– Не болтай ерунды. Никто мою ласточку при мне не обзывал, никому я морду бить не собираюсь. И вообще, "меринами" обзываются те, которые хотели бы иметь "мерс", но не могут себе позволить по финансовым причинам.
– Ах, вот как?
– Именно так. Выходим. Можно было бы перед началом в кафе забежать, а теперь из-за твоих сборов нужно сразу в зал.
Даша знала о существовании театра "Балаган" и о его местонахождении, поэтому не испытала удивления Самсонова в аналогичном положении. Она уверенно прошествовала за кавалером в подвал, который за прошедшее после визита журналиста время претерпел заметные изменения. Появилось яркое освещение, эстампы на стенах, тележные колеса под потолком, и кирпичные стены в результате стали казаться архитектурным замыслом. В самом зале стены были бетонными, но теперь они оказались задрапированы фиолетовой тканью. Занавеса не наблюдалось, сцена представляла собой невысокий деревянный помост, на заднике по-прежнему виднелись пробитые пулями мишени, но кулисы имелись – обитые темно-бордовой тканью ширмы по обеим сторонам от сцены. Из скрытых динамиков доносилась музыка, люди ходили вокруг и беседовали друг с другом вполголоса. Некоторые – о высоком, некоторые – о повседневном.
– Ничего, оригинально, – с одобрением произнес Коля, оглядывая интерьер. – Голь на выдумки хитра. Фойе нет, занавеса нет, сцены почти нет.
– Место есть только для искусства, – высокомерно парировала Даша выпад против своего театра.
– Что это ты за них заступаешься? Ты здесь уже бывала?
– И не раз. Тебя это удивляет?
– Меня это разочаровывает. Я думал – открыл тебе новые горизонты.
– Ты открыл. На премьеры я ни разу не попадала. Они у них не по билетам, по приглашениям.
– Ты за билетами ночами в очереди не дежурила, случаем?
– Нет, не дежурила. У них европейская система: билет можно заказать на день, за который они еще не распроданы, хоть за несколько недель вперед. И пока есть заказы на билеты, они не снимают спектакли.
– Есть в этом семя здравого смысла, – вновь одобрил политику "Балагана" Коля. – Но вот почему у них зал не занят полностью стульями? Стены оформили, а на самом главном экономят?
– Нет, просто зал не приспособлен. И сейчас с заднего ряда почти ничего не видно и не слышно. У них режиссер считает, что зритель должен ясно видеть лица актеров без всяких биноклей, иначе невозможно оценить игру.
– Не дурак.
В противоположном от сцены конце подвала по случаю премьеры разместился импровизированный буфет. Коля за разговором подманил в ту сторону Дашу и вскоре они оказались в окружении нескольких пар, оказавшихся компанией самого инициатора сближения. Он принялся представлять девушке своих приятелей, их жен и подружек, столпившихся со всех сторон, она смущенно повторяла свое имя, не запоминая имен знакомящихся с ней. Потом Дашу угостили коктейлем с зонтиком и с соломинкой, какого ей никогда прежде не приходилось пробовать, забросали ее вопросами, на которые она отвечала невпопад, предлагали после спектакля заглянуть в какие-то совершенно не известные ей места. Она немного оторопела от полноты ощущений, никому так и не сказала ничего определенного и только обрадовалась, услышав первый звонок. В части торжественности подготовки к зрелищу "Балаган" при всей скудости возможностей не уступал московским театрам, и традиция звонков соблюдалась в нем свято. После третьего немногочисленные зрители заполнили до отказа зал, свет погас сразу, а не постепенно, освещенной осталась только пустая сцена с двумя стульями и столом.
По мнению режиссера, отсутствие занавеса приближало его театр к шекспировскому "Глобусу", но Шекспира ставили редко, а пьесы более поздних авторов не были рассчитаны на такую скудость выразительных средств, и их приходилось слегка подтачивать под предлагаемые обстоятельства.
Ильин и Зоя вышли на сцену, уже разговаривая, и деловито заняли свои места по разные стороны стола. Первый был без шляпы и плаща и ничем не напоминал Любшина. И не удивительно: полноватый, с бритой головой, но все же без очков. Даша подумала: "Каким же будет Тимофеев?" Внешность исполнителей казалась ей важной. Несоответствие внешности образу, заранее созданному в ее воображении, либо виденном в другой постановке той же пьесы или в ее экранизации, всегда ее раздражало, хотя она осознавала чудовищность требования подбирать исполнителей на роли в зависимости от внешних данных. Такое противоречие постоянно раздражало Дашу в театре, и больше всего она ценила спектакли по пьесам, прежде ею не читанным и не виданным.
В случае с театром "Балаган" все обстояло совсем плохо: актеры во всех спектаклях были бритоголовыми, одетыми в лимонные водолазки, такие же брюки и обувь. Актрисы всегда появлялись в белых трапециевидных платьях до колен с небольшими прямоугольными вырезами. Молоденьким девицам вырезы казались недостаточно соблазнительными, более серьезным дамам – чересчур откровенными, некоторые из них и шею хотели бы прикрыть. Режиссер жестоко проводил свою линию: на сцене не должно быть ничего, кроме актерской игры.
