2
– Ну вот… – выдохнула Хяйме. – Мой "Дом" – награда мне за то, что я объявила целибат и отказалась от всех мужчин.
Хяйме нравилось это слово, потому что оно было красивым, и еще ей казалось, что "целибат" произошло от "целлюлит". Или наоборот.
Однажды Хяйме прочитала в газете, что целлюлит бывает у девушек, готовых к деторождению. То есть у созревших уже. А у так и не родивших после климакса проходит. С тех пор она очень боялась, что целлюлит у нее однажды пройдет. От целлюлита она избавляться не хотела, а всё остальное – катись оно к черту!
Не успела Хяйме уйти от своего мужа Алко Залпоннена, как решила заодно поменять и квартиру, и работу. Чтобы начать новую жизнь и все старые концы – в воду. По природе Хяйме была женщиной весьма решительной и принципиальной. Даже жесткой.
После развода Хяйме боялась, что денег, полученных от раздела имущества, не хватит на новое достойное жилье. А тут такая уд ача: буквально за полцены!
"А всё потому, что в мире удерживается равновесие, – рассуждала она. – Стоит где-то чему-то убыть, как в другом месте непременно прибывает. Стоит от чего-то воздержаться или хорошенько пострадать, как приходят вознаграждение и отдушина. И наоборот: не успел ты нагрешить, как на вот: получи заслуженное возмездие и распишись".
Придя к такому заключению, Хяйме принялась изучать своих новых соседей. А присмотреться было к чему.
В подъезде Хяйме жил один странный человек. Ну очень странный и к тому же нелюдимый. Всегда один да один. Сдержан, замкнут и задумчив, аскетичен и сосредоточен. Даже в магазин выходит очень редко. Выходит, только если очень приспичит или если дома не останется ни крошки. Чем, скажите, не домовой?
3
Этим странным человеком был я. И я тоже присматривался к своим соседям. Точнее сказать, прислушивался. Взять хотя бы Веннике и Тарью. Тарья по завещанной предками привычке старается всё тащить в дом, а Веннике – выметать пыль и мусор из дома вон. То есть убираться и блюсти уют так, чтобы все блестело и сверкало.
Тарья работает грузчиком на хладокомбинате, в просторечье – "холодильнике". Это такой завод.
Раньше он работал носильщиком на вокзале и не знал забот, но когда в Нижний Хутор перестали приезжать туристы, перебрался на хладокомбинат. Уж чего-чего, а холода в наших сердцах завались, и мы будем пихать его по всему миру.
А еще в холодильниках комбината хранилась куча других продуктов: мороженое мясо тушами, например, и мороженая рыба горами. Потому что хладокомбинат с его большими складами выполнял в Нижнем Хуторе функции продуктово-логистического парка.
Если рыба залеживалась, ее перерабатывали и консервировали. Ну, скажите: разве это не логично? Благо, консервный завод, с территории которого нестерпимо несет рыбной тухлятиной, расположен всего-то через железный забор от "холодильника". Но речь сейчас не о нем.
Хотя почему же? Хладокомбинат и консервный завод, как и почти все более-менее стоящие предприятия города, принадлежали олигархическому клану Хаппоненов. Складами владел Хаппонен-средний. Сетью продуктовых гипермаркетов "Копеечка" – Хаппонен-старший, а консервным заводиком – Хаппонен-младший.
Горбатиться же на складах приходилось таким как Тарья и Веннике. Веннике до второй беременности работала уборщицей в одном из магазинов Хаппонена-старшего. Каждый день намывала пол и полки до блеска. Особенно тяжело было убираться в весенне-осеннюю распутицу и в зимние оттепели. Но вот Веннике ушла в декрет, и ей стало легче, хотя в непогоду Веннике по-прежнему чувствовала себя неважно. Зато теперь Тарье пришлось работать больше, чтобы прокормить жену, ребенка и зародыша в животе Веннике. Приходя на работу в огромные холодильные камеры, он первым делом думал, что ему сегодня нужно прикупить к ужину. Потому что им на комбинате товары отпускали со скидкой.
Оттаскав тяжести на работе, он с полными пакетами продуктов шел домой. По пути он задавал себе один вопрос: "Долго мне еще переть это всё на себе?"
Перед сном Тарья садился в кресло и прислушивался к окружающему миру, к шумам и помехам внутри и вне себя. Ему казалось, что сердце у него, Тарьи, в последнее время что-то барахлит. Впрочем, это могло только казаться, – уж больно внимательно прислушивался Тарья к своему сердцу.
4
Сантехник Каакко Сантари тоже прислушивался. Но не ко мне, а к стояку. Сантехник Каакко Сантари – красивый парень. Но раньше, когда он только устроился работать в местный ЖЭК, а может, в ДЭЗ, – он был еще красивее. Голубые-голубые водянистые глаза, светлые волнистые волосы и белая кожа, ямочки на щеках. На приветливую улыбку Каакко жильцы не могли нарадоваться. Его просто обожали пожилые домохозяйки и молодые наивные невестушки, которые по своей неопытности возьмутся что-нибудь стирать или готовить, да так напортачат, что чуть весь мир не погубят.
