Акт измены получился поспешным, воровским. Лиза получила удовольствие от сознания осуществленной мести и немного раздражилась от чужого мужского запаха. Ломакин сполз на пол с узкого дивана, на котором невозможно было лежать рядом, и тяжело дышал, держа ее за руку.
– А где вы с мужем спали? – вдруг спросил он.
– Какая тебе разница? – искренне удивилась она.
– И все-таки?
– Здесь спали. И что дальше?
– Что, на диване?
– На диване.
– Понятно. И как же вы спали, он ведь узкий?
– Ты в своей тюрьме совсем поглупел. Он раскладывается.
– А почему ты его не разложила?
– Может, спросишь еще, почему я постель не постелила?
– Спрошу. Почему не постелила?
– Потому что тебе пора. Или ты рассчитывал здесь поселиться?
– Понятно, – повторил Ломакин, который все никак не хотел верить, что с самого начала правильно понимал намерения бесчестной женщины. – За фуфло меня держишь? Пинком под зад выгоняешь? А если я не уйду? Опять милицию вызовешь?
– Вызову и напишу заявлю об изнасиловании. Хочешь убедиться?
Сергей бросил ее руку и встал во внезапном порыве ненависти.
– Значит, так?
– Именно так, и никак иначе. Знаешь, сейчас ведь век информации. Книги разные издаются, есть Интернет, многое можно узнать, даже случайно. Даже то, что вроде бы тебе и не нужно. Вот и я периодически узнаю всякую ерунду, которую не собиралась узнавать. А она еще и запоминается зачем-то.
– Ты о чем? – осторожно поинтересовался Ломакин.
– О тебе и о твоих татуировках, мой милый, – Лиза сладко потянулась на диване, всем видом демонстрируя безобидность. – По странному стечению обстоятельств я знаю, что означает розочка у тебя на ягодице. Ты сам был женщиной в этой своей тюрьме, правда?
– В колонии, – машинально пробормотал опозоренный, словно ничего более важного не мог заявить в связи с услышанным.
– Ну хорошо, в колонии. Целуешься ты по-прежнему хорошо, хотя теперь мне есть с чем сравнивать. А как женщину тебя целовали?
– Нет, – с нарастающей угрюмостью в голосе буркнул Ломакин.
Лиза игнорировала изменения в настроении собеседника и продолжала болтать в том же духе еще некоторое время, совершенно не опасаясь агрессии с его стороны.
– Значит, так? – тихо и угрожающе произнес тот.
– Что "так"? Я тебя не понимаю. У тебя там был муж, или ты распутничал?
Ломакин недопустимо долго стоял без единого слова и смотрел на свою мучительницу с лицом раненого животного, а потом по-прежнему молча вышел из комнаты. Лиза стала неторопливо одеваться, уверенная в скором окончании нового этапа своей жизни. Затем откуда-то донесся короткий стон. Лиза торопливо натянула платье и побежала на звук.
Она нашла страдальца на кухне. На плите горела одна конфорка, обманутый мужчина прикладывал кухонный нож плашмя к ягодице. Лиза почувствовала запах паленого мяса, взвизгнула и кинулась к членовредителю:
– Отдай нож, псих!
В борьбе она успела заметить его бледное лицо в каплях пота и больные глаза, кажущиеся черными из-за расширившихся зрачков. Ломакин сопротивлялся не слишком активно, и очень скоро в руках у Лизы оказался раскаленный нож с прикипевшими к лезвию ошметками обугленной кожи. Она хотела метнуть его в мусор, но испугалась пожара и побежала к аптечке с ножом. Возле аптечки она вспомнила, что свежие ожоги смазывать или заклеивать ничем нельзя, запнулась на несколько секунд, выхватила с полки бинт и бросилась назад на кухню, по-прежнему с ножом.
Ломакин стоял с глупым видом и странной позе, изогнувшись, словно пытаясь взглянуть на собственные ягодицы. Лиза отмотала бинт, смочила его холодной водой из чайника и приложила к ожогу, вновь преодолев слабое сопротивление несчастного.
– Я вызову "скорую", – сказала она, – подержи сам бинт.
– Не надо никого вызывать, – прохрипел Сергей.
– Как это не надо? Такую дырку в заднице прожег, ненормальный! Инфекцию занесешь!
– Сказал, не вызывай. Обойдется. Заживет, как на собаке.
– Дурак, ну какой же дурак!
– Да уж каким родился.
– Ну зачем, зачем ты это сделал?
– А ты не понимаешь?
– Что? Ты после своей тюрьмы стал таким чувствительным? Всерьез воспринимаешь слова обозленной женщины? До состояния полной истерики? Ты хоть понимаешь, что это чисто женская реакция?
– Ты опять за свое?
– Ладно, ладно, не буду больше. Что теперь делать? Компресс надо сменить, похолоднее сделать.
– Да ладно, успокойся. Подожди, говорю.
Лиза настойчиво занималась сменой компресса, Ломакин остановил ее, сжав горячими пальцами мокрую руку.
