И эта вероятность ничтожно мала. Но некоторые при таком раскладе выигрывают в лотерею, а он, наоборот, только что потерял единственное, чем дорожил, – свою семейную жизнь. Все зашло слишком далеко. Не получится скрыть события этого дня, будь он проклят, от жены. Что бы ни случилось с ним и с другими заложниками. Как объяснить свое пребывание в этом мини-маркете, за много километров от офиса и от дома, да еще и в компании молодой рецепционистки? На работе он сказал, что вынужден отлучиться по семейным делам. Начальник великодушно дал ему три часа, но с условием, что в пятнадцать ноль-ноль Тома вернется и срочный отчет будет закончен до выходных. К указанному часу работника на месте не окажется, и патрон, конечно же, попытается связаться с ним по мобильному. Не получив ответа, после нескольких попыток он перезвонит на домашний. И тогда…
Терзаясь беспокойством и чувством вины, Тома представляет пренеприятнейший разговор своего начальника с женой. Изумление супруги, когда она узнает, что его нет на работе. Удивление патрона, когда он поймет, что не было никакого срочного семейного дела. Растерянность жены, когда она признается, что понятия не имеет, где он сейчас. Гнев патрона, когда он поймет, что подчиненный ему врал.
Боль, когда жена заподозрит измену.
Бухгалтер старается не поддаваться унынию. Еще немного, и он уверует в наказание свыше, хотя никогда не верил ни в Бога, ни даже в силы Судьбы. Той самой, которая, конечно же, и толкнула его в объятия Софи. Три недели хорошенькая рецепционистка строила ему глазки, а он, как мог, противился искушению. Сначала они просто улыбались друг другу, когда Тома проходил мимо администраторской стойки или когда случайно встречались в коридорах фирмы. Она заговорила первой – указала на небрежно повязанный галстук. В то утро, как раз перед выходом, дочурка, которой всего год и три месяца, срыгнула немного молока, и ему пришлось в спешке менять рубашку и галстук. В итоге Тома приехал на работу, не подозревая, что повязал его криво. Замечание администратора его смутило, и он попытался тут же все исправить. Чуть насмешливая улыбка девушки привела его в еще бóльшую растерянность, руки задрожали, и он никак не мог справиться с галстуком. В конце концов рецепционистка сама завязала аккуратный узел, и этот первый контакт породил в его душе беспричинное волнение. Вернее, причина была очень даже очевидна, что намного хуже…
С этого дня взгляд зеленых глаз хорошенькой рецепционистки преследовал его повсюду. Тома не мог противиться их колдовской силе, тем более что именно Софи он встречал первой, приходя на работу. Они познакомились, стали перебрасываться парой фраз по утрам, потом – болтать возле кофе-автомата о всякой чепухе вроде расписания поездов, которые никогда не приходят вовремя. Так он узнал, что она родом из Лилля и на выходные уезжает к родителям. И что живет на съемной квартире с двумя другими девушками, которые еще учатся. Что ей двадцать два года. И она не замужем.
Тома не делал тайны из своего семейного положения, надеясь и в то же время страшась, что на том дело и закончится. Ничего подобного! Софи продолжала улыбаться ему по утрам, заговаривала при любой возможности, устремляла на него взгляд, который моментально вырывал бухгалтера из реальности, давая понять, чем она хотела бы с ним заняться… В первый раз они поцеловались в лифте, во вторник, между 10.41 и 10.42. Он это помнит, потому что Софи как раз показывала ему новое приложение, которое скачала на смартфон, и, застав его врасплох, вдруг прильнула к нему и приоткрыла губы – чуть-чуть, ровно настолько, чтобы его затянуло. Время остановилось, сердце перестало биться – все замерло на мгновение, исполненное бесконечного ужаса и абсолютного счастья. Когда губы разомкнулись, она подхватила упущенную нить разговора, а он с удивлением отметил, что часы на экране смартфона показывают всего лишь на одну минуту больше.
После этого поцелуя ловушка захлопнулась. Воодушевленная первой маленькой победой, Софи не упускала возможности остаться с ним наедине и очень скоро дала понять, что хочет бóльшего. Соблазн был слишком велик – ее тело, губы, глаза, фигура, духи, кожа, волосы, улыбка, походка, голос, желания, демонстрируемые так открыто…
Молодые красавицы модели с уличных рекламных щитов оживали у изумленного Тома на глазах, обретали черты рецепционистки и делали ему недвусмысленные намеки. Имя "Софи" днями крутилось в его голове – при любых обстоятельствах, всюду и со всеми, что бы ни происходило вокруг и о чем бы ни шла речь.
И когда она предложила перейти к делу и снять номер в отеле в будущую пятницу после обеда, он даже не сопротивлялся – будто в один миг лишился способности мыслить здраво и стал более уязвимым, чем едва проклюнувшийся из яйца цыпленок.
Так он чувствует себя и сейчас, лежа со связанными за спиной руками, – марионетка в руках у кукловода-извращенца. Словно колдовство вдруг заканчивается и выплевывает тебя из своей волшебной вселенной, в то время как божественные, дивной красоты создания превращаются в демонов…
Мечта, которая становится кошмаром.
