- Не согласен. Майор... Вы сейчас человек, на космическую медицину обиженный, - заговорил он вразумляюще, - а стало быть, и не объективный. Это дитя, и с глазами, дорогой мой, и без рахита. На своих ногах оно уже далеко ушло от колыбели. Но что поделаешь, когда рождается новое, возможны и отклонения от правильного пути, и оплошности некоторые. Надо их поправлять спокойно и терпеливо. Я как-то, не столь давно, спорил с одним из представителей вашей молодой науки. Человек способный, над кандидатской диссертацией работает. Так он пытался утверждать, что человеческий организм нельзя тренировать для перенесения нагрузок, а можно, мол, только выяснить его возможности к этому. А что такое "нельзя тренировать"? Если этот тезис распространить на вас, то вас и близко нельзя подпускать к центрифуге.
- Вы шутите? - затаив дыхание, спросил Костров.
- Вышел уже из этого возраста, - мрачно посмотрел на него Трифонов, - что-то в последнее время не получается с юмором. Серьезно говорю. Носители этой теории считают, что если человек однажды не выдержал в сурдокамере высокой температуры, значит, так будет всегда. Сорвался на вестибулярных пробах - ищи место в легкомоторной авиации. Я от этой отцветающей теории весьма и весьма далек. А поэтому считаю, что с вами попросту надо возобновить тренировки на центрифуге, но осторожно относиться к перегрузкам, потихонечку их вводить, а не так, как это вы попросили сделать на последней тренировке.
- Значит, вы скажете, что я снова должен быть допущен к занятиям в отряде? - восторженно спросил Костров.
У генерала дрогнули седые усы.
- Ну конечно же, скажу. Иначе кто за вас в космос полетит, молодой человек? Не граф же Монте-Кристо.
Утром, еще до начала рабочего дня, городок космонавтов загудел одной-единственной короткой радостной вестью - Володя Костров вернулся и снова допущен к подготовке. Солдат второго года службы Вашакидзе, сменившийся на посту у проходной, поцокал языком и, закатив черные глаза, доверительно сказал начальнику караула:
- Ва! Товарищ сержант! Что я вчера вечером видел, еще никто не знает. Я зеленый калитка самому Володе Кострову открыл.
Потом возбужденные женщины стали поздравлять появившуюся в магазине Веру, и стоустый шепоток покатился все дальше и дальше, обрастая новыми подробностями. Самого Кострова, торжественного, затянутого в новый китель, на пороге повстречал Дремов, пожал ему крепко руку.
- Ну, дорогой, задал ты всем нам тревог.
Подошел полковник Нелидов и утащил Кострова к себе в кабинет. Внимательно вглядываясь в посвежевшее лицо майора, он заговорил с ним все-таки более сдержанно, чем другие.
- Я тоже рад, Владимир. Но победу вам праздновать еще рановато. Главное - впереди: звонила Зара Мамедовна. Она хочет, чтобы вы приехали к ней прямо сейчас. Как говорится, с корабля на бал.
- Так я готов, - беспечно ответил космонавт, и его губы сложились в улыбку.
- Готов-то готов, но смотрите, чтобы не получилось, как в прошлый раз, - строго напомнил замполит.
Костров рассмеялся и, как заклинатель, поднял руки вверх:
- Сдаюсь. Не буду больше так самонадеянно рапортовать о готовности. Но не судите меня слишком строго. Семь суток лежал в госпитале, и, честное слово, было время подумать. Лучше, чем кто-нибудь другой, знаю я причину провала. Народная мудрость говорит: знал бы, где придется падать, соломки подложил бы. Так вот на этот раз я к Заре Мамедовне не с букетом роз приду, а с этой самой соломкой. Подложу ее там, где надо.
- Забавно, - протянул замполит, не отводя от Володи пытливых глаз. - И чем же, по вашему мнению, было вызвано то фиаско?
- Самоуверенностью, Павел Иванович.
Замполит достал из стола зажигалку, потянулся к папиросной коробке.
- Костров и самоуверенность? Не понимаю. Вы же у нас считались самым серьезным человеком. Математик, логик, воплощение собранности, уравновешенности и рассудительности. Я о вас Главному конструктору так и докладывал.- Вот и промахнулись, дорогой Павел Иванович. В том-то и дело, что в день последнего испытания все названные качества меня покинули и обратились в свою противоположность. Денек-то стоял! Небо, солнце, леса какие зеленые по пути... А накануне меня обрадовали, что допустят к изучению нового космического корабля. И каким же я на тренировку явился! Букет цветов купил для Зары Мамедовны. Ввалился франтом, пижоном, этаким тореадором, черт возьми! Эх, думаю, последняя тренировка. Сойдет. В кресло сел кое-как, позу выбрал неверную, слишком напряженным был... Вот и наказала меня матушка-центрифуга по всем правилам.
Лицо Нелидова потонуло в облаке папиросного дыма. То ли от смеха, то ли от этого дыма он закашлялся.
- И пышный букет не помог?
