- Включаем пять Ж, восемь, десять... - услышал он.
На экране возникло число 223. Такое же число зажглось над одной из кнопок. Оно несколько подрагивало, но не расплывалось. Горелов не почувствовал, но пришло новое - ему стало гораздо труднее дышать. Он попытался поднять правую руку, она была неимоверно тяжелой. "Ерунда, осилю!" - крикнул он себе требовательно, потому что контрольное число на экране продолжало гореть. Он сделал новое усилие, вложив в него злость и упрямство. Рука повиновалась, и Алеша загасил кнопку.
- Молодец! - донесся восхищенный голос Зары Мамедовны. - Это при одиннадцати-то Ж. Как чувствуете себя?
Он хотел ответить, но не смог разжать рта и тогда вспомнил о шнуре с кнопкой. Три раза ее надавил, что означало: отлично. Вероятно, центрифуга вращалась еще быстрее. Ему стало казаться, что на все его тело - грудь, плечи, бедра - положили тяжелую холодную плиту и он не в силах ее снять. Он должен покориться, терпеть. Перенести во что бы то ни стало. Спину и грудь ломило, болели плечи, зеленые искорки полыхали в глазах. Сипло дыша, он думал: "Это я в настоящем космическом корабле. Это я прохожу через плотные слои. Впереди черный космос и орбита. Надо терпеть, Алешка!"
- Двенадцать Ж! - выкрикнула Зара Мамедовна.
Человек переносит до двадцати. Значит, в резерве у жизни еще восемь перегрузок...
- Тринадцать Ж! - сказали в это время над пультом, и стрелка реостата послушно остановилась против этого числа.
Но Горелову стало отчего-то чуточку легче, будто попробовал кто-то столкнуть с него невыносимую плиту и она на мгновение поколебалась, чтобы затем еще прочнее его оседлать. Он сидел сгорбившись, глазами припав к экрану, не в силах поднять чугунной головы. Нет, в авиации такого он не испытывал. Когда же эта голубая, безмятежная с виду машина прекратит свое бешеное вращение? Как она не поймет, что для него, усталого беспредельно, сейчас каждая секунда кажется часом? И машина наконец поняла. Голосом Зары Мамедовны, очень радостным почему-то, она воскликнула:
- Десять Ж... восемь... пять.
На экране появилось число 123, яркое, четкое, совсем не подрагивающее. Куда-то упала невидимая холодная плита. Он свободно ворочал теперь руками и ногами, даже петь захотелось. Он только не сразу понял, что центрифуга замерла. Он это установил, когда над ним распахнулась крышка кабины и Федор Федорович стал отстегивать цепкими жилистыми руками ремни, привязывавшие его к сиденью.
Алеша пружинисто выбросил свое тело из кабины. Зара Мамедовна встретила его в пультовой восторженно.
- Голубчик вы мой! У вас изумительной крепости организм. Я была с вами крайне суровой, довела перегрузку чуть ли не до четырнадцати, а вы таким молодцом из кабины вышли.
Алексей рассмеялся:
- Если в свое время Россия выдержала поход четырнадцати держав, почему же мне не выдержать ваши четырнадцать Ж?
- Молодчина! Посмотрите, какая ровная кардиограмма. Не сердце, а перпетуум-мобиле.
Он удовлетворенно кивал головой, внутренне ликуя от всех этих комплиментов, и не сразу встретился с глазами находившегося в пультовой Кострова. Тот уже успел сменить тренировочный свитер на обычный военный костюм.
- Поздравляю, - негромко произнес Костров. - А вот у меня, кажется, не все нормально.
В светлой пультовой повисла неловкая тишина. Костров держал в руке обрывок белой ленты с записями, оставленными на ней осциллографом. У него было какое-то серое, покрытое мелкими-мелкими бисеринками пота лицо, невероятно бледные губы и очень растерянные глаза.
- Вот... взял на память, - вымученно улыбнулся он и протянул огрызок ленты. - Посмотри, как линия жизни пляшет... экстрасистола так называемая.
- Не понимаю, - недоуменно протянул Горелов.
- И дай тебе бог никогда не понимать.
За своим рабочим столиком Зара Мамедовна, лаборантка и дежурный врач сосредоточенно рассматривали ленту и след, оставленный на ней зубцами осциллографа, напоминающий линию горного хребта, с провалами ущелий и остриями вершин.
- Экстрасистола - это нарушение ритма в работе сердца, - рассеянно вымолвила Зара Мамедовна, - чертовски досадно, Владимир, но я обязана докладывать об этом своему начальству. Обязана! - И подняла на Кострова добрые, все понимающие глаза.
* * *
Дурная весть - что перекати-поле. Подхваченный ветром, сохлый сорняк витает над пахотной землей и сеет, сеет во все стороны ненужные семена, которым не радуются ни поле, ни люди.
