Гость, наряженный в костюм с галстуком, чинно проследовал на кухню со своей скучной ношей, плюхнул ее на стол и повернулся к хозяйке:
– Муж где?
– А ты рассчитывал ему морду набить? Не надейся, мужа не будет. И подробности тебя не касаются. Бросай здесь свое имущество и катись в комнату, я сейчас выйду.
Лиза заранее уставила парой тарелочек и рюмочек крохотный сервировочный столик в гостиной, чтобы очередной претендент на ее тело правильно расценил свои скромные шансы на сегодняшний вечер. Ломакин смиренно проследовал к указанному ему месту и напряженно уселся на краешек дивана, опершись на него руками и скрестив ноги. В такой позе его голова ушла в поднятые плечи, и он походил на нахохлившуюся птицу.
Лиза вышла к нему через несколько минут без шампанского, но с полной салатницей и тарелочкой бутербродов.
– Я надеюсь, ты поел, прежде чем ко мне идти? – бесцеремонно спросила она. – Ты ведь понимаешь – если женщина приглашает тебя в рабочий день к восьми вечера, значит разносолов не ожидается.
– Ничего, – рассеянно ответил Сергей. – Я о еде совсем не думал.
– О чем же ты думал, милый? Неужели все обо мне мечтал?
Гость молча выхватил из салатницы раздаточную ложку и принялся накладывать к себе в тарелку ее содержимое, словно желал продемонстрировать хозяйке одновременно хорошее отношение к ее кулинарным способностям и нежелание отвечать на глупые вопросы с заранее известными ответами. Салат с палочками самодельных ржаных сухарей, куриным филе и фасолью Лиза приготовила для демонстрации своих способностей сделать нечто практически из ничего.
– Хорошо, не хочешь рассказать о своих мыслях, расскажи, как докатился до жизни такой. Зачем сидел, зачем ко мне среди ночи явился.
– Зачем… Посадили, вот и сидел.
– За что посадили-то?
– По хулиганке.
– Опять кому-то морду набил?
– Не кому-то, а подонку одному.
– Ну кончено, он подонок, а ты – рыцарь без страха и упрека. Один бил-то, или с помощниками?
– Мне помощники ни к чему, – угрюмо заявил Ломакин, глядя в свою тарелку.
– А ко мне почему ночью явился? Пьяный, что ли?
– Трезвый. Я прямо с электрички.
– Не ври, у нас последняя электричка из Москвы во втором часу приходит.
– Ну и что? Я даже не на последней приехал.
– Значит, часов несколько где-то болтался. Дожидался удобного момента и решил, что три утра – лучше всего?
– Нет.
– Тогда давай подробности. Если ты ко мне прямо с электрички, куда девал… сколько часов ты до меня со станции добирался?
Ломакин ожесточенно употреблял салат, закусывая бутербродами. Когда пауза затянулась уже до совершенного безобразия, буркнул недовольно и честно:
– Четыре.
– По-пластунски полз?
– Нет.
– Тогда что же?
– Думал.
– До чего же ты задумчивый! Беспрестанно думаешь! Лучше бы ты так хорошо подумал, прежде чем в тюрьму садиться.
– Далась тебе эта тюрьма. Теперь до смерти попрекать будешь?
– До чьей смерти? Ты меня надеешься извести, или сам на тот свет засобирался?
Ломакин, набычившись, внимательно изучал свою опустевшую тарелку.
– Все издеваешься? Сука ты.
– Так! Приехали. – Лиза разозлилась от всей души и вскочила на ноги, задев столик. – Мне тебя на улицу вытолкать, или сам уберешься?
– Вытолкала одна такая, – усмехнулся наглый гость, продолжая сидеть и изучать тарелку. – Думаешь, с мужем справилась, так тебе все мужики ни по чем? Ошибаешься. Когда захочу, тогда и уйду.
– А если я уйду, вызову милицию и скажу, что ты ворвался в мою квартиру?
– Не скажешь.
– Почему это?
– Потому что тогда меня снова посадят, и уже по-настоящему, а не на пятнадцать суток.
– Ну и пускай сажают, мне-то что!
– Тебе все равно?
– Конечно, все равно! Подумаешь, его посадят! Как я испугалась!
– Ну хорошо, звони.
– Куда?
– В милицию. Сама ведь собиралась. Я никуда не уйду, звони и сдавай меня.
Лиза замялась, пытаясь заглянуть в лицо визави, но тот упрямо не смотрел на нее, и лица не было видно.
– Не уйдешь?
– Не уйду.
– Я действительно позвоню!
– Звони, звони.
Ломакин резким движением отодвинул от себя столик, вольготно откинулся на спинку дивана и закинул ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя безразличие к собственной печальной судьбе.
– Я звоню!
– Сказал же, звони.
Лиза взяла мобильный, медленно набрала бессмысленный короткий набор цифр и сделала вид, что слушает гудки в ожидании ответа. Сергей продолжал изображать постороннего, разглядывая комнату.
– Что, не отвечают? Попросили перезвонить попозже?
