– Да на какое вам денег не жалко. Можно, конечно, и местный телеканал, но газета – более реальное предприятие.
– Зачем мне здесь газета?
– Для развития возможностей противостоять молоху.
– Какому еще молоху?
– Бюрократическому. Только придется учесть одно главное условие – газета должна демонстрировать очевидную всем беспристрастность. Если она начнет трудиться в вашу пользу, то сразу потеряет всякий смысл.
– Интересно, и на кого же должна трудиться моя газета?
– На ваш бизнес-интерес. Если для нее не будет табу в нашей местной политике, в том числе и в ваш адрес, она даже сможет приносить прибыль. То есть, я не предлагаю вам завести собственный пропагандистский рупор, я предлагаю еще один способ инвестировать деньги.
– Пустые фантазии. Районная газета, если и даст прибыль, то настолько смехотворную, что овчинка не будет стоить выделки. И вообще, прибыльных газет не бывает. Простите, а с какой стати вы озаботились моими инвестициями?
– Я, собственно, озабочен собственным трудоустройством. Надоело тянуть лямку в нашей трухлявой редакции.
– И вы хотите, чтобы я ради вашего удовольствия вбухал в песочный замок большую кучу денег?
– Думаю, по вашим масштабам куча получится не такая уж и большая.
– Если бы я занимался такой ерундой, то не достиг бы своих нынешних масштабов.
– Но вы ведь уже их достигли. Ну так сделайте исторический шаг. Вас совсем не интересует реноме?
– Какое реноме? В чьих глазах?
– Общественности.
– Не смешите меня. Нашли авторитет. Стоит мне последовать вашему великолепному совету, и я в мгновение ока вступлю в смертельную поножовщину с вашим главой администрации, который немедленно призовет на помощь вышестоящие инстанции, а те тоже испугаются перспективы и поспешать выручить товарища, попавшего в беду.
– Наш глава наверняка озаботится, но вышестоящие инстанции одной газетой не напугать, бумаге они многое прощают. Вот если вы независимое телевидение затеете – возможны проблемы.
– Много вы понимаете в высокой политике. Дело не количестве, а в качестве. Зачем мне вообще затевать бучу? Меня и ваша газета вполне устраивает.
– Она не ваша.
– Ну и что? Она мне совершенно не мешает.
– Опять вы о своем. Я же говорю – дело не в пропаганде, а в бизнесе. Может быть, вам в перспективе даже не придется башлять нужным персонажам.
– Если я перестану башлять кому следует, здесь появятся новые люди с новыми деньгами и, возможно, причинят мне убытки.
– Вы же капиталист, вы должны петь гимны свободной конкуренции!
– С какой стати? Я буду изо дня в день крутиться волчком, весь в мыле, соперничая со всякими проходимцами, а какой-нибудь угрюм-бурчеев в один прекрасный день хапнет себе в карман все мои достижения? Лучше я сразу обговорю с ним условия мирного сосуществования и буду тихо и мирно их соблюдать. Если и возникнут какие-нибудь проходимцы и предложат угрюм-бурчееву более выгодные для него условия, я к тому моменту уже успею поиметь свое.
– Почему непременно проходимцы?
– Потому что с честными намерениями отправляются в Швейцарию, а не в здешнюю тьмутаракань.
– Но ведь так происходит именно из-за всевластия обладателей столов различной высоты. Вы не хотите разрушить порочную ситуацию?
– Не хочу. Мне так проще. И привычнее. И вообще, не желаю я тратить свои деньги на создание рабочего места для вас. Как только вам такая мысль в голову пришла!
Они замолчали, глядя друг в другу глаза, как перед смертельным поединком.
– Скажите, Сергей Николаевич, – внезапно разбил неловкую паузу Самсонов, – вы можете вспомнить всех, кого забыли в своей жизни?
– То есть?
– Забыли же вы кого-нибудь из людей, встречавшихся на вашем пути. Можете вы вспомнить, кого именно забыли?
Касатонов удивленно остановился за спиной журналиста, и тот закинул голову на спинку своего кресла, закатив глаза под самые брови, чтобы разглядеть лицо собеседника, хотя бы и снизу вверх.
– Н-не знаю, – с сомнением в голосе протянул олигарх. – Не припоминаю таких.
– Как не припоминаете? – в свою очередь удивился Самсонов, впервые услышавший такой ответ на свой неизменный вопрос.
– Так и не припоминаю. Как вам еще объяснить?
– Что, помните имена, фамилии и лица всех, с кем учились в первом классе?
