– Который час? – потянулась, было, Анфиса, но, посмотрев в глаза дворника, ощутила всю неуместность вопроса. Дворник, впрочем, был не злой, а скорее наоборот. Он лишь чуть-чуть подмел Анфису, а потом спросил:
– Ты где живешь-то?
Анфиса отвернулась, но не от бестактности, а просто так.
– Есть хочешь? – настаивал на диалоге дворник.
– Хочу, – честно призналась Анфиса. – Аж переночевать негде.
– Это мне знакомо, – сказал дворник, почесывая бороду. – Это нормально. Тебя как звать-то?
– Анфисой. А тебя?
– А меня дядя Слава.
– Какой же ты "дядя"? – рассмеялась Анфиса. – Ты меня всего лет на десять старше, ну, на пятнадцать.
– Давнее, – махнул рукой дядя Слава. – Давнее и долгое. Я же из того гребанного поколения дворников и сторожей, – протянул он Анфисе сухарь, отставляя модерновую метлу.
– Музыкант, что ли? – поинтересовалась Анфиса, отгрызая кусочек.
– Не… – дядя Слава почесал затылок, – хуже: писатель.
– Как интересно, – задумчиво сказала Анфиса. – Так вот проснуться на Дворцовой площади и встретить настоящего писателя. Печатался?
– Ну вот, сразу "печатался", – посмурнел дядя Слава. – Эти вознесенские разве дадут? Они же таким как мы, проходу не дают, а в редакциях такой отстой сидит! – дядя Слава махнул рукой и закурил что-то вонючее. – Будешь? С планом.
– Нет, спасибо, – отказалась от косячка Анфиса. – А сейчас-то пишешь что-нибудь?
– Сейчас я пью, – сказал дядя Слава. – Да и все равно не поймет никто. Все хочу в "Континент" пробраться, может оценят… А ты чем живешь? – спросил дядя Слава.
– Мигом одним, – ответила Анфиса, делясь сокровенным.
– Это правильно, это ты молодец. Я вот тоже все хочу – мигом, а за пивом даже – минут десять от дома. Слышь, – дядя Слава неодобрительно посмотрел на Анфису. – Тебя же менты в таком виде остановят, ты бы переоделась во что…
Вдруг прогремел гром среди ясного неба, и Анфиса услышала преувеличенно членораздельное:
– Иди в бутик на Невский, нельзя посмертный опыт в таком виде изучать.
– А что, уже посмертный? – хотела спросить Анфиса, но смолчала, пытаясь сойти за умную хотя бы отдаленно, а, смолчав, заметила рядом Алоке – ту самую, с которой они так мило разговаривали в ресторане "Прага".
– Я тебе помогу, – сказала она и повела Анфису в один из французских бутиков, наличие которых Анфиса предпочитала не замечать по причинам весьма понятным.
В бутике было много зеркал, манекенов в стильных шмотках и улыбающихся продавщиц. Анфиса подходила к вешалкам с красивым тряпьем, но, увидев цену, тут же отходила, пока, наконец, Алоке не раскололась: ее спонсируют сверху. О деньгах Анфиса уже не думала, а думала черт знает о чем, только не о покупках.
– Ну, ты как будто и не женщина, – удивилась Алоке. – Я хоть и богиня, а вон от этого платья без ума. Примерь.
– Не люблю я платья, – отмахнулась Анфиса.
– Почему? – снова удивилась Алоке.
Анфиса посмотрела на нее снисходительно:
– Да потому что к платью нужны дорогие колготки, туфли и сумка в тон; на туфлях надо часто менять набойки, колготки рвутся, сумку в тон – не найдешь… Не люблю платья, – резонно заключила Анфиса.
Алоке трагично прижала руки к груди:
– И что, ты теперь весь посмертный опыт будешь летом в сарафане, а зимой в старых джинсах изучать? Я же говорю: спонсируют сверху. Купи что хочешь, только не штаны, я тебя умоляю, – запричитала Алоке, показывая стопочку долларов. – Не думай о деньгах. Вспомни о красоте. О своей.
Анфисе давно никто не напоминал о красоте, и она вошла в примерочную кабину с несколькими вешалками, на которых хрупко спали изящные вещи из тонких прочных материалов. К слову сказать, Анфиса терпеть не могла мерить что-то. Но тут… Она долго не могла остановиться на чем-то одном – настолько все было ей к лицу и впору, что она сначала даже расстроилась.
– Ну, как дела? – спросила из-за шторы Алоке, а через несколько минут ахнула, увидев Анфису в длинном облегающем платье из китайского шелка цвета лепестков чайной розы и прозрачном темно-розовом кашне на шее, плюс сумка и туфли – в тон.
– Я не привыкла, – вышла, смущаясь, улыбающаяся Анфиса. – Я еще на всякий случай купила джинсы с футболкой, – и тряхнула пакетом.
– Может, в кафе посидим? – предложила Анфиса Гите, когда они оказались на улице. – В Питере целая куча классных кафе!
– Гулять, так гулять, – Гита пересчитала баксы, и они направились к кафе неподалеку от библиотеки имени Блока. Только когда Анфиса и Гита уже прикоснулись к дверной ручке, до них донесся Голос:
– Деньги – казенные; пора делом заниматься. Слушай же, благороднорожденная, и отвечай.