– Сказал ведь, подожди. Я должен тебе сказать… – он замялся и опустил взгляд в поиске непослушной блуждающей мысли, единственной из всех способной убедить высокомерную собеседницу в существовании тарус на колесах. – Я не был женщиной. Я всегда думал о тебе.
5. Эвридика
Утром Самсонов вышел из кабинета главного редактора после летучки и увидел на столе у Даши роскошный букет; судя по виду и оформлению, тот стоил несколько тысяч рублей.
– Даша, милая моя! – с деланным восторгом воскликнул прохиндей. – Кому это в нашем богоспасаемом учреждении досталась такая красота?
– А ты подумай как следует, – скромно улыбнулась девушка.
– Ума не приложу! А почему его тебе на стол поставили? Неужели сама счастливица не желает принимать этакое великолепие? Это как же мужик проштрафился, что ничего не помогает?
– И вовсе никто не проштрафился. Хватит дурака валять. – Даша обиделась без шуток со всей эмоциональной энергией впечатлительного сердечка. – Мне его подарили, понятно?
– Тебе? Не может быть!
– Почему это не может быть? Хочешь сказать, мне только три гвоздички полагаются?
– Нет, я хочу сказать, что этот букет предназначен для женщины возрастом никак не меньше сорока, а то и пятидесяти лет.
– С чего ты взял такую глупость?
– Это не глупость, милая Даша. Юным девушкам положено дарить букеты мягких пастельных тонов, оттеняющих прелесть их невинного возраста. Ну, а такое буйное разноцветье дарят солидным дамам, чтобы хоть слегка заретушировать следы времени на их изможденных лицах.
– Ты что, посещаешь курсы икебаны?
– Боюсь, икебана к теме нашего разговора ни малейшего отношения не имеет. Мы сейчас беззаботно болтаем об искусстве составления букетов, предназначенных соблазнять женщин. Возможно, это искусство моложе икебаны, но уж точно от него больше пользы, в том числе и в демографическом плане.
– Иди отсюда, Самсонов, не мешай работать. Совсем разболтался.
– Я-то пойду, Дашенька, а ты здесь об осторожности не забывай.
– О чем ты, какая осторожность?
– Да мало ли. Страсти – штука опасная. Вот, ты, например.
– Что я?
– Вот если ты как следует задумаешься, то сможешь вспомнить, каких людей ты забыла?
– Что значит забыла? Каких людей?
– Обыкновенных людей. Ты идешь по жизни, хоть и не долго, на твоем пути встречаются разные люди. Некоторые мимоходом, некоторые – основательно. Одних ты запоминаешь на всю оставшуюся жизнь, других – забываешь на следующий день после встречи. Так вот, ты помнишь хоть кого-нибудь из тех, забытых?
Даша пожала плечами:
– Нет, наверное. Если я их забыла, значит, я их не помню.
– В логике тебе не откажешь. Я имею в виду – если ты сейчас как следует задумаешься, то сможешь вспомнить, кого ты забыла и почему?
– Понятия не имею. Никогда не пробовала заняться такой ерундой.
– Вот видишь! Был человек, и не стало его, словно и не было никогда. А он, возможно, жив еще, нуждается в помощи или хотя бы сочувствии. А для тебя он умер.
– Кто он?
– Может, и они. Все, кого ты забыла.
– Катись, катись Самсонов, иди работать.
– Иду, иду, родная, по зову совести, но не по твоему злорадному рыку.
Даша досадливо махнула рукой вслед удаляющемуся журналисту, а тот изящно сделал ей ручкой и ушел работать, как обещал. После демарша Ногинского работа у него в самом деле появилась, и он не лгал, упоминая о совести. Он решил стать честным.
Оставшаяся во временном одиночестве редакционная девственница занялась своими делами, непрестанно вдыхая аромат поднесенного ей букета и время от времени украдкой бросая на него задумчивые взгляды. Подарок ей страшно нравился. Впервые в жизни она получила в знак внимания со стороны молодого человека не просто цветы, а богато орнаментированный ансамбль сказочных растений из райских кущ с неизвестными названиями, и теперь млела. К запаху она быстро привыкала, поэтому специально, по делу и без дела, отходила от своего рабочего места и возвращалась в сладостном предвкушении волшебного аромата амброзии. Вдохнув же его, обессилевшая от радостного состояния духа девушка иногда осторожно стирала слезинку в уголке глаза, пока тушь не потекла.
Рабочий день кончился, как неизменно и случалось всякий раз, хотя утром не всем сотрудникам редакции верилось в такой исход. Даша вытащила букет из воды, аккуратно отряхнула его, дождалась над раковиной окончания водопада, завернула в полиэтилен и нетерпеливо выскочила на улицу.
Коля дожидался ее возле своей серебристой машины – стоял, облокотившись на спиной на дверцу и скрестив руки на груди, похожий на Тома Круза, только высокий.
– Привет, – многозначительно произнес он, не меняя позы.
– Привет, – ответила с оттенком вопросительности в голосе Даша. – Спасибо за цветы.
– Да пожалуйста, я очень рад, если угодил. Действительно угодил, или ты просто вежливая девушка?