– Помню, – уверенно отрезал Касатонов.
– Помните? – с нажимом повторил интервьюер.
– Помню, – коротко отрезал интервьюируемый.
– Про институт можно и не спрашивать?
– Разумеется.
– А в армии вы служили?
– Нет, не понадобилось.
– Значит, вам меньше народу в жизни встречалось.
– Думаю, вам в страшном сне не приснится та прорва народа, с которой я имел дело в бизнесе.
– И вы их всех тоже помните?
– Помню, – твердо стоял на своем Касатонов.
– Вы счастливый человек.
– Наверное.
– Скажите, я могу использовать наш разговор для публикации?
– Нет, – усмехнулся олигарх и подумал об одинаковых странностях характера всех встречавшихся ему журналистов.
– Тогда до свидания?
– До свидания.
– До свидания или прощайте?
– Хорошо, прощайте.
– Почему вы в этом уверены?
– Мне внутренний голос сказал.
– Вы всегда ему верите?
– Всегда.
– Почему?
– Это голос ангела-хранителя.
– Даже так! Я вот некрещеный.
– Сочувствую.
Весь обмен короткими фразами происходил в движении: Самсонов неторопливо продвигался к выходу, Касатонов несколько шагов его сопровождал, потом незаметно отстал, и журналист внезапно обнаружил, что впереди него следует тот же неразговорчивый молодой человек, который привез его в усадьбу. Вскоре они оказались на улице, и молодой человек махнул рукой в сторону ворот, зияющих пустотой среди живой изгороди. Журналист, засунув руки в карманы, неторопливо отправился в указанном направлении, а затем по-прежнему неспешно направил стопы ad urbi.
В пути он сонно размышлял о своих приключениях на лоне борьбы за свободу и категорически не мог постигнуть причину неудачи. Наверное, люди не верят в него.
7. Властелин стихий
Александр Валерьевич Ногинский узрел собственную судьбу неожиданно, проходя мимо коммунистического пикета под памятником Ленину напротив здания районной администрации. Целую жизнь она бродила по каким-то безвестным закоулкам, скрываясь от него, а теперь смирно стояла с краешку, с транспарантом над головой, и смотрела немного вверх, на окна казенного учреждения, словно пыталась высмотреть за ними физиономии ненавистных служителей власти.
На голову судьбы был надет прозрачный полиэтиленовый пакет, ее плащ из ядреной советской болоньи громко шуршал при малейшем движении, самодельный транспарант над головой тоже прятался под прозрачной пленкой, но его ничто уже не могло спасти – тушь потихоньку начинала стекать тонкими ручейками по белому ватману. Надпись решительно гласила: "Нет грабительским коммунальным платежам!", но дождевые потеки придавали ей немного жалобный вид. Собратья-коммунисты дружно скандировали: "Долой! Чиновных! Грабителей! Долой! Чиновных! Грабителей!", но судьба Ногинского молчала и, казалось, думала совсем об иных материях.
Моросил холодный летний дождик, небесная вода затекала за воротник и вызывала противный озноб, Ногинский невольно поеживался, но не мог сойти с места, наблюдая за происходящим. Бывший журналист, нынешний пенсионер еще недавно следовал по своим не требующим суеты и поспешности делам, но вдруг забыл о них и стоял возле пикета в позе любопытствующего зеваки. Его заметили активисты и в паузах между скандированием стали зазывать в свои ряды, взывая к общности интересов и социального положения. Ногинский не участвовал ни в каких общественно-политических предприятиях с тех пор, как они перестали быть обязательными, поскольку не видел в них практического смысла. Однако, теперь он быстро догадался, что в случае отказа присоединиться его в конце концов примут за соглядатая, поэтому счел за благо уступить зазывалам, протиснулся между милиционерами, которые плотно обступили коммунистов со всех сторон, и занял позицию в рядах пикета. Желая придать больше смысла спонтанному поступку, Ногинский постарался встать поближе к своей судьбе, оказавшись у нее за спиной. Он вытянул вперед руку с зонтом, желая защитить от погодных невзгод свою избранницу и привлечь ее внимание, но она упорно его игнорировала. Само собой, кричать он ничего не собирался, и только обдумывал в меру возможности создавшееся положение.
Женщина производила безотчетно приятное впечатление, даже пакет на голове ее не портил. Она, наверное, не думала о своей внешности, считая возраст чрезмерным для подобного рода забот. Из-за спины Ногинский не видел ее лица, но он успел хорошо его запомнить – наверное, на всю жизнь. И теперь мучительно старался понять, чем оно его поразило.