Лиза подумала, не вызвать ли в самом деле милицию, но перспектива прославиться в местном отделении милиции ее не устроила. Общение с глазу на глаз с отсидевшим уголовником ее не пугало, поскольку она видела в нем только непутевого одноклассника и бывшего ухажера, не сделавшего ей ничего плохого. Поэтому она закончила неудавшийся спектакль и села напротив своего вернувшегося прошлого.
– Ладно, живи. Но если не ответишь, почему пришел ко мне прямо с электрички и почему добирался от станции четыре часа, говорить нам станет не о чем.
Ломакин теперь еще и руки на груди скрестил, и смотрел уже вовсе не в тарелку, а прямо в лицо Лизе, тем же голодным взглядом, что и в суде. Она выдержала игру в гляделки и не отвела глаз.
– Почему, почему… Все вам, бабам, знать надо. Сама не догадываешься?
– Зачем же мне догадываться, если ты сам здесь сидишь и на меня пялишься. Раз уж дорвался, скажи, чего хочешь. По-моему, тебе самому это еще нужнее, чем мне. Разве нет? Ты ведь уже в кутузке отсидел из-за желания со мной встретиться, а теперь сидишь здесь статуей.
– Памятником я сижу, а не статуей.
– Хочешь сказать, что умер, и ты – это не ты, а твой призрак?
– Хочу сказать, что… что… – Ломакин снова стушевался и утратил самоуверенность. – Да ну тебя. Хотел посмотреть на тебя, вот и пришел. Что ты, как маленькая.
– А почему четыре часа шел?
– Потому что боялся! На станции сидел, в буфете все деньги просадил. У меня здесь не осталось никого, к тебе только и приехал. Думал – приду, а ты там уже не живешь, и ищи ветра в поле. Или мужик откроет. Я бы его убил, наверное. Помнишь, как мы в парке целовались?
Бодрый переход от убийства к романтическим воспоминаниям Лизу немного испугал. Как это у него все на одной полочке умещается – и желание укокошить Самсонова, и воспоминания о Сокольниках?
– Приехал бы на несколько недель пораньше – прикончил бы этого паразита.
– Понятно. Значит, хочешь мной ему отомстить. А все-таки, помнишь, как мы с тобой целовались?
Лиза помнила эти поцелуи взахлеб, до головокружения и чуть ли не до потери сознания. С Сергеем она впервые в жизни целовалась всерьез, а не в тренировочных целях и не потому, что подружки уже все целовались, а она все еще ни разу. Они гуляли в голом мокром черном осеннем парке без дорожек и тропинок, по мокрой слежавшейся листве, среди кустов, невидимые для редких посетителей и служителей. Впрочем, последних, кажется, не существовало вовсе. Когда начинался дождь, они просто накидывали на головы капюшоны, потому что в шестнадцать лет люди не носят зонтиков, а ходят в болоньевых куртках, готовые к любым погодным невзгодам и не боящиеся их. Лиза бегала на эти свидания в нетерпении, плакала вечерами от счастья, утром мечтала о скорейшем окончании учебного дня. Завидев издали темную фигуру промокшего на дожде Ломакина, который верно ждал ее в условленном месте, несмотря на часовое опоздание, она бежала к нему и никогда не извинялась, уверенная в его необидчивости.
– Помню, – просто ответила она теперь на вопрос своего неприличного гостя, о котором, возможно, уже судачат соседки. – Ты не был тогда злым, твои руки всегда были теплыми, и ты каждый день смотрел на меня, словно впервые или в последний раз. Теперь у тебя татуировки на пальцах, а тогда, на выпускном, ты меня люто ненавидел.
Ломакин неловким быстрым движением спрятал руки и снова стал смотреть на столик, отодвинутый им же самим далеко в сторону.
– Может, ты стихи научился ценить за эти годы? – спросила вдруг Лиза и села на диван рядом с вожделеющим. Она силой повернула к себе его лицо, пытаясь найти в нем черты мальчика, с которым целовалась в безлюдном осеннем парке, и не могла их найти. В памяти раненой птицей бились ахматовские стихи, а она все пыталась, но не могла отогнать их, как сумасшедший не может отогнать свои бредовые видения.
– И с тех пор все как будто больна, – произнесла Лиза вслух.
– Что? – повернулся к ней Сергей. – А, стихи. Нет, я не хочу стихов, не рассчитывай. Я стал еще хуже, чем был раньше. Университеты прошел не те, которые тебе бы хотелось.
– Сочинил же какой-то бездельник, – улыбнулась Лиза и провела рукой по ежику коротких волос на голове своего прошлого избранника.
– Это тоже стихи? – спросил тот. – Или ты хочешь меня разозлить?
– Зачем ты пришел ко мне, Серенький? – задумчиво спросила развратница и легонько провела пальцем по лицу испытуемого. – Чего ждал, на что надеялся? Думаешь, я принадлежу тебе по праву?
– Да, – угрюмо буркнул Ломакин.
– Так чего же ты ждешь?
Сначала он искренне не поверил в услышанное, потом взглянул на обольстительницу и убедился в ее искренности.
– Но иным открывается тайна, и почиет на них тишина… – тихо сказал Лиза, – я на это наткнулась случайно…
– Опять стихи? – глупо сказал обольщенный, торопливо наваливаясь на нее.
– Хорошо, что ты не знаешь стихов, мой хороший.