- Жить торопилась, что ли?
- Что ли! Сам ведь знаешь, как бывает.
На них взглядывали одобрительно: парень пришел из армии, пора думать о семье! А девка чем плоха?.. Хоть Таньку и нельзя было назвать особенно симпатичной: невысокий лобик, светлые, чуть срыжа, волосы, серые глаза, вздернутый нос, круглые тугие щеки, - но в ней была свежесть, повадка, угадывалась будущая работница, мать, хозяйка - что всегда ценилось сельскими жителями.
- Ну, хар-рош! - дядя Юра поднял руку, встал. - Все успокоились, прошу внимания.
Котенок прыгнул на стол; побрел, покачиваясь, к еде. Рябов смахнул его.
- Мы все знаем Павлика. И мать его Полю. И знали бабушку Шуру. Она была большая труженица. И Поля большая труженица. Она работает в связи. Это огромная ответственность. Но справляется, скажем прямо, с честью. Не останавливается на достигнутом, а ищет пути повышения производительности. И вот она вырастила хорошего сына. Его босоногое детство прошло на наших глазах. Потом он уехал в училище, и стал там дипломированным специалистом. Был призван в славные ряды Советской, а теперь уже Российской армии. Сегодня мы встречаем его. Младшего сержанта ракетных стратегических войск. Он достойно отслужил положенный срок, и вернулся в родное село. Спасибо ему за службу, за то, что он нас всех защищал, имея военные тяготы и лишения. За встречу! Предлагаю всем выпить.
- Ура-а! - заревели дядя Миша с Корчагой.
Мать часто мигала, утиралась платком.
Полезли целоваться. Танька жамкнулась ближе, легонько чмокнула в губы. Пашка пытался было пригрести ее потеснее, но она вывернулась, улыбаясь в сторону. Пашку возбудила эта короткая близость, мышцы стало потягивать, глаза прищурились. Это ведь совсем не то, что шалашовки с лагерного питомника, или профуры, с которыми пил водку. У нее все на месте, все чистенькое. А то вспомнишь хриплые голоса, морщинистые беззубые рожи, страх заразиться…
- А теперь предлагаю тост за мать, вырастившую такого прекрасного представителя передовой молодежи. Ведь кто он был, если вспомнить. Просто обыкновенный пацан. А вернулся сержантом, отличником боевой и политицской подготовки. Ему были доверены люди и техника…
Фермера, что называется, несло: как-никак, глава компании, собравшейся по серьезному случаю. Норицын кивнул в его сторону, подмигнул Пашке: "Повело кота на мясо…"
Сыграло, конечно, роль, что мужики к началу застолья были уже поддатые, - потому после третьей рюмки (за покойницу бабу Шуру) все как-то скомкалось, сломалось, и каждый стал толковать и куралесить по-своему. Пашка хотел подобраться к Таньке - но она ловко уходила, пересаживалась, не давалась взглядом, улыбалась в сторону. И приходилось сидеть, слушать гугню Ваньки Корчаги о том, как ему удалось в свое время демобилизоваться.
- Меня ротный не любил. Ну, не любил. Не знаю. И вот составляют списки на целину. Узнаю - меня нет. А ребятам сказали: в часть не вернетесь. Сразу на дембель. Бат-тюшки! А мне здесь до Нового года!.. Сижу в курилке, думаю, - и заходит комбат. Как дела, то-се… Всеж-ки уже старики. И вот я говорю: "Товарищ майор, как так получилось: товарищи уезжают на трудовой подвиг, а я остаюсь. Я комсомолец, а мне не дают внести вклад в закрома Родины. Так обидно!" У него бас густой был, командирский: "Что еще такое? В чем дело?!" "Так нет меня в списках. Может, писарь пропустил, может, машинистка…" "Ну вот что: завтра утром скажешь ротному, что я приказал внести тебя в список. Захочет объясниться - пусть подойдет, я ему шею намылю…" О, как получилось! - ликующе закончил Ванька.
Пашка выдернулся из-за стола и побрел на кухню; тотчас явилась мать, села на табуретку.
- Дай-ко с тобой побуду. К бабушке сходил, помянул?
- Ага. И рюмочку оставил.
- Вот и ладно. Она возрадуется. Сегодня вообще день хороший. Она любила.
- Какой день?
- Как же! Великомученик Стратилат. Он хороший был святой, змея убил. Тебе бабка не рассказывала?
- А, помню! - сказал Пашка. - Стратилат - грозами богат. Разве это правда? Даже не громыхнуло.
- Может, будет еще… Ты о чем с Юркой-то толковал?
- Так, болтали. Он все к тебе бегает?
- Ага! - мать тихонько засмеялась. - То он ко мне, то я к нему. Как получится. Как сладимся.
- Унеси вас лешак… Аборт-от без меня делала?
- Делала один… Хотела уж оставить: что, думаю, ты после армии вернешься ли, а я тут - кукуй остатнюю жизнь одна… Не решилась. Теперь уж, наверно, больше не получится, годы ведь… Надо внуков ждать. А, Паш?
- С Файкой-то, бабой его, больше не скандалите?
- Че скандалить, когда старые обе стали! Он ведь от нее все равно не уйдет: как же, семья! И ко мне не придет - от своего-то хозяйства в экую халупу! Пускай, как уж есть.
- Чего-то он на вид не больно веселый.
- Прибедняется маленько. Юрка не пропадет, он цопкий. Я потолкую, чтобы он тебя на работу взял.
- Да ну его, ма! Что я - батрак, что ли? Он же меня вылущит и высушит.