И тут Анфиса вдруг обнаружила, что не на Невском она и без Гиты, а на Московском вокзале у поезда "Красная стрела" с билетом на забронированное купе и паспортом на имя "пани Ежинска".
Анфиса легла на нижнюю полку. За окном исчезали питерские окраины. "В Москву, в Москву!" – галдели три сестры в соседнем купе; ложка весело позвякивала в стакане чая с железным подстаканником; Анфиса лениво перечитывала "Повесть о Сонечке" и равнодушно засыпала под стук колес. Вскоре ее разбудил звук гонга, который никак не должен был звучать в "Красной стреле", да еще в понедельник. "Начинается", – вяло вздохнула Анфиса и стала слушать.
– Слушай, о благороднорожденная! Пять ядов, подобных наркотикам, порабощают человечество и привязывают его к страданиям существования в пределах Шести Лок – похоть, ненависть, глупость, тщеславие (эгоизм), зависть.
– Плавали, знаем, – пробурчала Анфиса, но замолчала, услышав главную мантру Авалокитешвары ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ, а потом и самого Авалокитешвару, сидящего напротив, на соседней нижней полке. Авалокитешвара пил чай с кусочком сахара вприкуску, следуя хрестоматийному виленинскому примеру.
– Как покровитель Тибета, хочу заметить тебе, Анфиса, что повторение моей мантры и при этой жизни, и в Бардо помогает завершить круг смертей и рождений. Моя мантра открывает путь в Нирвану, – сказал он очень серьезно. – ОМ затворяет врата рождения в мир богов, МА – в мир асуров, НИ – в мир людей, ПАД – в мир животных, МЕ – в мир "прет", ХУМ – в мир обитателей Ада. Чтобы закончить скрип Сансары, ты должна умереть правильно: спокойно, достойно и без страха. Ты должна прилежно изучить искусство умирания, будучи еще в добром здравии. Тогда ничто не опьянит тебя в Сидпа Бардо, и ты никогда больше не появишься ни в одной из шести Лок.
– Я стараюсь, – тихо сказала Анфиса.
– Плохо стараешься, – помрачнел Авалокитешвара. – Ты на Гиту не смотри: она богиня, ей по бутикам ходить привычно. А тебе просто не нужно думать о Марсе. Тебе вообще вредно думать.
– Всем вредно думать, – попыталась возразить Анфиса, но Авалокитешвара остановил ее, подняв ладонь:
– Не всем. А тебе вредно. Особенно о Марсе. Все, тема закрыта, иди изучай Сидпа Бардо, только особо не увлекайся – не то заново родишься.
– Спасибо, что напомнили, – Анфиса закрыла глаза и нырнула в засемьюпечатное.
– Ты получишь тело, подобное прежнему – чувственному телу из плоти и крови. Оно будет наделено особыми свойствами и совершенством. Но это тело, рожденное желанием, Анфиса, всего лишь иллюзия мыслеформ в Промежуточном Состоянии.
"Я помню, я читала, – не сказала Голосу Анфиса. – Тело желания оно называется".
– Не следуй за видениями, Анфиса, что появятся перед тобой, не соблазняйся, будь тверда. Если окажешься слабой и привяжешься к ним, снова будешь скитаться – хуже, чем в Питере! – в Шести Локах будешь скитаться и страдать.
"И тут "благоприятна стойкость"" – не вздохнула Анфиса, ныряя куда-то совсем уж глубоко.
– Дабы овладеть истиной, оставь суетное, дай своему глупому уму успокоиться в бездеятельности. Стань изначальна, ясна, пуста; пребудь неомраченной, забудь даже о Марсе – так, и только так ты избежишь очередных врат чрева и освободишься от грязной скрипучей колесницы.
"Хрен-два от нее освободишься", – не подумала Анфиса, но спохватилась.
– Даже если при жизни ты была слепой, глухой или хромой, то здесь, в Посмертном мире, станешь совершенна.
"Иногда от "совершенства" становится грустно, – не возразила Анфиса. – Но от несовершенства вообще хоть на стену Китайскую лезь…"
– Нерожденность, Нестановление, Несотворенность, Невоплощенность – вот цель, которая стоит перед тобой, и ничего более не должно прельщать тебя.
"Трандец, Нирвана", – улыбнулась Анфиса и поплыла дальше, вслушиваясь в засемьюпечатанное.
– Теперь твое тело не состоит из грубой материи. Ты можешь легко проходить сквозь скалы, холмы, камни, землю, дома. Даже через гору Меру можешь пройти.
"Это та, что в центре Земли, а вокруг – континенты?" – не спросила Анфиса.
– О благороднорожденная, ты увидишь места, хорошо тебе знакомые на Земле, увидишь родственников и друзей; ты захочешь поговорить с ними, но НЕ ОНИ услышат тебя. Тогда ты поймешь, что мертва и будешь страдать подобно рыбе, выброшенной из воды на раскаленные угли.
"Да я и так вроде ни жива, ни мертва, – не слишком усомнилась Анфиса. – Ничего не понимаю".
– Привязанность к земному не спасет тебя от страдания, поэтому молись своему гуру, детка.
"Где же этот гуру, и есть ли он вообще?" – не прикинула Анфиса, но на всякий пожарный произнесла ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ, вызвав одобрительный кивок Авалокитешвары, расслабившегося неподалеку от Лхасы в пещере с крутым кондиционером.