Рай и ад – так близко друг к другу.
Теряясь в лабиринте сожалений, Тома на несколько мгновений выпадает из мучительной для него реальности. Он уже не знает, что страшнее – оставаться заложником, от которого ничего не зависит, или освободиться и принять последствия своих поступков.
Телефонная трель разбивает щит из иллюзий, за которым он пытается укрыться от своей совести. "Там, в пластиковом пакете с награбленным, что-то звонит и вибрирует – словно сигнал к началу военных действий…" – приходит ему в голову. На втором звонке сердце в груди у Тома замирает, дыхание обрывается от ужаса. Он понятия не имеет, который теперь час, но уверен, что это звонит его патрон и что он ужасно зол. Минут через десять он позвонит снова, а через четверть часа – и в третий раз… А потом – наверняка! – на домашний.
– Мадам! – обращается Гийом Вандеркерен к Алин Верду на третьем звонке. – Кажется, это мой телефон. Я жду очень важный звонок. Вы не могли бы…
– Я, по-твоему, идиотка?
Кассир хмурится, он уже не знает, что и думать. В эту секунду он готов отдать все на свете, лишь бы не умереть, не узнав, станет ли он отцом.
– Это не телефон заложника звонит, – говорит Софи Шене одновременно с четвертой трелью.
Алин Верду, по примеру молодой рецепционистки, смотрит в сторону касс, где лежит труп грабителя. И правда, звонок доносится оттуда. Алин кладет пистолет возле кассы, подходит к покойнику и, ориентируясь на звук, запускает руку в карман его куртки, чтобы достать вибрирующий телефон.
Фрагмент синтетической мелодии в пятый раз разрывает мертвую тишину, внезапно повисшую в торговом зале.
А на экране безжалостно мигает имя абонента: "Мама".
Тео Верду
Бежать, спастись, скрыться… Из всех мыслей, которыми сейчас наполнено сознание Тео, эта навязывает себя с наибольшей беспощадностью. Словно обратный отсчет уже начался, потребность в исчезновении, в движении становится настоятельной, жизненно важной. Остается и иллюзия надежды, настолько шаткая, что похожа на пламя, которое колеблется посреди бури, но не гаснет, и она заставляет Тео взять себя в руки и сражаться с деспотичным желанием оставить все как есть.
Принять данность. Сдаться полиции.
Звук выстрела бесконечно прокручивается в памяти, и каждый раз внутри все переворачивается. Оказаться как можно дальше от неподвижного тела, лежащего там, в нескольких метрах, в луже крови, которой становится больше и больше, так что она своей краснотой заполняет все вокруг – окружающее пространство, все его мысли.
– Мам, давай уедем, – удается ему выговорить, и каждое слово – как удар ножа в шею.
Алин смотрит на него озадаченно, как будто его способность говорить, издавать звуки, формулировать фразы стала для нее неожиданностью. Она все еще держит в руке телефон грабителя, словно собирается позвонить.
– Нам нельзя здесь оставаться, – говорит он с неприятным чувством, что это – единственная идея, которую он в состоянии выразить словами.
Мать кивает. Наконец-то! Она поняла. Она согласна. И тут она опускает глаза, чтобы посмотреть на экран мобильного.
"Пропущенный звонок". Ниже – наименование абонента: "Мама".
Слова танцуют у нее перед глазами, насмешничают, упрекают, а потом исчезают бесшумно – как последний вздох, слетевший с полуоткрытых губ умирающего. Вздох, впрыскивающий в каждую клеточку ее эпидермиса ледяную струю вины.
Сын не отвечает на звонок… Мать с ума сходит от тревоги…
Заложникам тоже не сидится на месте. Краем глаза Тео улавливает движение в той стороне, слышит шепот. Поворачивает голову, чтобы посмотреть, что там происходит. Софи Шене и Тома Пессен переговариваются приглушенными голосами. Леа Фронсак смотрит на него со страхом и недоверием. И с ненавистью. Как на противника. Как на врага, которого нужно устранить. Когда их взгляды встречаются, Леа отворачивается, и выражение лица у нее враждебное. Это внезапно и жестоко ранит Тео, ему хочется объяснить молодой женщине, что ему очень жаль, что он не хотел, он такой же, как и она, что он ничего не сделал, ну, по-настоящему плохого, ведь плохо – это когда хочешь напакостить, когда делаешь это намеренно… Он хочет открыть перед ней душу, как коробку, вынуть оттуда свои мысли и показать их со всех сторон. Демонстрация искренности… Доказательство невиновности.
– О’кей, – вздыхает Алин, отвлекая мысли сына от этой безмолвной защитительной речи.
Она роняет телефон к ногам трупа – так избавляются от чего-то бесполезного, не представляющего большой ценности. И обращается к сыну:
– Ты прав. Нам нельзя здесь оставаться. Но прежде…
Она поворачивается и кивает в сторону заложников.