Статья была посвящена городскому драмтеатру, главному режиссеру Славскому и приме театра Екатерине Дерейкиной. "Она что, по-прежнему Дерейкина?" - поразился Федор. Он не раз слышал от знакомых о том, что в драмтеатре ставят хорошие спектакли. Хвалили режиссера и некоторых актеров. Называли и Катю: первая твоя жена. Федор почувствовал себя уязвленным - он не предполагал, что Катя может иметь всесоюзный успех, да еще под его фамилией. "Видно, она была права, когда так рвалась в театр, а я - нет, раз ни черта не понимал тогда", - подумал он.
Дерейкин с нетерпением дождался вечера и пошел в театр.
- Я на часок, - бросил он Лиде.
На афише увидел, что сегодня премьера спектакля "Анна Каренина" и закрытие театрального сезона. "Надо же, - подумал Федор, - как все сошлось". Он удивился, что в кассе не оказалось билетов, но ему, правда, тут же повезло с "лишним билетиком". В зал он зашел со вторым звонком. Место было в седьмом ряду партера, крайнее слева. Его поразило, что собралось столько нарядно одетой публики, и все сидят с какими-то торжественными лицами. "Ничего, от меня тоже неплохо несет "Шипром", - подумал он.
Дерейкин развернул программку. В главной роли была Катя. Режиссер спектакля, понятно, Славский. Федор почувствовал волнение, ему стало вдруг неспокойно и тоскливо. "Так, должно быть, пережидают последние секунды на суде перед вынесением приговора, - подумал он. - Хорошо, что мне тогда не пришлось испытать их".
"Испытай сейчас!" - шепнул ему голос, он вздрогнул, оглянулся по сторонам. Все были заняты своим делом, заключавшимся в радостном ожидании действа. Удивительно, как у людей меняются лица, будто они снова погружаются в детство. "Может, и у меня такое же лицо?" - подумал Дерейкин и пригладил пятерней голову.
"Снится, - снова я мальчик, и снова - любовник…"
Тоска пронзила Федора насквозь, волчья тоска, как тогда, под утро, когда он отчаялся разыскать в Воронеже Фелицату, и потом, когда не знал, где искать Изабеллу.
Секунды томительно тянулись, тянулись и не рвались. Зря пришел, уже стал жалеть Дерейкин. Кто же ходит в театр один? Он как-то беспомощно (да-да, беспомощно, он это видел сам) огляделся по сторонам. В основном сидели пары, но были и одинокие зрители, как правило, женщины.
"Вот ведь интересно, - думал Федор, - можно составить столько пар из меня и любой из них, а не составишь! Кому я нужен сейчас, с моей рожей и моей жизнью? Да и кто нужен мне?" Удивительно, что он забыл о Лиде, будто ее и не было совсем! Когда он осознал это, ему стало очень стыдно.
Свет вроде стал еще ярче. Нет, одиноких женщин пруд пруди. Вон их сколько! Вон, вон и вон… Треть зала вообще состояла только из них: вдов, разведенок да незамужних. Дерейкину стало чуть-чуть спокойнее. Он только подумал: "А почему бы среди них не оказаться и Лиде, ведь она сейчас тоже одна?" Стал гаснуть свет…
Все первое действие Дерейкин чувствовал себя очень напряженно. Ему сначала казалось, что Катя заметит его с первой же минуты (хотя что ж тут такого, если б даже и заметила?), потом вдруг стало страшно, что у нее выйдет что-нибудь не так, а в конце действия он вообще запаниковал: что ему делать, если у Кати будет полный успех - подойти поздравить, передать записку? Какая записка? Это же не партсобрание! То, что он ничего не обязан делать, ему не приходило в голову. Он вдруг почувствовал себя вновь солдатом, совершающим то, что он совершает, почти бессознательно. Но что-то надо было совершить!
Последних слов со сцены и аплодисментов он не слышал, да и не видел ничего. Очнулся, когда подошла его очередь в буфете. Он выпил что-то, положил конфетку в карман и вышел в фойе.
Стены были увешены фотографиями. Ее фотография была на самом видном месте, рядом со Славским. Она на ней не была похожа на ту Катю, что была в журнале, и совсем не такой, как в сегодняшнем спектакле. Но и совсем не такая, как в госпитале или дома, на фоне раскрытого в ночь окна. Здесь она была другая.
Сегодня она играла (Федор чувствовал это) "на нерве". У нее это бывало, когда напряжение предыдущих дней, сдерживаемое ею изо всех сил, вдруг прорывалось в бурные откровения "кипящего настоящего" (так ты говорила, Фелиция?), и если кто попадал под них, его увлекал этот страстный и неудержимый поток. Со стены смотрела на Федора не Катя-актриса, не Катя-жена, смотрела на него с легкой печалью Фелиция. А может, Изабелла? Какая? Да не все ли равно! Любая из них, ведь в памяти была только одна!
Федор тряхнул головой, еще раз взглянул на стену, почувствовал страшную горечь во рту, машинально достал конфетку и ушел из театра.
Завершил он свой театральный выход бутылкой водки, чему Лида была несказанно рада, так как Федор совсем как не мужик стал - два года ни капли в рот, даже ей не позволял притронуться к алкоголю.
- Где был? - спросила после ужина Лида.