- Робить-то заставит, это придется. А куда больше пойдешь, Павлик? Здесь люди теперь только на свой прокорм работают, - да еще паи, землю делят. И без тебя есть кому мотней трясти. Юрка-то - он хоть при деле.
- Так толкуют - скоро таких, как он, снова к стенке становить начнут?
- Ну уж тогда, - помолчав, сказала мать, - лучше на всех нас атомную бомбу бросить. Чтобы всем один конец.
Они пошли в горницу. Там дядя Миша радостно кричал:
- Ка-эк я ево - э-раз! - и на калган! Поднимается, я - торц! Топтал ево, топтал… А через неделю оне с братаном, шофером вытрезвительским, меня хвать - и в ментовку. Давай метелить. Нет уж, шумлю, волки, давайте по закону, закон-от не для вас разве писан?
Окончательно пьяный Корчага все плел бодягу о своем дембеле.
- Нагнали срочников, на кажную дверь по посту с оуржием - не выпускают из вагонов, и все! Целый эшелон. Будто мы бандиты, а не дембеля. И вот стоим на станции, дышим в форточки. Подходит к вагону девчушка-цыганка, лет одиннадцать-двенадцать: "Солдат, хочешь посмотреть?" Трояк кинули - она подол задрала, а под ним ничего нет. Подержала сколько-то, опустила. "Давай еще!" Стояли-то всего ничего, а она полный подол денег утащила - ни за что, считай. А они тогда дороги-ие были!..
- Ну, тих-ха! - Габов стукнул вилкой по стакану. - Давайте-ко нальем, други мои, и выпьем за дорогих наших женьшын…
14
Вдруг на крыльце кто-то затопал; скрипнула дверь, человек прошел по сеням. Открылся темный проем, и новый гость вступил в избу.
- Привет честной компанье! - воскликнул он. - Что, не ждали? Картина Репина, ха-ха. Здорово, ракетчик! Или ты артиллерист? Да не, ракетчик, нынче все ракетчики!
- Проспался, шпынь! - буркнул дядя Юра. - Только тебя, знать-то, и не хватало!
- Кому-то, может, и шпынь, - блеснул глазами одутловатый парень с короткой прической, - а тебе Анатолий Сергеич, друг-земеля, хороший человек. Ну и сиди, и не вякай. А то - сам знаешь!
Стало тихо.
- Злорово, говорю, ракетчик! - Толька Пигалев сунул Пашке ладонь. - Чего насупился? Не узнал, что ли?
- Да узнал…
- Тогда налей, и выпьем за встречу. Должок-от помнишь?
- Какой еще должок?
- Ну-ну! Я ведь что… Было, прошло, хрен с ним… - он придвинул табуретку, подсел к Пашке. - Давай-ко… с приездом!
Пашка сидел ни жив, ни мертв.
- Нно… и как жизнь, как проходит служба в наших ракетных стратегических войсках? - важно спрашивал Гунявый, подмигивая.
- Хорошо… нормально служба! - сквозь зубы цедил Пашка.
- Нор-рмалек? Это окей. Спасибо за службу. Я ведь тоже патриот, вррот малина! Значит - на сержантской доложности? Нно… - и, притиснув демобилизованного, Гунявый жарко дышал ему в ухо: - Я… ты не думай! Глухо! Как в танке! М-малчу. Я не фуфло, ты понял? Все! М-малчу. Ты понял?
Вдруг вскочил и завихлялся по горнице, оттопывая по скрипучему полу:
- Эх, дав-вай! Р-рви, в натури-и!..
Взвыл, стукнув себя по груди:
- Гитару-у! Душа гор-рит, в рот мене хавать! Пр-редо мной, как ико-она, все пр-раклятая зона… Ну! Гитару, я сказал!
- Кто тебе ее припас, в экую-то пору? - сказал Юрка Габов.
- Ну, у вас же просит человек, не фраер. Достаньте! А, не вижу здесь людей…
- Куда они девались, интересно? - зло крикнула Нинка.
- Они… они там, - Гунявый потыкал пальцем куда-то вдаль. - Они страдают. Крики конвоя. Лай собак. Сапоги надзирателей. Знаете ли вы, что такое неволя?
- Дак ведь их туда никто не звал, - скрипнул Габов. - Они сами… я так понимаю… Это ж - такое дело: хошь - в тюрьме сиди, хошь - у себя дома. Однозначно. Бывают, конешно, ошибки - вон Мишка свое ни за что, считай, получил. Но это - иное дело, мы о преступниках теперь толкуем. Где же им место, как не в тюрьме да не в лагере? Другого пока не придумали.
- Ну т-ты, фермер! Гляди, сожгу!
- Я тебя вперед пристрелю, собака! Куражишься! Явился тут! Видно, большую вам дали потачку!
- Ну-ко прекратите! - Пашкина мать застучала по столу. - Это еще что такое?! Вот ведь беда: раньше мужики как сойдутся - так о работе, о хозяйстве, о семье, - а теперь что? Застрелю, порежу, сожгу… Ты, Толька, перестань тут командовать, а то своими руками в шею вытолкаю. У меня сын пришел, отслужил… дай посидеть спокойно, порадоваться. Гляди, я ведь ни твоего ножа, ни спичек не побоюсь.
- Вот спасибо тебе, тетя Поля! - Гунявый картинно поклонился, налил себе водки, чокнулся с нею. - Все… все ты правильно сказала. Слышь, ракетчик! - он толкнул Пашку. - Понял, нет? Мать у тебя - человек!
- Ну, она ладно. А остальные-то кто? - снова возник Нинкин голос.