Еще недавно я был, к сожалению, безумно, безнадежно счастлив. Что такое безнадега? Это когда воплощение мечты делает тебя только более несчастным. Моему счастью мешало единственное непредвиденное обстоятельство: еще одно, постороннее, неучтенное счастье. Электра, Елена, Маша…
Каждая последующая волна счастья нарушала гармонию, перебивала вкус и аромат абсолютного состояния. Да мир, был далек от совершенства. Я корчился от счастья.
Теперь мир был далек от совершенства по другой причине. Все мои переживания, желания, хотения, все то, что составляет душевный скарб, богатство души – все это было вмиг отобрано, уничтожено. И что же я, остался нищим духом?
Никак нет. Я остался при своих. Моя Стена стояла незыблемо.
Но нельзя жить со Стеной в обнимку.
Вот почему, думая о врагах человека, я с улыбкой твердил: "Брысь, зараза Судьба!"
Глава 20. Последнее слово
Прошло время. На небе вновь бесшумно появился бледный ноготок месяца: добрый мир на всякий случай показывал свои коготки, не давая забывать о хищной природе всего небесного.
Кабинет. Вечер.
Почему я не стал, да и не мог стать успешным писателем?
Да потому что героем моих книг не мог быть обычный, так называемый, простой человек. Как вы, да я, да целый свет. Такой человек вообще не может быть героем романа: это просто оскорбление культуре. Героем романа может быть человек, который не интересен толпе. Обязательно писатель и философ. Личность. Но это не герой в вашем понимании. Ваш герой перебинтовал бы палец подруге, и они отправились бы в роддом любоваться на зародыш мальчика. Это перевернуло бы их мировоззрение.
Вот почему я вынужден был предложить вам мою любимую игру: я, философ, буду рядиться в одного из вас, дураков. Буду икринкой в океане. Все живут, не понимая, что играют, а я играю, понимая, что живу. Попробуйте отличить.
Как важно при этом хорошо выглядеть!
И я принимаю соответствующий вид. Какие нынче носят башмаки? Ах, уже с тонкими загнутыми носами? Что вы говорите. Подумать только, еще вчера в моде были носы тупые и широкие. Как быстро меняется мир. Нет, пожалуй, тонкие и загнутые – это слишком большая плата за то, чтобы меня приняли за своего. Слишком вопиющая безвкусица. В них я похож на отставного визиря при дворе падишаха. Нельзя ли чего-нибудь потрадиционнее, в стиле "классик", то есть "вечно вчерашний", потому как пришедший из будущего? Просто по форме ноги, удобно и естественно. Наподобие греческих сандалий. Нельзя категорически? Понимаю. Сейчас модно быть стильным. Стиль безжалостен. Мода бесчеловечна. Ничего не попишешь: так поступают все, ориентированные на социальный успех. Плюралистическая цивилизация решительно не оставляет выбора. Хорошо. Носы моих туфель будут почему-то длинными (прости Господи). И немного загнутыми, совсем чуть-чуть.
Что у нас носят из галстуков? Толстые и розовые одновременно. Балык под сытым подбородком. Но это же безобразно. А нельзя ли…? Нельзя. Понял. Дайте мне вон тот, желтенький. Раньше мы их называли канареечными. Смешно, правда? Он не желтый? А как это сейчас называется? Тропик-лимон? Боже мой, мир меняется на глазах. Хочу лимон.
Не всякая, далеко не всякая рубашка подойдет под лимон с задранными носами. Иду в бутик. Сиреневая рубашка под лимон? Вы шутите, мадмуазель. И что же я слышу в ответ, с носовым прононсом, с легкой грассирующей запинкой: "Мсье из провинции?"
Да, я из пrrговинции, чертова кукла. Почему вам всем надо непременно сделать из меня клоуна? Идите вы все со своим узким и одновременно желтым в такую дыру, которая называется…
Она называется столица цивилизации.
Вот тут я вышел из роли: слишком серьезно отнесся к игре. А с кем, собственно, играл?
С собой, не с этой же дурехой с наклеенными ресницами (сейчас хорошие девочки носят пухлые силиконовые губы, а также наклеенные глаза, чтобы изображать удивление: вау, вау! Удивляться по-человечески разучились!). Сначала я хотел возразить ей: на Западе, в центре обожаемой вами цивилизации, где придумали наклеенные ресницы, в Лондоне, одеваются небрежно. Демократично. Но прежде я возразил себе (и реплика моя, любезно адресованная дурехе, пропала втуне): "Небрежность в одежде – это не демократизм, это лень заниматься культурой во всем ее проявлении, это плевок в сторону духовности. Одеваться стильно – еще больший плевок". На каждом шагу – враги культуры. Вы все, одетые или раздетые, стоите друг друга.