Свет на сцене полностью погас, некоторое время слышались шаги нескольких человек по дощатому помосту, затем вновь стало светло, и на сцене оказалась уже одна Тамара. Ильин стучался в ее комнату из-за кулис, затем и он вышел на сцену. Спектакль пошел своим чередом, а Даша, сидя в третьем ряду рядом с сосредоточенно молчащим Колей, следила за Светланой Овсиевской в роли Тамары. Ильин играл в общем неплохо, но временами срывался на речь с выражением и жестикулировал слишком истерично, не по-мужски. Овсиевская же завораживала преданную зрительницу своей обычной манерой ненавязчиво жить на сцене, как в подлинной коммунальной квартире. Временами Даше становилось неприятно от возникающего вдруг эффекта присутствия на реалити-шоу, и она в мыслях раздраженно отмахивалась от наваждения, мешавшего получать удовольствие.
Катя и Слава могли бы представить неплохую пару, но оба оказались староваты для своих ролей, и Даша отчетливо различала на них нарочитый грим, сильно ее раздражавший. В конце концов, режиссер мог бы пойти на провокацию и сделать молодежь старше Тамары и Ильина – пускай зрители и критика потом сами строят версии глубокого замысла постановщика, все лучше, чем старательное подражание людей прилично среднего возраста повадкам нового поколения. Текст пьесы слегка поправили: конкретные годы в нем и так не назывались ни разу, упоминающаяся в нем война казалась неизвестной, любой из прошедших за последние десятилетия – на выбор зрителей с позиций их личного жизненного опыта, единственное упоминание партбюро вырезали, в целом получился материал вне времени.
Тимофеев в спектакле оказался высоким и худым, чопорным, с Тамарой он разговаривал то высокомерно, то снисходительно, с Ильиным – безразлично. Дашу этот тип безмерно раздражал, и она злилась на него за достигнутый им жизненный успех. Она не раз читала пьесу, много раз видела фильм, пару раз видела спектакль в разных театрах (в Москве, разумеется). Она упорно пыталась понять, зачем Ильин уходит от Зои к Тамаре, а Тамара не прогоняет его прочь, особенно разоблачив жалкую беспомощную ложь человека, обменявшего жизнь на право называться честным. Она пыталась разглядеть в исполнении разных актеров и актрис разные трактовки ответа на ее главный вопрос: способна ли женщина простить мужчину, ушедшего на полжизни и вернувшегося лишь по чистой случайности. Положительного ответа Даша ни разу так и не увидела, ей все казалось – только мужчина мог написать такую женщину, потому что мужчинам лестно придумывать таких женщин.
В день премьеры Светлана Овсиевская с партнерами тоже не дала пытливой девушке такого ответа. Даша снова не поверила в Тамару, но следила за действом с затаенным дыханием и комком в горле, все ожидая откровения. Коля, не слишком пристально глядевший на сцену, с какого-то момента стал смотреть в основном на свою соседку, удивленный ее поглощенностью.
– Все в порядке? – осторожным шепотом спросил он в момент развития пятого вечера.
В низком гулком зале его шепот раздался оглушительно, и Даша вздрогнула. Затем посмотрела на него укоризненно и даже приложила пальчик к губам, как маленькому. Коля обиделся и сосредоточенно промолчал до самого конца, когда актеры перестали заслонять от зрителей простреленные мишени на заднике.
– Я вижу, тебе понравилось, – угрюмо произнес он под гул аплодисментов и криков.
– Наверное, – грустно ответила Даша. – А тебе?
– Ерунда, – решительно заявил Коля.
– Почему?
– Терпеть не могу стариковские эротические страсти, их пожилые писаки изобрели.
– Какие старики, где ты их увидел?
– Как где? Да во всей этой кутерьме, которую мы сейчас смотрели. Баловаться нужно в молодости, потом получается одно недоразумение. Ты можешь себе представить, как эта парочка занимается сексом? Представить страшно.
– Причем здесь секс, ты с ума сошел? У тебя, наверное, неизлечимый вывих мозгов.
– Секс всегда причем. Это ты с ума сошла, если не понимаешь основ человеческого общества. Фрейда читала когда-нибудь?
– Можно подумать, ты читал!
– Разумеется, читал. Очень познавательно и отрезвляюще. Тебе тоже полезно ознакомиться – розовые очки пора снимать, не ребенок уже.
– Что ты мелешь, дурак?
Даша возмутилась и рассердилась на спутника, посмевшего заговорить бесцеремонно. Она увидела в своем собеседнике циника, возможно начитанного, а желала видеть человека, хорошо умеющего дарить цветы. Правда, по утверждению Самсонова, букеты Коля составлял тоже не лучшим образом. Но зачем же верить Самсонову?