Тут уж домохозяйкам ничего не оставалось, как плакать и звать на помощь Каакко. И Каакко Сантари всегда приходил. Его приветливый нрав и жизнерадостный характер буквально спасали этот мир. На возгласы и причитания домохозяек – мол, что теперь делать и как теперь быть, – Каакко отвечал: "Не каркай, дурра" или "Как на-каак-кал, так и шмякал". Такие у него были присказки-шутки.
Но постепенно в этой затхлой атмосфере и сам Каакко Сантари начал сдаваться и загибаться. Он просто погибал на глазах, и некому было ему помочь. Некому спасти и найти другую работу. Протянуть руку помощи утопающему в прямом и переносном смысле. Сантехники в этом городе скопом шли ко дну, все больше и больше хлебая горькую и затхлую водицу. Уже и из горла, как из шланга.
Однажды Каакко пришел ко мне и сказал, что сантехники берут на себя вину всех. Берут на себя чужие грехи. Что они члены мистического Братства сантехников, что ковыряются в помоях в стояках обычных семей. Разгребают клоаку. Накопившийся отстой в отстойниках. В тухлой ложной семейной жизни без радости. В суете сует с постоянным мытьем посуды и полов.
– Значит, ты поэтому ублажаешь домохозяек? – Я иронично скользнул глазами по сантехнику.
– Да, я их радую. – Каакко взял со стола пустую рюмку и, морщась, посмотрел внутрь: мол, плесни-ка мне еще затхлой мутной водицы. – Их спасаю, а сам – с улыбкой на лице иду ко дну.
На столе в тот день у меня из закуски были квашеная капуста и кислые щи. И вот сантехник, не гнушаясь, заедал водицу квашеной капустой и запивал кислыми щами, вынимая капусту двумя пальцами, словно она была чьими-то волосами.
Впрочем, из всех сантехников города Каакко Сантари держался дольше всех. Потому что закусывал. И еще потому, что у него было увлечение. Время от времени он вырывался из серых бетонок-ботинок города в резиновые калоши и шел к матушке-природе, к свежему морозному воздуху, чтобы посидеть у чистой водицы и пообщаться с чистой молчаливой рыбой, которая исполняет желания.
– Да полно печалиться, – потянулся сантехник к бутылке. – Давай лучше поговорим по душам. Я ведь только сегодня вынул очередной презерватив и клок волос из стояка.
– Нет, на сегодня тебе хватит, – отодвинул я бутылку от Каакко. Было больно смотреть, как такой светлый, жизнерадостный человек разрушается и мрачнеет на глазах. Его лицо чернело, как у утопленника. – Давай-ка разговаривать, не запивая слова.
5
Впрочем, договорить нам тогда не дала наша соседка Сирка. Она пришла в коротком мокром халатике и потребовала сантехника Каакко немедленно разобраться. У нее случилась ЧП: прорвало трубу или шланг, соединяющий стиральную машину с водопроводом. Вот-вот зальет всех соседей.
Сирка размахивала руками и громко орала. И так эмоционально жестикулировала, что были видны ее мокрые подмышки. Значит, авария серьезная.
Они ушли, а мне оставалось гадать, где у Сирки прорвало трубу – в прачечной или в квартире. Если в прачечной, тогда понятно. Прачечная в нашем доме-утюге – то место, где встречались жильцы, которые еще не обзавелись персональными стиральными машинами из Италии. Прачечной заведовала Сирка. Работа была ей по душе. Да и мне нравилось, когда Сирка включала поутру гигантские стиральные машины, и весь дом начинал сперва мелко вибрировать, а потом ходить ходуном. Бак походил на нашу с вами планету с мелькающими за стеклом материками, ледниками и облаками. Шум вечного земного круговорота будоражил сознание, давал надежду, казалось, проникая в самую кровь. Этот шум священной очищающей воды будоражил жилы и завораживал всех жильцов. И все знали, что за зимой придет весна, растают наледи, потекут ручьи.
Было так приятно лежать и слушать с утра, как вода смывает все закоснелое, весь замшелый и мрачный порядок вещей. А потом хотелось вскакивать, умываться, скидывать с себя старую одежду, делать зарядку, надевать чистые белые праздничные рубахи. И идти на лыжах в лес – в священные рощи. Или водить хороводы-службы прямо в "Доме".
Шум стиральных машин был как праздник. Как рождение ребенка или свадьба. Он был символом вечного обновления и великого круга, который совершает само Солнце.
Но все изменилось, когда Сирка обнаружила потеки на лице своего мужа Пертти и затхлую лужицу на тверди пола. Протекал шланг, и это был дурной знак. Духи воды этого не потерпят. Да и муж день ото дня выглядел всё хуже и хуже: весь распух и надулся, как забитая где-то труба. Пертти пошел обследоваться и узнал, что болен раком прямой кишки и что жить ему осталось совсем недолго. А потом вода потекла в обратном направлении, в отжимающий отсек, отчего у Сирки все сжалось внутри и засосало под ложечкой. О-о, кошмар! Реки потекли вспять! А ведь Сирка всегда старалась ставить машины на четвертый, деликатный режим стирки. Так прекратился вечный бег и началось сжимание.