4
Но тут мне пора, пожалуй, умолкнуть. Столько передуманного вкладываешь в работу - комментарий может изрядно превысить по объему сам текст; едва ли не каждый эпизод хочется сопроводить рассказом. В романе есть образ семечка, "в котором уже содержатся корни и ствол, и шелест каждого будущего листочка, и вся пятисотлетняя будущая жизнь, но пересказать ее обычными словами - значит прожить эти пятьсот лет". Автор, если уж на то пошло, предлагает читателю всего лишь семечко - знать бы, что прорастает из него каждый раз в сознании совсем другого человека, на пересечении с его особым опытом, миром, неповторимой жизнью, судьбой!
Прошло не так уж много лет - и вот я, словно не узнавая, перечитываю собственные страницы. Перемены с тех пор произошли более значительные, чем мы способны, может быть, осознать. В стране изменилась не просто общественная, политическая система - все ощутимей уходит в прошлое, оставляя после себя тягостные развалины, целая цивилизация, со своей экономикой, эстетикой, мифологией, даже эсхатологией. И на этих развалинах исподволь возникает, разрастается уже действительно новая жизнь. По-иному ощущаешь мир вокруг, самого себя. Можешь казаться себе сколь угодно независимым от обстоятельств, от самого времени - время волей-неволей налагает на тебя свой отпечаток; мы не всегда отдаем себе в этом отчет. Как различаются работы, написанные одним и тем же автором в разные годы! Меняется поворот ума, поворот взгляда.
"Буквы преображаются, прорастают стебельками растений, усиками разбегающихся насекомых. Шелестит желтая листва, в вышине сходятся стволы берез… Какая вдруг ясность! - озираюсь я вместе со своим повествователем. - Расширяется слух и зрение".
Вот почему кажется не такой уж простой случайностью, что последний год этого столетия оказался для меня отмечен работой, которую я назвал "Amores novi". Любовные элегии уходящего века, уходящего тысячелетия - с ними и хотелось бы войти в новое.
1999
"Возвращение ниоткуда" (Дневник работы)
Из книги "Стенография конца века"
10.12.89. Замысел: еще один голос - из "жизни после жизни". "Душа" смотрит с высот на жизнь близких - от их памяти о ней зависит ее дальнейшее существование: прозябание, угасание, мучения. Это и есть рай и ад: муки и покой обеспечивает память… Есть и несоответствие: несправедливая память (о злом, о добром). И невозможно объяснить живущим, предупредить, что их ждет…
17.6.90. Замысел ("Душа"): От лица доброго, простодушного, переживающего за всех, ничего не понимающего персонажа. Среди того, что он начинает понимать: все - части единства. Для "ангелов" не существует живых и мертвых, продолжается разговор. Неважно, помнят ли конкретно тебя: смешны заботы о памятнике. Пока помнят чье-то добро, чью-то мудрость, помнят и твое добро, твою мудрость. Кто-то древний радуется, когда вновь живущий повторяет его мысль, его находку: это продолжение его жизни, его души. Доброта ушедших поощряется всяким новым добром там, на земле. И всякое новое зло на земле мучит носителей зла. Прощение, торжество добра - общая радость. Страшный суд продолжается постоянно.
24.6.90. Замысел. Мучаются за последствия дел, совершенных на земле. Бросил в море контейнер с отравляющими веществами и мучается, как гибнут рыбы - или мучается знанием, что это неминуемо произойдет. Знает или видит, что построенный им дом разрушается землетрясением, и там гибнут его дети. То же: сделавшие незаметные добрые дела - радуются их "прорастанию" спустя годы, десятилетия. "Диссиденты" переживают перестройку (зацепление шестерен). Вот что могут сделать живущие для ушедших - облегчить их участь. Злодеи мучаются (душевно), пока страдают (отдаленные) наследники их дел. И наоборот. Веками. Потомки изживают наказание.
21.7.90. Замысел ("Душа"). Может быть - "Прозрачный туман". Все в прозрачном тумане. Вроде бы видно все - но ничего не видно, пока вдруг не окажется перед тобой, и так же быстро исчезает.
29.7.90. Прозрачный туман. Нужен сюжет: раскрывающаяся из скрещения эпизодов история взаимосвязи и закономерности того, что на поверхности казалось случайным - и осознание вины, ответственности. "По ту сторону" ("тот свет") - не сюжет, а перспектива, способ, поворот взгляда (и элемент сюжета). Видится (вспоминается) только то, что связано с твоей жизнью, хотя ты об этом и не подозревал. Вначале выскакивает, возникает эпизодами как будто непроизвольно, нерасчлененно, в сюрреальных связях; потом связи обозначаются, перестраиваются, открывается единство и смысл жизни, закономерность истории…
5.10.90. "Прозрачный туман". Это книга вины, покаяния, горечи - и светлого приятия мира.
