Раньше, еще месяц тому назад, такой воображаемый мною монолог моей жены мог привести меня в ярость. Я бы непременно возразил: "А ты не можешь просто спросить: что тебя беспокоит, милый? Ты способна хоть раз в жизни поставить мои интересы вровень со своими? В конце концов, я больше похож на труп, чем ты на мать Терезу. Это же патологический эгоизм – ежедневно делать из меня клоуна". А теперь – вот оно то, чего я действительно опасался! – душу мою сковало бледное ледяное равнодушие. (Тут мне вспоминается поездка на Северный полюс. Мне, видите ли, пришла охота посетить оба полюса Земли, так сказать, осмотреть Геркулесовы столпы. Columnae Herculis. С целью получить невероятные ощущения: рассмотреть Землю с разных концов. И вот я в пределах Арктики. Огромные пласты зелено-розовых разводов колыхались, шевелились перед моим взором. Казалось, небо живет, дышит и надвигается на вас (я ощутил, что испытал Геракл, побывавший в шкуре титана Атласа!). Северное сияние: впечатления запредельные! А всего-то – игра света, как объяснил мне местный спившийся астроном, добродушный вечно небритый гигант Ипполит, у которого была собачка Муму. Как только я понял принципы этой игры, сразу же потерял к "живому небу" интерес. Душа моя ibi deficit orbis (на краю света) стала замерзать. На Южный полюс меня уже не тянуло. Там так же холодно, как и на Северном.)
Маша стала одной из всех. Ей не было дела до моего ребенка. Это, видите ли, ее не касалось. Даже если бы я выложил все без утайки, вряд ли бы это ее затронуло, задело за живое; разве что дало бы "роковой" повод. Она не прочь была бы получить предлог, доказательство какой-нибудь моей вины. И меня бесило, что я не могу ее разочаровать: ведь я действительно был виноват. Я, а не она. А если бы не было ребенка, что тогда? В конце концов, ведь это случайность. Тогда бы, наверное, у меня все еще сохранился блеск в глазах, который передавался бы и ей. Мы были бы счастливы.
А так ребенок Елены все испортил. Неужели основа счастья – голый эгоизм? Неужели Маша пошла за мной только потому, что ей со мной интересно? Не я интересен ей, а ей интересно со мной. К тому же моя сумасшедшая влюбленность. Я сам ее пленил, я был очарователен, а теперь не знаю, что с ней делать. Оказался в плену у плененной. Как только стало выясняться, что я живой человек, что у меня могут быть дети – прощай любовь.
Еще ведь ничего не случилось, а уже что-то умерло.
– Я поеду к любимой тете в Санкт-Петербург, – сказала Маша гордым тоном, готовым отбить мое любое возражение.
– Конечно, – оскорбительно быстро смирился я.
И облегченно вздохнул, презирая себя за это.
Когда-то Маша казалась мне мечтой, с которой я разминулся во времени.
Потом я растерянно держал мечту в руках.
Теперь она стала моей желанной катастрофой.
Стена стала представляться мне мостом над пропастью, разъединяющей мужчину и женщину. Пропасть разъединяет, мост – соединяет. Но по этому мосту движение возможно в одну сторону: от мужчины – к женщине. Женское зрение устроено таким образом, что оно не видит мост. Женщина не замечает Стену в упор. Зато она видит соринки в глазу мужчины. Много соринок в чужом глазу на той стороне пропасти. Это же чудо!
На протяжении всей моей жизни внутри меня тикало странное чувство (тревожно отсчитывая время вспышками маячков, напоминающими таймер мины замедленного действия): тебя, капля за каплей, заполняет великое ничто. Пустота. Все события и факты, окружающие меня, переплавлялись в пустоту. И жизнь становилась веселой и забавной аранжировкой Пустоты. Игрой. Высокой забавой.
Но при мысли о смерти (а это уже завоевание недавнего времени) стали наворачиваться слезы (есть, есть в плаче некоторое наслаждение! Согласен. Est quaedam flere voluptas. Привет тебе, мужественный бородавочник!). Ничто, которое так жалко терять, перестает быть совсем уж "ничто". А все потому, что завелся в моей жизни червячок поэзии. Как не сказать спасибо Машке?
Странное содержание вползло в мою жизнь. А если бы я не дожил до 47? Так бы и умер с пустотой в душе. Было бы обидно. Я с подозрением и сожалением стал смотреть на 30 и даже 40-летних. Что они знают о жизни? Ничего. Что ими движет? Ничто. Долгая жизнь – это длинная дорога к пессимизму.
Эй, те, кому до сорока семи, хотите, я устрою вам мастер-класс? Бесплатно. А?
Темы (на выбор): "Искусство и пустота", "Пропасти и мосты", "Свобода и задние лапы".
Подумайте.
Глава 19. Орудие Судьбы, или Прищемила пальчик
Согласно законам жанра, для трагических событий нужна тщательно проработанная мотивировка. Без воли объективных обстоятельств (за которыми просматривается произвол автора) даже волос не должен упасть с головы персонажа. Смерть моей жены Электры, признаю, смотрелась случайностью. Она не вытекала со всей очевидностью из законов жизни. Но это претензии не ко мне, а к жизни. К сожалению, я ничего не выдумал. На это не хватит никакого воображения. Пусть произведение отражает жизнь: здесь я, Геракл, согласен с Аристотелем.