- Не помог, Павел Иванович. А Зара Мамедовна, вы же сами знаете... Хозяйка Медной горы и та не была бы такой суровой. Вот и заплясала эта самая экстрасистола. А сегодня, дорогой Павел Иванович, я на центрифугу, как на самую тяжелую работу, поеду. И уж дудки, без васильков-ромашек обойдусь.
- Ну что ж, - подытожил замполит, - вижу, у вас боевое настроение сегодня. Буду ждать успеха. Как говорят, возвращайтесь со щитом.
Голубой автобус вскоре увез Володю Кострова.
День разгорался над городком. Шли занятия в учебных классах и лабораториях. Баринов, со взводом солдат из караульной роты приводил в порядок беговые дорожки стадиона и летнюю баскетбольную площадку. Начштаба полковник Иванников составлял расписание летних тренировок. Не так часто, как в строевой части, но все-таки и здесь офицерам приходилось совершать учебные полеты, недаром же по штатному расписанию именовались они летчиками-космонавтами, да и невозможно было не летать тем, кого взрастила авиация. В клубе продумывали план субботнего вечера отдыха и дискуссию на тему "Что такое счастье?". Ее предложил замполит Нелидов. А над крышами гарнизонных зданий и над одетым в яркую зелень лесом светило щедрое солнце и голубело майское небо.
15
Две недели Алеша Горелов усиленно занимался тренировками. Термокамера сменялась качелями Хилова и крутящимися креслами, спортивные снаряды - "бегущей дорожкой" или учебными полетами. Еще один раз свозили его на центрифугу, и опять строгая Зара Мамедовна улыбкой проводила его, как победителя двенадцати Ж.
Вспоминая ночной разговор с генералом Мочаловым, Горелов ликовал. Обещание командира отряда включить его кандидатом на полет будило энергию и уверенность. Он и по дорожкам городка космонавтов ходил уже не робко и скромно, как это было совсем недавно, когда первому встречному коллеге Алеша безропотно уступал дорогу, а смелой пружинистой походкой убежденного в своих возможностях человека. Значит, если он даже и не полетит в этом году в кабине космического- корабля, то все равно увидит своими глазами космодром, стартовую площадку и огромную ракету - она в сиянии белого пламени унесет к звездам кого-то из его друзей. С космодрома он обязательно привезет горсточку сухой жаркой земли, с которой стартовали все его предшественники.
Друзья его в эти дни много и горячо говорили о предстоящем полете, каким он, по их мнению, будет, какие корабли придется изучать, а главное, сколько еще ждать им.
- Вы не унывайте, - рассуждал добрый, покладистый Виталий Карпов, - что нам стоит потерять годок-другой, ведь у нас в запасе вечность.
- Да, вечность, - скептически тянул Игорь Дремов. - Вы, ребята, не забывайте, что на нынешних скоростях к звезде Проксима, что прописана на жилплощади созвездия Центавр, лететь ни мало ни много как шестьдесят шесть тысяч лет.
- А зачем нам в этакую даль забираться? - басил Олег Локтев. - Нам бы к старушке Луне хотя бы на свидание попасть... Да на плазменных двигателях, чтобы понадежнее да поскорее.
- У тебя, Олег, даже мысли тяжеловесные, - вставлял Андрей Субботин. - Вот у Жени Светловой и то фантазии больше, даже она выше тебя рвется - о Марсе мечтает. Только Рогов не пустит. Он марсиан боится. Они мужики сурьезные, воинственные, того и гляди, покорят ее сердечко. А вот чего наш Алеша Горелов молчит, понять не могу? Хитер волжский мужичок. Небось в этом году нас всех обойти мечтает.
- Да что вы, ребята, - пунцовел Горелов, - я считаю, что в этом году должен бы наш парторг Сережа Ножиков стартовать.
- Нет, нет, - допытывался настойчивый Андрей, - лучше скажи, когда сам полететь бы хотел?
- Когда прикажут, - уклончиво отвечал Горелов и отходил от своих коллег. Ему было неловко оттого, что слово, данное генералу Мочалову, лишает его возможности поведать о той ночной беседе. Мысленно он уже задумывался над более практическими вопросами: сколько человек полетит в корабле, понадобятся скафандры или нет, пошлют ли его вторым пилотом или только дублером. Думал, как ахнут в Верхневолжске и в Соболевке, если по всем радиостанциям мира назовут его фамилию, и как будет важно трогать свои усы огромный полковник Ефимков и всем повторять: "Это же мой кадр. Соболевка плохих не дает!"
С каждым днем разговоры об этом возникали все чаще и чаще. Алеша думал о том торжественном часе, когда узаконят его положение кандидата и скажут об этом всем космонавтам. Ему казалось, что это будет сделано как-то особенно торжественно и необычно, и, когда всем им сообщили, что после окончания занятий ровно в семнадцать ноль-ноль космонавтов вызывает на совещание генерал Мочалов, он не придал этому ровным счетом никакого значения. Несколько позднее передали, что генерал задерживается на аэродроме, и совещание, назначенное на семнадцать, переносится на двадцать ноль-ноль.