. Взбесилась она, что ли?
- Оставьте ее, - сказал я. - Она чувствует дорожный запах.
Животное не поддалось обману. Это было любопытно. В чем заключалось мое чисто физическое различие с Жаном де Ге? Графиня снова откинулась на спинку кресла и мрачно смотрела на дочь. Та застыла, прямая, как палка, руки - на спинке стула, глаза устремлены на мать.
- Я правильно поняла - сюда требуют подать два подноса с обедом? - сказала она.
- Да, - отрывисто бросила maman, - Жану приятней обедать тут, со мной.
- Вы не думаете, что и так уже достаточно возбуждены?
- Ничего подобного. Я совершенно спокойна, как ты видишь. Тебе просто хочется испортить нам удовольствие.
- Я никому ничего не хочу портить. Я думаю о вашем благе. Если вы перевозбудитесь, вы не сможете уснуть, и завтра, как уже бывало не раз, вас ждет тяжелый день.
- У меня будет еще более тяжелый день и тяжелая ночь, если Жан сейчас уйдет.
- Хорошо, - невозмутимо произнесла Бланш; говорить сейчас больше было не о чем, и она принялась прибирать разбросанные повсюду газеты и книги; меня вновь поразил ее монотонный, бесстрастный голос. Ни разу за все время она не взглянула в мою сторону, словно меня вообще не было в комнате. На вид я дал бы ей года сорок два - сорок три, но могло быть и меньше, и больше. Единственным украшением ее одежды - черная юбка и джемпер - был висевший на цепочке крест. Она поставила рядом с креслом матери обеденный столик.
- Шарлотта уже дала вам лекарство? - спросила она.
- Да, - ответила мать.
Дочь села подальше от гудящей печки и взяла в руки вязанье. Я заметил на столе молитвенник в кожаном переплете и Библию.
- Почему ты не уходишь? - выйдя из терпения, внезапно спросила мать. - Ты нам не нужна.
- Я жду, пока Шарлотта принесет обед, - последовал ответ.
Они обменялись всего несколькими фразами, и я сразу же встал на сторону матери. Почему - трудно сказать. То, как она держалась, было не очень похвально, и все же она вызывала во мне симпатию, а дочь - наоборот. Я подумал: уж не потому ли мне так нравится мать, что она похожа на меня?
- У Мари-Ноэль опять были видения, - сказала графиня.
Мари-Ноэль… Кто-то внизу, в гостиной, упомянул, что у Мари-Ноэль температура. Кто она - еще одна набожная сестра? Я чувствовал, что от меня ждут отклика.
- Наверно, потому что у нее жар, - сказал я.
- Нет у нее никакого жара. Она вообще не больна, - сказала графиня. - Просто она любит быть в центре внимания. Что такое ты ей сказал перед тем, как уехал в Париж? Это очень ее расстроило.
- Ничего я ей не говорил, - ответил я.
- Ты забыл. Она без конца твердила Франсуазе и Рене, что ты не вернешься. И не только ты сказал ей это, но и Святая Дева. Не так ли, Бланш?
Я взглянул на молчавшую сестру. Она перевела бледные глаза с пощелкивающих спиц на мать; на мать, не на меня.
- Если у Мари-Ноэль бывают видения, - сказала она, - а я, в отличие от всех вас, в это верю, пора отнестись к ним серьезно. Я уже давно твержу об этом, и кюре со мной согласен.
- Глупости, - возразила ей мать. - Я как раз сегодня беседовала насчет девочки с кюре. Он говорит, это довольно распространенная вещь, особенно среди бедняков. Возможно, Мари-Ноэль наслушалась этого от Жермен. Я спрошу Шарлотту. Шарлотта все знает.
На лице Бланш не отразилось никаких чувств, но губы ее сжались.
- Не надо забывать, - сказала она, - что кюре не делается моложе, он теряется, когда с ним заговаривают сразу несколько человек. Если видения не прекратятся, я напишу епископу. Он найдет, что нам посоветовать, и я не сомневаюсь в том, каков будет его совет.
- Каков же? - спросила мать.
- Он посоветует, чтобы Мари-Ноэль жила среди людей, которые не станут растлевать ее душу, там, где она сможет положить свой дар на алтарь Всевышнего для его вящей славы.