В своей воспалённой позе она ещё слышала шуршание падающих брюк и стук отброшенных кроссовок, но эта пауза была нестерпимой.
- Да вставляй же скорей! - не выдержала она. - Поцелуй меня!
Нет, он не стиснул её идеальной формы нежные ягодицы, не начал жадно оглаживать и мять их, но послушно выполняя приказ, нанес в левую и правую половинки по скромному церемонному поцелую…
Эта звериная поза, - Наталья забыла, как именно она называлась в "Кама сутре", - была втайне её любимой и всегда доводила её до пика восторга. Но Игорь только несколько раз дёрнулся - и отвалился. Произошло это так быстро, так до обидного быстро, - ну словно бы петух в уличной пыли торопливо потоптал курицу, встряхнул крыльями - и был таков! Конечно, Наталья не могла знать, испытывает ли при всём при том оргазм курица, но то, что она ничего не ощутила, и это соитие, эта желанная близость не затушила тлеющий огонь страсти, - это было - увы! - очевидным…
…Один раз в своей жизни Наталья, вообще-то боящаяся высоты, как большинство нормальных женщин, всё же рискнула и вместе с Алексеем, неотступно держа его за руку, поднялась к облакам в корзине большого, яркого воздушного шара.
И сейчас ей казалось, что всеобъемлющее и все ширящееся желание наполняло её существо (или - сущность?!), но не телесную оболочку, - подобно тому, как горячий воздух из мощной газовой горелки наполнял тогда на её глазах вялую сморщенную оболочку аэростата.
И сейчас, здесь, у неё, окружённой знойным воздухом природного антициклона, желание охватывало не только границы её телесной оболочки, нет, - оно словно бы расширяло свои границы до бесконечного… Наталья утрачивала осознание самой себя, ибо и дыхание её, и бешеное биение сердца, - с частыми перебоями, как тогда, в корзине, - подчинялось одному, а именно влечению к соединению с другой телесной оболочкой, к слиянию с другой человеческой Сущностью.
Неукротимый восторг Желания…
Глаза она открыла уже высоко над землёй, когда шар перешёл в бесшумный горизонтальный полёт по воле ветра.
- Полный улёт! - прошептала она самой себе от охватившего её чувства полной раскрепощённости, полной, абсолютной свободы, которое рождалось в ней при виде земного простора, озарённого солнцем, и неторопливых теней облаков, проплывающих под ними по лугам и перелескам… Облака - и не над ними, а под ними!
- Полный улёт…
Нет, нет! С Игорем у неё такого полного "улёта" не было…
В цепкой памяти со дна студенческой поры всплыли озорные строки - чьи? А какая теперь разница!
Оставил он обманутую деву,
Как Ариадну, преданную гневу…
Гнева, правду сказать, не было. Только усталость, опустошённость, боль и… удивление.
VII
На следующий день Бог отдыхал…
Как говорят кабацкие и трактирные острословы (неважно, что ныне забегаловки называются барами или кафе!), до краев наливаясь пивом и постепенно теряя память, - с утра была суббота.
Бассейн был поставлен на генеральную уборку и дезинфекцию, поэтому хлопот прибавилось, ибо приходилось следить за малышней, которые, как лягушата, то и дело начинали плескаться в ручье.
Наталья сидела в медпунке "на приёме", и к обеду стало известно, что вечером предполагается очередной "День рождения".
Виновница назначалась заранее, разумеется, никакого отношения эта дата не имела к паспортной, ибо под этим кодовым названием скрывалось обычное желание молоденьких воспитательниц потусоваться, выпить и потанцевать.
С танцами, впрочем, возникали вечные проблемы, поскольку мужики в спортивно-оздоровительном лагере являлись постоянным дефицитом.
Престарелый завхоз Пётр Захарыч (кстати сказать, у него была непонятная, но оглушительная кличка: "Икебаныч") представлял собой лицо скорее неодушевлённое, вроде стола или тумбочки, а бывший старший пионервожатый, а нынче - замначальника лагеря по спортивной работе Сергей, рыхловатый молодой мужчина с розовым лицом, в актив никак не шёл, поскольку считался официальным бой-френдом начальницы лагеря, монументальной громогласной женщины, по поводу которой шутили, что когда она погружается в бассейн - вода сразу же начинает переливаться через край…
Но на этот раз её не было, поэтому все чувствовали себя весело и раскованно.
За столом Наталья отвоевала себе место рядом с Игорем, они сидели так тесно, что она всё время своей обнаженной ногой из-под короткой юбки прижималась к его бедру и сквозь тонкую ткань её обдавало жаром, - словно бы это место гладили нагретым утюгом. На нём была белая тенниска с короткими рукавами, настолько в облипочку, что вся его мускулатура казалась ещё более выпуклой и притягательной.
