– Конечно, – с достоинством ответила Липа вместо дочери. – Скажи что-нибудь, Люсенька.
– А Лева совсем не умеет играть на пианино? – по-немецки спросила Люся, намеренно повернувшись к Оле.
Оля замотала головой, как бы отбиваясь от немецких слов. Александра Иннокентьевна наморщила лоб, сняла пенсне: по всей видимости, ей трудно было понять немецкую речь Люси с тюрингским акцентом фрау Ци
– Шура! – вскричал вдруг задремавший было Александр Григорьевич. – Немедленно прекрати! Никаких иностранных разговоров! В моем доме говорить по-русски! – Новые зубы Александра Григорьевича устрашающе лязгали.
– Саша, успокойся, – сказала Александра Иннокентьевна, – Не порть нервы себе и гостям.
– Не откажите в любезности, Ольга Александровна, а как в настоящее время обстоит дело в школах? – Липа решила завести светский разг– Я имею в виду: не уходят ли старших классов учащиеся в связи с введением платы за обучение?
– Отдельные случаи, к сожалению, есть, – ответила Оля, оставив Липу довольной тем, что и ей удалось высказаться на внешние, не касающиеся брака, темы.
Зашел разговор о политике. Александр Григорьевич снова заволновался, но Александра Иннокентьевна, во– время уловив недовольство мужа, свернула на безопасную тему о судьбах испанских детей.
– Вы знаете, Олимпиада Михайловна, я даже подала заявление в МОПР с тем, чтобы мне предоставили на воспитание испанского ребенка-сироту. Даже испанский язык выучила. Но, к сожалению, все дети уже были розданы.
– Ну вот теперь и у вас будет свой внучек, – наивно улыбнулась Липа. – Будете нянчиться…
– Ну что вы! – кокетливо замахала на нее руками Александра Иннокентьевна. – У меня такая ответственная работа!.. И столько интересных дел… Что вы, Олимпиада Михайловна…
– Но вы же сами… – начала было Липа, но Люся зыркнула на нее, и Липа тут же закрыла рот.
– Знаете, Олимпиада Михайловна, для меня дело прежде всего. Я когда родила Олю, а это было, если мне не меняет память, в пятнадцатом году…
– Мама! – негромко воскликнула Оля.
– …Я родила Олю и ушла на фронт сестрой милосердия, – закончила Александра Иннокентьевна. – Представьте себе, Олимпиада Михайловна, я такая.
Далее обед шел спокойно. Небольшой конфуз случился лишь во время чаепития. Александра Иннокентьевна Попросила Липу передать ей менажницу, и Липа долго хваталась не за те предметы на столе.
Лева пришел, когда Бадрецовы толпились в передней, одеваясь.
С порога он забормотал что-то про институт, лабораторные, зачеты… Люся передернула плечами и отвернулась к вешалке.
Лева пожал руку Липе, Георгию…
– А я думала, вы красивый… – разочарованно протянула Аня, когда Лева подал ей руку.
– Аня! – смутился Георгий.
Люся молча постояла спиной ко всем, потом обернуласъ ц тяжело вздохнула:
– Сыграл бы ты, Лева, Шуберта.
Ребенка назвали Таня. Татьяна Львовна Цыпина.
с первых же дней ее жни почувствовала себя й, как будто вся ее предыдущая жнь была пготовкой к этой главной роли.
было, кто будет нянчить ребенка. Глаша давно вышла замуж, а новую домработницу с прибавлением семейства поселить было негде.
– Пусть Анька бросает школу на год и сидит с ребенком, – заявила Люся. – Не бросать же мне институт!
Липа, восемь дней живущая исключительно интересами внучки, всерьез задумалась над предложением старшей дочери, но Георгий схватился за голову:
– Аня? Бросить школу?! Отличница!.. Моя дочь!..
Пока шел крик, Аня в слезах позвонила Роману и сообщила ему, что мама хочет ее забрать школы, чтобы сидела с ребенком.
Роман разрешил все сомнения: Ане продолжать учебу, Липе не сходить с ума, старшей племяннице не блажить – надо взять приходящую домработницу, деньги он будет давать.
Липа разыскала Глашу, и та, хотя уже была замужем, согласилась временно походить за ребенком.
Глаша вернулась, но Люся держала родителей в страхе, грозя бросить осточертевший ей Торфяной институт: ребенок по ночам плачет – и она не высыпается.
– У нас никто не кончил! – кричал Георгий. – Липа не кончила, я не кончил… Если и ты не кончишь, если бросишь институт, оболью все керосином и подожгу, а сам на люстре повешусь! – В этом месте он тыкал указательным пальцем в прожженный с одного бока пыльный аба Люстра была в Пестовском, Георгий спутал.
Институт Люся все-таки бросила, – вернее, взяла академический отпуск, – Георгий не повесился, более того, очень привязался к внучке и, тетешкая ее по вечерам, умилялся:
– Создаст же господь такую прелесть!..