Игра под названием "Один в поле воин" близилась к финалу.
Вот и роман получился с самим собой – именно об этой игре.
Самое интересное заключалось в том, что необычный герой романа, оказавшись в той ситуации, в которой он оказался, должен был поступить как самый обычный человек: он должен был пойти к Елене. Просто потому, что больше идти было некуда.
Я и пошел.
Но Елена исчезла (мне даже лень из этого делать интригу): вышла замуж и уехала. Далеко. Очень далеко. За границу. Так сказала ее мама. Голос у моей возможной тещи был вовсе не убитым. А это самый верный показатель: мама не врет. Еще бы! Выдать замуж беременную дочь. Да так удачненько. Мои поздравления, мэм.
– Она не оставила для меня письма?
(По телефону я слегка изменил свой голос. На всякий случай.)
– А вы кто, простите?
– Перелетов. Гм-гм.
– А имя?
– Неважно.
– Для вас писем нет. Моя дочь очень спокойно и достойно попрощалась со своим прошлым.
Что маман имела в виду – загадка.
Это уж совсем нелепо. А-у! Бросить меня одного. В пустыне. Обрубить все сюжетные линии. Персонажи разбежались. Даже Судьбы что-то не видно. Может, спряталась за декорациями? Ну, блин, судьи…
Ладно. Воля ваша. Но вы не имеете права лишить меня последнего слова.
Впрочем, кажется, я его уже сказал. Оно растворено в романе.
Осталось кое-что из лирики. Я хочу поделиться этим непременно. Сердце мое на миг приоткрылось и стало вмещать…
Телефонная трель. Звонил Цицерон. Поговорили о том, о сем. Недолго, минут пять. Лирическое настроение пропало.
Возвращаясь с прогулки, я обнаружил в почтовом ящике письмо от Елены, в котором самым информативным было начало: "Я тебя по-прежнему люблю. Совсем недавно узнала, что случилось несчастье с Машей. Соболезную. Но все произошло слишком поздно. Я вышла замуж за испанского кинорежиссера. Учу испанский. У нас будет мальчик. Не хочу тебе мешать…" И т. д.
Забавно: если бы "несчастье с Машей" произошло немного пораньше, я вполне мог быть счастлив в третий раз. Почерк фортуны я теперь способен был узнать за версту. Она не баловала разнообразием. Письмо Елены было одновременно и посланием Судьбы. Теперь Елена выступала орудием Судьбы. Забавно.
Мальчик… Здесь бы его назвали Изяслав. Или Фрол. Там, возможно, он станет Кристианом. Или Мигелем. Сейчас модно вспоминать прошлое. Не потому ли, что оно представляется нам светлым будущим?
Девочке повезло бы еще меньше: Евфросинья, Устинья, Юдифь…
Люди, живущие бессознательной жизнью, находят смысл в том, чтобы посвящать себя детям, внукам, еще чему-нибудь жизненно важному. Кошкам и собакам, например. А также прошлому (с их точки зрения – вечному). Люди эти – в природном цикле, в коконе, внутри. В цветнике. Те же, кто сумели что-либо понять в жизни и, следовательно, возвыситься над нею, выбраться из кокона, – те обретают иное измерение и отрываются от простых людей. Я, понимая, не перестаю жить бессознательной жизнью (иначе откуда грусть?); живущие только бессознательной жизнью никогда меня не поймут.
Вот он, пункт, разделяющий людей! Пропасть. Я и они. (Кажется, об этом я уже говорил; значит, мне больше действительно нечего сказать.)
Самый великий режиссер – Судьба.
Весь мир – театр.
А люди в нем – лицедеи, вынужденные делать вид, что им неизвестен неотвратимый финал спектакля.
Глава 21. Кое-что из лирики
Вечер.
Стена.
Сердце мое на миг приоткрылось и стало вмещать все отношения, которые делают приличного человека виноватым только потому, что он реализует потребности своей личности. Потребности приходят в столкновение, противоречат друг другу – и утоление одной их них зажигает болью другую. Не живешь, а режешь по живому.
Мне стало грустно настолько, что печали моей посочувствовал бы, наверное, и сам Иисус Христос.
Вот оно, всечеловеческое. Ничего хорошего.
Судьба словно предложила мне сделать свой ход в этой непонятной и запутанной игре, которая называется жизнь. Я глубоко задумался. Мой ход должен быть сильным, неожиданным и повергающим Ее в шок. Есть у меня на Стене такие ядерные заготовочки. Сейчас найдем. На глаза попадались определения цивилизации, опять игры, искусства, любви…
Где же заветное, где?