- Ишь ты какой торопыга. Мы же договорились в ознакомительном порядке о самом интересном рассказывать. А в отряд я попал довольно просто. Ничего в этом сверхъестественного нет. Понимаешь, Алеша, тебе сразу полезно будет уяснить, что космонавт - это не сверхчеловек, а просто человек. Вот Чайковский, вероятно, с детства в мире музыки жил, Репин тоже рано к краскам и кисти потянулся, а Пушкин, скажем, к перу. Все это естественно, потому что великие ученые, музыканты, художники, они рождаются одаренными. А космонавтами не рождаются. Космонавтами становятся. Вот и я по воле случая попал в отряд. Служил я на юге в большом шумном городе. После авиашколы как-то быстро в старшие летчики вышел. Летать давали, не зажимали. А охоты летать - хоть отбавляй. Мы с Леной только что познакомились, она педагогическое училище кончала. Дело молодое, известное, этого один только Горелов не понимает, потому что он холостяк самых строгих правил. Одним словом, мы с Леной решили пожениться, когда приехали в авиагарнизон два незнакомых полковника в медицинской форме. Беседовали с моими однокашниками, потом взялись за меня. Вызвали в кабинет и после нескольких наводящих вопросов напрямик спросили: "В космос хочешь?" У меня мурашки по коже пошли от такой неожиданности. Но взял себя в руки и говорю: "Космос? Так ведь там пока только Стрелка и Белка пилотировать умеют". Гляжу, один полковник подмигивает другому: а он, мол, остряк. И вслух мне довольно коротко: "Хорошо, лейтенант. Я не настаиваю на немедленном ответе. Даю час на размышление". Я в коридор вышел, и тут меня как серпом полоснуло по сердцу. А как же с Ленкой? Космос - дело особенное. Там небось и люди нужны с особым режимом. А что, как прикажут позабыть о моей большеглазой Ленке, лучше которой нет на всей планете Земля! На кой мне тогда черт все эти Венеры и прочие небесные светила!.. Час пролетел, как реактивный. Вхожу в кабинет снова. Полковник спрашивает: "Ну что, лейтенант, надумал?" Я его в лоб: "А как у вас, жениться можно? А то ведь профессия космонавта - дело особенное".- "Можно, можно", - засмеялся полковник. И я решительно заявил: "Тогда пишите". Ну а остальное сами знаете...
- Знаем, знаем, - засмеялся Костров, - пот и соль вместе делим.
- Так что же? - тоном старшего распорядился Дремов. - Теперь пойдем по солнечному кругу. Очередь за Сергеем Ивановичем.
Ножиков развел руками:
- У меня, друзья, такого юмора, как у Андрея, не получится.
- Давай без юмора, - ободрил его Дремов.
- Тогда и я с детства начну. Глаза закроешь - Азовщина вспоминается. Наше Азовское море хотя и маленькое, но коварное. Отец мой на колхозном рыболовецком сейнере плавал рулевым. Помню этот черный сейнер с красными буквами на борту - "Ведьма". Так его еще старик прасол назвал. Потом это название перечеркнули и уже в колхозе "Красным вихрем" назвали. Такому возвышенному революционному прозвищу эта посудина, сами понимаете, мало соответствовала. Я первую ступень кончал, когда сейнер этот на берег не вернулся. Отца на пятый день выловили. Привезли в хату уже в гробу, большого, молчаливого, распухшего. Мать убивается, а мы с сестренкой к ней жмемся. Было это как раз перед войной. А в сорок втором я в летное училище подался. Очень уж на фронт хотелось. В марте сорок пятого окончил училище на материальной части ИЛ-2. Попали мы в боевой полк в конце апреля, а девятого мая война закончилась. Горевал я тогда в свои девятнадцать. Как же так - без меня победа над Гитлером одержана? И вдруг наш полк в полном составе на Дальний Восток направляют. Пока формировались, грузились, время прошло, и прибыли мы туда в самый разгар событий. Если перебрать в нашем отряде все личные дела космонавтов, то на всех нас записан всего один боевой вылет, и совершил его я.
- Гордимся мы, Сережа, - тихо сказал Костров, - хоть один понюхавший пороха среди нас да есть.
Ножиков мягко улыбнулся:
- Но ведь я и не знаю, ребята, считать ли еще этот вылет боевым.
- Это почему же?
- А вот послушайте, как обстояло дело.
Ножиков отпил из стакана пива, заел воблой, которую очистил по-рыбацки - в одно мгновение.