Не успел Володя Костров вернуться в городок, а весть о том, что он не выдержал зачетной тренировки на центрифуге, уже облетела очень и очень многих. Узнали об этом и те, кому, как говорится, не было положено по штату. Стоустый шепоток бежал от человека к человеку. Даже капитан Кольский, комендант гарнизона, и тот вздохнул, повстречавшись с Костровым у входа в штаб.
- Ничего, ничего, Владимир Павлович! Не унывайте...
Генерала Мочалова на месте не оказалось, и Костров влетел в кабинет начальника медслужбы полковника Лапотникова. Подслеповато щурясь, тот развел руками. Он не был никогда перестраховщиком, но авторитету больших людей всегда доверял и часто самые категорические их заключения старался преподносить в смягченной форме.
- Ну так что же, - сложил он руки на груди, - сдали, батенька мой? Вопрос становится весьма остро.
- Как именно? - нервно спросил Костров.
Лапотников притянул к себе поодаль лежавшие очки и стал их вертеть, держа за конец тонкой оправы. Когда очки сделали третий оборот, он снова положил их на место.
- Вы не подумайте, что я хочу подсластить пилюлю. Зара Мамедовна пыталась вас защищать, высказывалась в пользу дополнительных тренировок, но генерал медицинской службы Заботин непоколебим. Он считает, что человеческий организм, не выдерживающий нагрузок, нетренируем. Разумеется, он будет настаивать на вашем отчислении.
Костров вздрогнул и весь подался вперед. Казалось, обычная выдержка вот-вот его покинет. Потемнели глаза, и складки зыбью побежали от уголков рта.
- Меня отчислить... после стольких лет тренировок?
Лапотников подавленно вздохнул:
- Все это верно, и я ваше состояние понимаю. Но экстрасистолы - паршивая вещь, и при наличии их навряд ли разрешит медицина сажать человека в космический корабль, зная, что при проходе сквозь плотные слои человек этот должен переносить большие перегрузки. Где гарантия, что он останется, мягко выражаясь, невредимым?
- Значит, и вы с ними заодно? - запальчиво спросил Володя.
Полковник Лапотников нравоучительно поднял указательный палец.
- Генерал Заботин - ученый с мировым именем.
- В основном исследовавший Стрелок и Белок! - взорвался Костров. - А я че-ло-век! Понимаете, че-ло-век!
- Вы еще летчик-космонавт, майор Костров, - услышал он за спиной рассерженный бас и резко обернулся.
В дверях стоял генерал Мочалов. Костров моментально подобрался, вытянул руки по швам.
- Как вам не стыдно! - сказал Мочалов. - Садитесь. - И сам сел напротив. - С такой нервной системой, как у вас, майор Костров, вероятно, будет нелегко переносить перегрузки, одиночество и невесомость в настоящем космическом полете. Жизнь вам задала всего один суровый урок, а вы уже готовы пасть духом.
- Неправда! - азартно перебил Костров. - Я готов драться.
- Драться? - переспросил генерал, и глаза его потеплели. - Вот это по-моему. - Он дружелюбно хлопнул майора по коленке, искоса посмотрел на полковника Лапотникова. - Драться и мне неоднократно приходилось. Только давайте разберемся, против чего надо драться. Как-то на фронте мой ИЛ подбили над целью. Пришлось садиться во вражеском тылу. Когда я увидел, что ко мне спешат фашистские мотоциклисты, я твердо знал, за что буду драться, и был готов вести бой до последнего патрона. После войны, уже в мирное время, пришлось мне однажды садиться без горючего в горах, голодать, ждать помощи. Там я тоже знал, за что дерусь, и не спасовал. Но был в моей жизни и другой случай. На учениях. Мы уже на реактивных истребителях летали, и наш начальник штаба, замещавший в ту пору командующего приказал в воздушном бою против соседнего полка применить массированные атаки. Я вышел из его кабинета, сказал: "Слушаюсь", а сан думаю: "До чего же это дремучая чепуха! Разве можно такой тактикой пользоваться в нашей молодой реактивной авиации, разве она применима? Скорости огромны, групповой маневр чрезвычайно осложнен..." А начальнику штаба ой как хотелось блеснуть перед генерал-инспектором!
- И вы его не послушались? - вопросительно поглядел на него Костров.
- Не послушался, Володя, - весело закончил Мочалов, - мелкими группами ударил. По-своему.
- А потом?
Мочалов рассмеялся и встал.
- Дело прошлое. Начальник штаба приказ о моем освобождении от обязанностей командира полка заготовил. А генерал-инспектор за самостоятельное решение благодарность объявил.
- Значит, вы меня учите непослушанию, товарищ генерал? - невесело пошутил космонавт.