Арахна оплела бывшую миссионершу своими тонкими руками, прижалась (она все еще была не одета - это Фарида собиралась ей поставить на вид "в-восьмых"), вдавливаясь в ее плоское тело, и всучила еще несколько хулиганских поцелуев.
- М-мне хорошо, Фаридочка! Солнце-т-т-то какое, с-солнце. К-кофе хочу.
Вся Зала, включая Первую Жену, вынырнувшую из квадратного телеомута, опешив, наблюдала за этой сценой.
Лавируя между подушками и матрасами и - что для лавирования было совсем не нужно - качая бедрами в черном с розами платке, Арахна прошла через Залу на кухню.
- Сестра, нет там у нас кофе, нет! - закричала ей вслед Марта Некрасовна.
- Артисткя, - философски заметила Зебуниссо.
Фарида бормотала:
- Явление Жены, сладкой, как мед, и горькой… как звезда-полынь. Все опять сходится.
- Ля-ля, - пела из кухни Арахна.
Остаток дня Арахна вела себя порядочно, кофе не клянчила и даже просмотрела голову Гули Маленькой, в которой подозревали вшей.
Паразитов, слава тебе, не нашли. Но Гуля все равно заплакала:
- У тети Арахны в сумке шоколадка!
- Ах, какая тетя нехорошая, - ответили ей, - шоколадку прячет.
Иоан Аркадьевич, плача от вечернего ветра, вышел из "Хамзы"; подумал об Арахне.
Утром, уходя за данью, он оставил ее спящей. Распласталась в дверном проеме, бледная, с улыбкой, расхристанная. Нагнулся и расправил на ней сбившийся в жгут платок, прикрыв распахнутые бедра.
…Очнулся возле торговцев. Цветы - гладиолусы - стояли под полиэтиленовыми колпаками. В каждом колпаке желтела свечка, видимо, как-то согревая продрогшие стебли. Цветочный ряд завершался розами.
- "Черный принц" есть! - закричали Иоану Аркадьевичу, и сообщили цену.
- Да, да, сейчас, - успокоил он торговцев и зашагал, размахивая руками, прочь от цветов.
День был холодный и неденежный. Заплатили только за двух реализованных на Броде уродов, причем за одного расплатились жетонами для метро и парочкой телефонных.
Наткнувшись взглядом на телефон-автомат, Иоан Аркадьевич нащупал в кармане один трудовой жетон.
Позвонить матери. И рассказать ей, обязательно рассказать, что видел сон из детства: он входит в гараж, и это, наверное, к чему-то. Что она на это скажет (кроме того, что испугается)?
Выстуженная трубка касается уха.
Или не рассказывать? "Алло. Мама?" А голос матери уже выплескивается из трубки: "Иоан? Иоан, ты? Что случилось? А? Опять деньги? Деньги опять нужны, говорю? Опять твоим гадючкам денег, говорю, не хватает, совести нету? А Марте Никрасовне лично напомни, что она мне еще в феврале, у меня записано, обещала рецептик один… Алё?"
Он слушает и вешает трубку.
С матерью поговоришь - и на душе легче.
Только ухо вот замерзло от разговора. "Черный принц"?
Иоан Аркадьевич протягивает полученные за урода деньги.
- Почему не торгуетесь? - укоризненно говорит продавец, пряча купюры.
"Идет! Идет!" - кричали изнутри дети.
Стебель розы Иоан Аркадьевич скрыл под пальто; шипы проникали через свитер, тревожа.
В голове дозревал план незаметного и дипломатичного вручения этого стебля Арахне. Мысль о возможной ревности остальных жен колола сердце Иоана Аркадьевича сильнее физических шипов.
Дверь открыла Магдалена с полотенцем на голове. Наскоро поцеловав ее куда-то в полотенце, Иоан Аркадьевич увернулся от порыва снять с него пальто и скользнул в ванную - там, по счастью, никого не было, можно зашпингалетиться…
- Арахна! Пусть Арахна в ванную, пожалуйста, зайдет! - закричал Иоан Аркадьевич как можно невиннее.
Женщины нехорошо переглянулись. Алконост опустил приготовленный смычок и пнул Толика.
Сама Арахна быстро отложила Джека Лондона, которого она, зевая, читала Гуле Маленькой, и полетела в ванную.
Заскочила вовнутрь и, следуя пантомиме Иоана Аркадьевича, защелкнула шпингалет.
Иоан Аркадьевич, торжественный, стоял на фоне изувеченного кафеля и протягивал ей "Черного принца".
- К-к-какая пре-елесть! Мне? М-ммм. Пахнет розой, - сказала она, поднеся букет к носу. - А где ш-шампаньское?
- Тссс. Поставь куда-нибудь. И спрячь, - предупредил Иоан Аркадьевич.
- К-кудаа? - скривилась Арахна. - Заревнуют. А, п-придумала.
И, вылив из бутыли остатки сомнительного шампуня, вонзила в нее стебель.
- Т-так, значит, г-гудеть не будем… Н-ну, не думай, что я п-примитивная и не ценю.
Мгновенно оплетя шею Иоана Аркадьевича своими тонкими, в микроскопических волосках, руками, впилась в его губы. Он пошатнулся.
- Арахна… Арашенька… Брюки хоть им оставь!
- Н-не оставлю.
Хрупкий шпингалет едва сдерживал напор, обрушившийся на дверь.