- Было это в августе сорок пятого, когда с Японией шла война. Получили мы задание нанести удар по сосредоточению военных кораблей в бухте Косю. Бухточка, даже по карте видно, микроскопическая. Но чего не бывает! Мог в ней и транспорт, и эсминец, а то и сторожевой корабль укрыться. Короче, взлетаем парой. Настроение возвышенное. Война на исходе, хочется и тебе свой пыл в боевые дела воплотить. Над сопками нас, как и положено, японские зенитки обстреляли. А перемахнули линию фронта - и никакого сопротивления. Будто с аэродрома на аэродром в своем тылу перелетаем. Уже и низменность под плоскостями потянулась, и желтые зализы отмелей впереди в воду врезаются. А надо сказать, Японское море по внешности своей суровое, со свинцовым отливом, не наше Черное, что, как брильянт, сверкает и глаз твой радует. Вот мы и над целью. Действительно, маленькая бухта под крылом, а у причалов черным-черно от судов. Сличаем карту с местностью: точно, Косю. У меня был ведущим веселый такой парень - старший лейтенант Балацко. На западе семьдесят боевых вылетов совершил. "Давай холостой заход!" - командует. Мы до двухсот метров снизились. Мотор на моем ИЛе новый, как зверь, ревет. Море рябит, барашками набегает. Только что за загадка - ни одного выстрела по нашим машинам с земли, ни одного разрыва в воздухе: ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади. Спрашиваю стрелка своего по СПУ: "Зенитки бьют?" - "Нет", - отвечает. У меня рука на секторе газа. Ставлю машину в вираж, чтобы получше рассмотреть цель, и вдруг - матушки мои! - да там же, у причалов, ни одного военного транспорта. Вся бухта забита жалкими рыбацкими посудинами. Только две мало-мальски приличные шхуны. А по берегу в черных робах людишки в панике бегают. Мужчин - кот наплакал, больше - женщины да дети. Верите ли, спрятаться негде - берег ровный, песчаный. Бедные детишки на колени попадали и молятся своему самурайскому богу или кому там, может, самому японскому императору. И мысль у меня: неужели будем бомбить и открывать по ним огонь? Я даже похолодел, и сердце будто замерло под комбинезоном. Слышу по радио от Балацко: "Еще один холостой заход". Снова мы круг описываем, и я окончательно убеждаюсь, что в этой бухте одни рыбацкие челны. Даже сети для просушки, вытащенные на берег, вижу. И тогда, позабыв код, кричу по радио: "Командир, там бабы да пацаны! Нельзя бомбить". Балацко помолчал и через секунду коротко приказывает: "Сам вижу. Разворачиваемся на обратный курс". Прилетаем мы на свой аэродром и садимся с подвешенными бомбами. Сами понимаете, ребята, посадка не из веселых. Зарулили, винты еще на малом газу хлопают, а техники уже по крыльям к нашим кабинам лезут. "В чем дело, товарищ младший лейтенант? Заело?" - мой спрашивает. "Заело, - говорю. - Только об этом "заело" я самому командиру полка докладывать буду". Подходим с Балацко к штабной землянке, а наш полковник уже на пороге стоит. Бывалый был рубака. Левая щека вся обожженная - над Лозовой горел. Семью в оккупации потерял. Смотрит он на нас строго, ждет. Балацко вытянулся по команде "смирно" и докладывает по всем правилам: "Товарищ командир, боевое задание выполнено. Бомбы не сброшены". - "Это как же надо понимать, товарищ старший лейтенант?" Балацко замялся, но тут я не выдержал, вперед шагнул: "А так, товарищ полковник, что вышестоящий штаб неверно нам указал расположение цели. В бухте Косю нет ни одного военного корабля. Там действительно скопление, но только рыбацких баркасов, женщин и детей". - "И ты не бомбил?" - спрашивает полковник. "Никак нет, товарищ командир", - отвечаю. "А ты знаешь, что положено за невыполнение боевого приказа?" - "Так точно, товарищ полковник, трибунал. Но у меня в кармане гимнастерки билет коммуниста, да и совесть человеческая под гимнастеркой тоже в наличии".
Положил полковник мне тогда руку на погон, в самые глаза глянул: "Жалостливое сердце у тебя, Сережа. Это хорошо. С таким сердцем ты стоящим человеком станешь. Значит, пожалели старух и детишек?" - посмотрел он и на Балацко. "Так точно, товарищ командир! - гаркнул мой старший лейтенант, поняв, что нагоняя уже не будет. - Пожалели". - "А вот наши союзники, господа американцы, не пожалели. Атомную бомбу, не дрогнув, сбросили на Хиросиму". Не успел он это сказать, бежит к нам от машины-радиостанции начальник штаба майор Синенко, полный такой, солидный. Никогда бы не мог представить, что он в состоянии столь быстро передвигаться по летному полю. Подбегает и кричит: "Товарищ полковник, Тихон Васильевич, японцы капитуляцию запросили". Вот так и завершился мой единственный боевой вылет, - закончил Ножиков.
Алеша выключил накалившийся обогреватель и тихо спросил:
- В отряд как вы пришли, товарищ майор? Тоже, как Субботин и другие... с вами беседовали, отобрали кандидатом, а потом вызвали?