Он совершенно не умел ухаживать за соседкой по столу, и порою Наталья, потянувшись за каким-нибудь блюдом, касалась его грудью. И от того, что она так к нему прижималась, - по её спине сверху вниз словно бы проскакивали искры, а секунду-другую спустя весь её позвоночник превратился в бикфордов шнур, к которому поднесли спичку!
Разбитная Танечка, студентка третьего курса спортинститута, быстренько напилась, кричала, что её никто не любит и что все дети - сволочи, и порывалась танцевать на столе. Правда, её порывы к канканированию во время пресекали более выдержанные подруги.
Сама Наталья быстро и почти без закуски одну за другой заглотила две большие рюмки тёплой водки и почти полностью утратила контроль над собой. Её неодолимо тянуло к Игорю, она ловила раздувшимися ноздрями его запах и, повернувшись к нему, безотчётно закинула руку ему за шею, притянула к себе, вдавливая ноющую от вожделения грудь в английские надписи на его тенниске и крепко поцеловала в губы.
- Во, так его! - завопил вконец пьяный завхоз, который обладал удивительной особенностью проникать на любое мероприятие, где пахло халявной выпивкой. - Дави олимпийцев!
"Ну, и как же твоя репутация?" - снова возник внутри холодный и ехидный голос.
"А… плевать мне на репутацию! - легко отмахнулась она от этого непрошенного голоса. - Будь что будет!"
Но вслух сказала, а вернее - пробормотала:
- Что-то я, кажется, перебрала… Игорь, будьте добры, помогите мне добраться до дома, а то ещё упаду…
А Игорь, не пивший ничего, кроме минералки, вдруг приподнял её со стула и так, на руках, понес к выходу. И все за столом, приняв это за лихую шутку, засмеялись и зааплодировали!
Он, конечно, не донёс ее до домика, опустил на траву под первым же неосвещённым кустом. Она, тихо постанывая и извиваясь от нестерпимого желания, сама стянула трусики и, отшвырнув их куда-то в сторону, притянула его на себя…
Толчком колена он распахнул её бёдра и торопливо вошёл в тёплую, влажную, жаждущую плоть… Дышал он мелко и прерывисто, делая короткие, судорожные толчки. И так же быстро скатился с неё.
А она, ещё не успевшая опомниться от короткого соития, не получившая разрядки, опустила ноги на траву, которая ничуть не охладила воспаленного желания, и в памяти возникли слышанные когда-то странные слова Алексея: "Тридцать три года - возраст, когда распяли Христа. Впрочем, к женщинам это не относится…"
И вот… именно в тридцать три года она лежит - с сомкнутыми ногами и разведёнными в стороны руками, - пусть не на кресте, а на земле, но всё равно - в позе распятия.
Она - распятая желанием!
…Наталья, ползая на коленях, пыталась в темноте нащупать брошенные трусики, но ей это не удалось, она с трудом поднялась и почти на автомате добралась до дома. И пока она снимала с себя одежду, ей пришла в голову ослепительно простая мысль: "А ведь тем, что я так хочу этого невоспитанного дикаря, этого аполлона, я ведь по сути оскорбляю Алёшку?! И если он узнает… это же причинит ему такую боль! Но я ведь не хочу причинять боль Алексею, я только хочу другого! Вот ты, сучка, и запуталась… Разложить бы тебя на лавке по-деревенски, да всыпать десяток "горячих" хворостиной по твоей распутной заднице! Для вразумления…"
Она упала на кровать и погрузила два сложенных пальца - указательный и средний - в глубину своего лона, жаждущего, зудящего и словно бы гудящего от острой боли неудовлетворённости.
Мягко и настойчиво, злясь на саму себя, она двигала пальцами взад-вперёд, внутрь - наружу, извиваясь и стыдясь этих механических движений, задыхаясь и покусывая губы, чтобы приглушить боль, идущую изнутри, представляя себе, что она - в объятьях Игоря, - до тех пор, пока не почувствовала полной, неудержимой, щедрой разрядки, почти судороги. И разрядка эта, хлынув изнутри, словно бы затопила сознание, покрыв его тонкой плёночкой успокоения, подобно тому, как раньше морские волны усмиряли, выливая на них из бочек слой ворвани - китового мира.
Опустошенная и изнеможённая, она свернулась калачиком, положив ладонь на лобок защитным инстинктивным жестом и стиснув её ляжками, словно оберегая заветное своё местечко от любого нежелательного вторжения…
"Нет, дело не во мне, - лениво подумала она, засыпая. - Со мной все в порядке…"