Федор посмотрел на нее, не зная, сказать или нет, поколебался пару секунд и ответил:
- К Глазычеву заходил. На пенсию мужик пошел.
Глава 22
На глухом полустанке
Лида легла спать, а Федор вышел в коридор и стал просматривать под тусклой лампочкой газету. Газета невыносимо громко шуршала, он свернул ее и засунул за ящик. Выкурил уже три папироски, но домой заходить медлил. Дерейкин чувствовал, что его начинает забирать. Два раза он молчком уходил из дома в подобном состоянии "на улицу", кантовался у приятелей или в сквере, а через несколько дней так же молчком возвращался. Лида ни о чем его не расспрашивала, и Федор был благодарен ей за это. Он не оправдывался, не старался смягчить обстановку, он продолжал жить так, как будто она, его жизнь, никак и не прерывалась. А Лида все несла в себе, и ей было жалко и себя, и - она ничего не могла поделать с собой - Федора.
Она и в первый раз, и в другой хотела сказать ему, что он свободен и волен поступать, как ему угодно. Но он возвращался, пару дней молчал, что-то переваривал в своей душе, а потом все возвращалось на круги своя. И он не вспоминал, не хмурился, и она ни словом, ни жестом не выдала сжигавших ее чувств. Ей, конечно, хотелось узнать, по каким дворам мыкается ее муж, и чья юбка у его ног, но вполне вероятно, он и не по бабам ходит, и даже не по дружкам своим, которых у него, кстати, не так уж и много. Да и все они мужчины серьезные, семейные - кто же это из них станет у себя принимать беглеца из чужой семьи?
Лиде было очень больно. То счастье, которое надеялась она получить, выйдя замуж за основательного мужика, а Федор был очень основательный - и образован, и грамотен, и силища какая, и должностями бог не обидел, - но вот переперчил Создатель его организм чем-то пряным, не житейским совсем. Мечтательности в нем, фантазий неуемных - как в ребенке! Иногда кажется, что он и не взрослой жизнью живет, а той, что у него в детстве была. Разве можно так, Господи? Кто бы подсказал - что делать? А и подскажи, Федор вряд ли послушается, будет жить по-своему, как оно только одному ему видится. Господи, за что мне судьба такая? - убивалась Лида, но тут же просила у Бога прощения за то, что чересчур жадна до чужой души.
Она еще до войны знала все и о его институтских девушках, и о трагедии, постигшей его невесту, у нее еще имя такое интересное было, Эсмеральда, кажется. Ой, какая Эсмеральда? Он же про Изабеллу все рассказывал - Изабелла! Знала и о первой его жене Екатерине, актрисе театра, догадывалась и о присутствии еще одной, а может, и нескольких женщин, которые опалили ему душу почище его лица и теперь уже никогда не оставят его в покое. Одно было странно ей, что он по натуре своей не был кобелем каким или, как это красиво говорят, Дон Жуаном. Самый простой парень, мужик, каких тысячи, но что-то в нем было не совсем простое, что-то тянуло к нему даже тех женщин, к которым он сам был глубоко безразличен. Да ему вообще бабы не нужны! - как-то пришла ей в голову шальная мысль, и она так крепко застряла у нее в голове, что со временем благодаря ей Лида успокоилась и вообще перестала переживать по поводу Фединых "бегств" из дому. А с годами он и вовсе перестал отлучаться куда. Ему вполне хватало уединения во время его рейсов по Неже, которые занимали иногда несколько недель. Было у него там чего с кем на его теплоходе, не было - Лиду уже по большому счету и не волновало. Зарплата в дом поступает, мужик ухожен, уважаем - чего еще бабе надо? Приласкает иногда, никогда не обидит, слова обидного не произнесет. Одна помощь по дому и зависть от окружающих баб.
Да, и сейчас его забрало. Он вышел из дома и побрел в сторону вокзала. На вокзале купил водку, хватило на чекушку, выпил ее из горла, отломил веточку пихты и закусил горько-кислой хвоей. Уже за полночь он попал на какой-то глухой полустанок. Три скамейки, пара домишек, здание станции, как спичечный коробок. Жить не хотелось. Переночевать он решил на скамейке. Но сон долго не шел. Круглые часы уже показывали третий час. Сон, как робкий щенок, боится спрятанной ярости. Федор усмехнулся, подумав об этом. И тут же размягчился. Лег на жесткие брусья скамейки, подложил под голову кулак и закрыл глаза. Незаметно задремал. Почувствовав на себе взгляд, он открыл глаза и увидел трех парней, усевшихся на соседнюю скамью. Никого больше не было вокруг. Федор закрыл глаза, сдерживая себя, на счет десять внезапно открыл их. Троица была рядом. И один из них уже наклонился над ним. Федор встретил его сосредоточенное лицо коротким прямым ударом, и лицо запрокинулось и упало сбоку вместе с обмякшим телом. Дерейкин сел и стал ждать продолжения событий. Продолжения не последовало. Воинство ретировалось, оставив на полу свою треть.
- Сволочи, спать не дадут, - пробурчал Федор. - Вставай, чего лежишь? Вставай, говорю! Ты живой?
Пострадавший приподнял голову, мутно посмотрел на Дерейкина.
- Что же друзья твои бросили тебя? Не дорог ты им. Как звать-то?
- Федор.