7.10.90. С утра чувство кризиса в работе: невозможность писать, не определившись с самой философией повествования. Перебирал заметки, листки, открыл Рильке (Бригге) - и вдруг пошли идеи, детали, подробности. Вновь надежда, почти окрыленность. Так бывало не раз, так будет всегда. Из этого состоит жизнь: отчаяние и вновь надежда. Но в книге все это надо объять взглядом с высоты - ловить мгновение, когда оно дается…
"Прозрачный туман". Продумать философию: забытый на земле утрачивает форму, т. е. отдельное существование, сливается со всеми. И лишь некоторые - вечные - поддерживаются памятью. Но что это за память? Разве она воздает по справедливости?
17.10.90. Главная новизна, главный шанс этой вещи - не в сюжете и мыслях, а в мироощущении (за всех) и точке зрения (двойной, тройной, оттуда, из будущего)…
Это все опять повторить? Я ведь уже знаю, что будет потом. Но с этим знанием отсюда все, пройденное по второму разу, обретает совсем другой смысл и содержание. То же - и не то.
20.10.90. Городок Maastricht на реке Maas, с мостом на еще деревянном основании. (Tricht - искаженное латинское "мост"). Прекрасная церковь с фигурой Марии… И здесь играл самый потрясающий орган, какой я когда-либо слышал. Мне удалось уединиться на скамье, сосредоточиться на музыке - неизвестной, кажется, современной - и вдруг заработала душа, и я понял, какой напор, какую напряженность хотел бы дать своей повести. Надо это держать в ушах, в душе, сверять с этой музыкой работу. Только бы не упустить.
3.11.90. Вернувшись из Германии к письменному столу, ощутил все-таки потребность в связном дневнике этой работы. Первые записи на листочках я начал еще в июне (а листок с первоначальной идеей датирован 10.12.89. Но большинство таких листочков я, использовав, выбрасываю - а хочется (и имеет смысл) не забывать первоначальных импульсов, осознавать развитие замысла.
В церкви Маастрихта, присев на скамью, я услышал удивительный орган. Не знаю, чья это была музыка - возможно, какая-то новая; в ней были страсть, сила, порыв, скорбь и радость. И я вспомнил об оставленной дома работе и подумал: так надо ее написать. Надо не забывать эту музыку сейчас, надо, чтоб она звучала в ушах…
Нельзя садиться за эту работу без высокого самоощущения - только, как говорится, помолясь, возобновив музыку.
5.11.90. Из рабочего дневника. Советское - но не только советское - безумие… Страх советский - и страх экзистенциальный: приметы кризиса цивилизации. В нашей жизни еще подлинная боль; на Западе ее научились снимать.
Макулатурный склад - кладбище памяти…
7.11.90. …Жизнь внутри лагеря. А ты вообразил, будто свободен? Ты просто не хотел отдавать себе отчет. Или ты все-таки свободен? Тогда каким образом? (До осознания и после него?) Что значит быть внутренне свободным в несвободном мире? Можно ли при этом не страдать, не сталкиваться с системой, сохраняя чистую совесть? (Д. Самойлов? Мандельштам?) Свобода - подчинение высшей идее, высшей силе, и тогда она может потребовать жертвы…
Я еще над всем этим по-настоящему не думал. Тема "диссиденства" пришла внешне, из биографической фабулы. А нужен - Кафка.
Экзистенциальная проблематика в цветах нашей истории.
8.11.90. К чувству тревоги, боли и горечи за свою больную, несчастную страну примешивается еще и стыд, и обида. Как будто ее болезнь еще и постыдна - вроде похмелья после запоя. Но мы-то в этом не виноваты.
Так ли уж не виноваты?
9.11.90. Начал писать по эпизодам, вразнобой. Ca ira! Недоволен я только продуктивностью…
10.11.90. Посидел над работой. Новое развитие и углубление мысли… Куча идей на листках. Не мог оторваться - и никакой усталости… Завтра мне придется прервать работу ради неотложных дел - это всегда, как прерванный coitus. Но может быть, я не утеряю разгона? Столько заготовлено идей.
Из рабочего дневника. Важное ощущение нашей жизни (жизни вообще, но нашей закрытой системы особенно): какие-то процессы происходят в недоступных недрах, на поверхность выплескиваются лишь иррациональные частности… Все по отдельности вроде нормально, а целое катастрофично, у него свои законы, и оказывается, никто не владеет им, не может предотвратить… И это не только о нас…
14.11.90. Утром Галя 2 часа простояла в очереди за маслом, оно было всего в одном магазине. Вечером я заглянул в другой магазин: все прилавки пусты буквально. Лишь в молочном отделе под стеклом лежали пачки турецкого чая. Нет яиц, спичек, соли - перечислять бессмысленно. Вернулся к работе, выстраивал записи…
В журнале "Век ХХ и мир" интересное интервью М. Гефтера на тему, о которой я думаю последнее время: наша страшная история, страшная жизнь - это все-таки была жизнь (как жили и на войне, и под оккупацией). Надо найти способ отношения к собственному прошлому. "Гипотеза альтернативы - другой жизни в пределах данного, без разрыва условий человеческого существования; изымите Сталина из культуры - и мы будем без Булгакова, без Платонова, без Мандельштама"…