Лева для порядка пожил немного в Басманном – свидетельство о браке спасло его от исключения комсомола и, соответственно, института, – но потом, очумев от непрекращающееся ора дочери, злобной раздражительности жены и суетливости тещи, перебрался обратно в Уланский – временно. Липа привычно завела профессоров. На этот раз по детским бвлезням. Однако Таня, несмотря на профессоров, ничем не болела. Только много орала. Особенно по ночам. И во сколько бы Липа ни пришла с работы, на ночь внучку ©на обязательно забирала к себе – у Люси может пропасть молоко, хотя молока у Люси не было с самого начала.
Был, правда, случай, когда Липе предоставилась возможность взволноваться за безупречное здоровье ребен– ка: у той от надсадного крика вышла кишочка. Липа метнулась к телефону за профессором, но Глаша, воспользовавшись тем, что у профессора долго было занято, прикрыла дверь в комнату – телефон висел в передней, – взяла девочку за ноги и потрясла вн головой.
– Чего звонить-то попусту, людей беспокоить… – сварливо сказала она, выходя к всклокоченной Липе, которая с трубкой в руке курила папиросу за папиросой. – У ней все подобралося на место. Гляньте-ка… Липа глянула и спокойно уселась покурить. С курением в квартире был теперь такой порядок: Липа курила в передней на табуретке, Георгий – в уборной, тоже сидя.
Смотреть двоюродную внучку собралась Марья.
Марья приезжала в Москву всегда одним и тем же поездом в пять утра. "Чтоб день не ломать". Встречать же ее Липа посылала Георгия пораньше, на случай, если поезд придет не по расписанию. Теперь обязанность встречать Марью перелегла на Леву.
В этот раз он специально ночевал в Басманном, был поднят Липой в три утра и заспанный, подняв воротник Пыльника, поплелся на Курский вокзал. Липа принялась за традиционные пироги, затеянные к приезду сестры.
Марья привезла всем подарков, Липе, кроме прочего, привычно сунула денег и приступила к главному: как живут молодые?
Липа забормотала неопределенно, пыталась уклониться от ответа, но, припертая Марьей, должна была сознаться, что Лева проживает в основном отдельно от семьи у своих родителей.
Марья взглянула на Люсю. Та потупила глаза.
– Гнать его к чертовой матери, – спокойным голосом Сказала Марья, нимало не смущаясь присутствием за утренним столом самого Левы и тем, что всего десять минут назад вручала ему ценные свадебные подарки, хвалила за нужную стране профессию инженера-торфяника и обещала помогать материально.
Люся пожала плечами. Марью она не любила, но ей нравилась родственная безоговорочная солидарность.
Что касается Левы, он опешил.
– Как же так? – попытался он перевести разговор в шутку. – Марья Михайловна… Я вам ничего плохого…
Ночь, можно сказать, не спал, встречал… Чего же сразу гнать?
Но Марья шуток не понимала.
– Гнать, – спокойно повторила она. – Встречал – молодец, а семья есть семья: не согласен жить как положено – вон! Чего же здесь неясного?
Липа в ужасе замахала на Марью руками, убоясь по такой нелепости утерять, можно сказать, еще не окончательно приобретенного зятя, тем более что тот уже снимал с вешалки пыльник.
– Что ты, что ты, Машенька! – заверещала Липа. – Да Левочка… Да он… Отличник'… Активист!.. Что ты, Машенька!..
– Правда, тетя Маруся, – вмешалась Аня. – Ты уж совсем!.. Не соображаешь…
Марья подняла руку, прекращая суету:
– Ладно! Тихо! Ну, вини, иди сюда. – Она поманила Леву пальцем.
– Иди, иди, Левочка, – Липа подтолкнула зятя к сестре.
– Ну, дай я тебя поцелую, раз такое дело, – сказала Марья, отведя руку с папиросой. – Ну, ладно, все. Жалко, Жоржику на работу надо, а то я наливочки привезла…
– Машенька, ни в коем случае! – Липа строго взглянула на заулыбавшегося было Георгия. – Будет вечер, и все будет… Ни в коем случае! Он заместитель главного бухгалтера. Может себя скомпроментировать!
– Тьфу ты! Мещанка! Утром-то хоть чепухи не мели. Дура толстолобая.
– Жоржик… – мягким голосом укорненно сказала Марья. Рано потерявшая мужа, она к зятю относилась уважительно, а кроме того, считала, что в браке сестры с Георгием Липе повезло больше, чем ему. – Да что скажу, а то забуду: летом молодых с сыном ко мне в совхоз.
– У нас Танечка, – робко поправила Марью Липа.
– Тем более.
– А ты поглядеть на внучку не хочешь, Машенька?
– А чего на нее глядеть-то без толку? Ты, Людмила, не обижайся. Я ж, Лип, сама знаешь, в детях-то не больно разбираюсь… Побольше будет – другое дело. А что у вас про войну говорят? – неожиданно спросила Марья Леву.
– Где у нас? – не понял тот. – Дома? Марья поморщилась, давая понять, что дальние родственники ее вообще не интересуют никоим образом.
– При чем тут дома? В институте.
– В институте? Ну… У нас же пакт с Германией…
– А-а-а… – отмахнулась Марья, понимая, что нужного ответа не дождется: осторожничает. – При чем здесь пакт?.. Война скоро будет!..
– Да что ты, Машенька! – всплеснула руками Липа. ft – Будет, вот увидишь, будет… Помяни мое слово.