- Пустите! Пустите, слышите, мне надо в туалет! - взывала Магдалена.
- Я мою руки… - извинялся Иоан Аркадьевич.
- Крикни, что у тебя понос (шептала Арахна) …а ты?… что у меня тоже… (смех).
Новая порция ударов.
- Бесстыдница! Издевательство какое! Да что ж такое, сестры! - плевалась гневом Магдалена.
- Дерни сильней, сестра! - подначивали остальные.
- Мяяяу! - выла Маряся.
…Вышел Иоан Аркадьевич.
Вышла Арахна.
В Зале, видимо, только закончилось экстренное совещание; жены, наспех создав на лицах выражение "а ничего и не случилось", разбредались по своим углам и заботам. Алконост угрюмо ковырял линолеум острием смычка.
- А-што-ож-эта-а-тако-о-ое? - заголосила в ванной несчастная Магдалена.
Что ее больше потрясло: бордовый, сложенный в дорогостоящий поцелуй бутон "Черного принца" или вылитые запасы шампуня?
- Я сам сниму брюки, - поморщился Иоан Аркадьевич, стоя в ожидании посреди комнаты.
- Да уж ладно, - одарила его фарфоровой улыбкой Софья Олеговна и принялась, ухмыляясь, стягивать с него джинсы. Из кухни ползли постные запахи ужина.
Поразила Арахна.
Подошла к уже голоногому Иоану Аркадьевичу и плеснула без всякого заикания, даже как-то ласково:
- Тряпка.
Иоан Аркадьевич стоял в тренировочном костюме, когда-то изумрудном, в спальне и разглядывал потолок.
Рыжее пятно.
Выше Иоана Аркадьевича был только оплетенный паутиной чердак. С него, наверное, и протекало.
В спальне кроме него копошились дети, ездила игрушечная машина без передних колес; Гуля Большая читала "а ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой…" и спрашивала:
- Дода, "сватья-баба" - это кто такой?
Сквозь сказку иногда прорывался голос из Залы, методичный голос Софьи Олеговны:
- Ты, сестра, пойми нас правильно. Мы тебя впустили вчера, как родную. О чем это говорит? О доверии. Это говорит о нашем большом доверии к тебе, сестра. Ты понимаешь, как это надо ценить? Вижу, что понимаешь. Потому что доверие, а тем более любовь, всегда надо ценить. А ты? Что ты…
Контуры пятна на потолке напоминают лицо. Сказочную морду. Не забыть сказать Марте Некрасовне, чтобы продиктовала матери рецепт.
И царицу и приплод. Тайно сбросить в бездну вод.
Того, что отвечает Арахна, не слышно. Наверно, ничего не отвечает, молчит. Не страшна ей никакая бездна вод, она сама пришла оттуда, из бездны, из подводного пламени. Зрачки у нее зеленые, с желтым ободком.
- И как у тебя язык повернулся эту "тряпку" выговорить? Если мужчина не курит, не пьет, деньги в дом… разве это основание для "тряпки"? Не основание! Иоан Аркадьевич - мужчина и борец. Слышишь, сестра, тварь ты такая…
Мужчина и борец смотрел в рыжее пятно на потолке, в середине которого пульсировала черная точка. Точка приближалась, вот уже видно, что это бочка, в смоле и налипших водорослях. Вот ее вышвыривает на берег, и толпа негритосок в лебединых перьях спешит к ней с огромным консервным ножом. Бочка откупорена, предводительница царевен-лебедей плотоядно заглядывает вовнутрь. Пусто! Только белые косточки. Фиаско лебедей: танцем изображают разочарование и удаляются в поисках следующей бочки.
Тишина, волны…
- Тебе сколько лет? - звучит, наконец, над рыжим песком невидимый голос. - Двадцать пять? Гуля вот Большая тебя младше. А у нее уже ребенок. Инвалид - видела костыли в коридоре, бесстыдница ты такая? Иоан Аркадьевич их пригрел здесь, все, что надо предоставил… Гулю в коллектив, ребенка ее, Зою… Ы-ыы…
Плачет. Пейзаж снова сжимается в пятно на потолке.
- Я сама всю жизнь учительницей… - всхлипывала и сморкалась Софья Олеговна. - В пятьдесят пять - пенсия, на хлеб не хватит… Помочь некому - детей не успела родить. Продала квартиру, двадцать два квадратных, все сдуру потратила на зу-у-убы… Мечта такая была всю жизнь…. Жемчужные зубы. А есть ими нечего. Ни корочки. Ни кусочка.
Заплакал кто-то еще - кажется, сердобольная Фарида.
- Иду по Соцгороду тогда, с зубами, думаю: "Теперь бы и умереть". И ноги меня сами сюда привели…
- Ангел, ангел тебя привел! - завывала Фарида.
- А вечером Иоан Аркадьевич вернулся и смотрит на меня. А я дурой стою: такой молодой красавец - и мне. Отвернется, отвернется от меня сейчас, думаю. Не отвернулся - приласкал, разглядел во мне, значит, что-то…
- Не зря зубы меняла, - вступило дрожащее меццо Магдалены.
- Ребенка мне подарил, - не унималась Софья Олеговна, - и радость материнства.
Задохнулась. Где-то заплакал младенец Анна Иоановна. Зашаркали босые ступни, разыскивая для бедной Софьи Олеговны валерьянку. Всхлипывала Фарида.
Арахна молчала.