Но за жизнь иногда хочется извиниться. Она сама не знает, чего хочет. Ей в буквальном смысле закон не писан. Снаряд не должен попадать в одну и ту же воронку дважды – а в жизни попадает. Должно везти дуракам, но иногда везет и умным. Никакой логики. Порой складывается впечатление, что жизнь, Ваше Сиятельство, презирает Ваши, гм-гм, усилия.
Приношу свои извинения, читатель, но случилось то, что случилось.
Маша прибывала вечерним поездом, и я поехал ее встречать. Выехал я заранее, чтобы прогуляться в подлунном мире, затесаться в толпу – побыть наедине с собой.
На небе вновь царил молодой месяц. Заточенные, бритвенно острые края полумесяца делали его похожим на замысловатый инструмент, которым удобно вскрывать вены. Желтое лезвие вмиг обагрится алой кровью, которая заляпает синий полумрак…
Впрочем, алое на синем: смотрится ли?
Поезд прибыл вовремя. Из вагона вышла Маша, злая, как пиранья. У нее был забинтован большой пальчик правой руки. Оказывается, ей попался нерасторопный попутчик ("Куда подевались мужчины? Одни уроды кругом!" "Мужчина – это тот, кто сверху…" – некстати встрял я и был в мгновение ока испепелен пучком излучения, полыхнувшего из жерла сузившегося зрачка), который не мог сообразить, как справиться со средней полкой в купе (изысканная старинная конструкция предполагала именно три полки в купе: нижнюю, среднюю и верхнюю). Пришлось даме самой ворочать полку, клацая цепями и фиксаторами. И вот – прищемила себе палец! Да как! Просто пробила его насквозь!
– Как тетушка? Была рада обожаемой племяннице?
– Отстань! У меня палец болит.
– Завтра поедем к врачу.
Врач внимательно осмотрел рану, в соседнем кабинете медсестра сделала необходимые процедуры, и пальчик был укутан в белоснежный бинт (первая ассоциация – пухлая варежка Снегурочки). Ситуация выглядела вполне штатной. Была задета кость, и это беспокоило врача, но в принципе все было под контролем. Мы должны были каждый день сдавать анализы. "Все будет хорошо". Тон Гиппократа уверенный и страстный. (Я давно заметил: страсть лечить людей – это особого рода болезнь.)
Через несколько дней Маша запылала адски устойчивой и несбиваемой температурой. Антибиотики уже не помогали. Началось заражение крови. Пришлось отнять палец. Потом руку.
И вот так нелепо всего через две недели Маши уже не стало. Я опомниться не успел. В голове, где болезненные фантазии невозможно было отделить от трезвой аналитики, тупым клином засело: "Медея – ведьма. Откуда она могла знать о пальце и о руке? Здесь что-то нечисто. Сразу же после моего знакомства с нею погибла Электра. Медея – ведьма…"
Я вас предупреждал: за недостатком воображения надо обращаться к романтикам или постмодернистам. Там по этой части совсем убого. А у меня тут иное что-то вмешивается. Ну, скажите на милость, неужели я, Геракл Перелетов, не смог бы пристроить Машеньку? Тысячи вариантов к нашим услугам.
Самое простое: я бы, например, подлечил ей пальчик, аккуратно с ней развелся, для ее блага развел бы Платона, случайно женившегося, – и наметил бы некую серийную перспективу. И совесть моя была бы чиста.
Или: я мог вполне соскучиться по Маше. И не надо было отдавать ее в грязноватые лапы Платона. Чем не вариант? Я бы пострадал, пострадал – и у нас что-нибудь бы склеилось. Ведь жил же я со своей Электрой больше двадцати лет.
В конце концов, Маша могла приехать из Санкт-Петербурга беременной! От меня.
А может, и не от меня. Тоже коллизия, да еще какая!
Лично я жалею, что сюжет не повернул в эту сторону. Какое кипение страстей, какое жизнеутверждение! Всех жалко, всем плохо – и все живут смертям на зло. Вот она, золотая жила цивилизации.
Я же избрал…
Я ничего не избирал. Так получилось. И если кому-то покажется, что смерть Маши решила все мои проблемы, он сильно заблуждается. Ни возможный ребенок от Маши, ни ее смерть не способны были решить моих проблем или поменять мое мировоззрение. Просто в одном случае вокруг меня бурлила бы жизнь, а в другом меня последовательно оставляли одиноким. Я уже узнал знакомый почерк и эту подлую великодержавную манеру: гордиев узел разрубила Судьба, хотя я не просил ее об этом. И в утешение тебе даже не дали возможности почувствовать себя виноватым. Вина греет, вину хочется искупать, вина толкает тебя к людям. Я же не испытывал никаких угрызений совести: впечатление, что ты виноват, уступило место бесстрастному впечатлению: я был орудием Судьбы. Все было хорошо.
У меня уже не было сил сражаться. С чем, собственно, сражаться? С кем? Где враги?
Бесстрастное лицо Маши на смертном одре не выражало ничего. Такой она и ушла от меня.