Мы вытягиваемся. Стоим по стойке "смирно" пять минут, десять, пятнадцать… Ожидание затягивается. Несмотря на конец апреля, утро сегодня холодное. Начинают мёрзнуть конечности от неподвижного стояния. Но никто не шевелится, не переминается с ноги на ногу: мы знаем, что окна кабинета начгуба выходят на плац, и он, скорее всего, сейчас глядит на нас из окна.
Наконец, выходит он, местный царь и бог, благодетель и повелитель - начальник гарнизонной гауптвахты капитан Абдрахманов, рослый крепкий мужик с узкими серыми глазами, стрижкой "ёжиком" и удивительно агрессивным выражением лица. Начгуб одет в гражданское, на нём чёрный кожаный плащ, в котором он здорово смахивает на эсэсовца. Картину дополняет любимица начгуба - здоровенная немецкая овчарка, бесшумно вышагивающая возле ног хозяина. По другую руку капитана - писарь с неизменной пластиковой табличкой в одной руке и фломастером в другой.
Мы вытягиваемся ещё сильнее. Абдрахманов обводит нас колючими серыми глазами. Стоит жутковатая тишина, только слышно карканье ворон. Эсэсовский плащ начгуба, овчарка, вооруженные часовые, выводные с шомполами в руках, вороньё, колючая проволока - настоящий концлагерь! "Слафянские сфиньи толшны карашо арбайтен, иначе - расстрель!"
Начгуб выдержал паузу и произнёс гениальную фразу, которую я запомню до конца жизни:
- Выше подбородки, подонки!!
"Подонки", и я в том числе, старательно задираем вверх подбородки. Через пару человек от меня - крепыш-солдатик, у которого практически отсутствует шея. Он старается больше всех, но мышцы короткой шеи не позволяют ему поднять подбородок до необходимого уровня. Абдрахманов медленно подходит к нему:
- Я сказал, выше голову, подлец!!
Указательным пальцем начгуб подцепляет подбородок солдата и грубо вздёргивает его вверх. Однако голова солдата никак не желает подчиняться начгубовскому пальцу. Капитан, не оборачиваясь, кричит:
- Писарь!!
Писарчук на полусогнутых ногах подбегает к капитану и подобострастно заглядывает ему в глаза внизу вверх.
- Добавь этому мерзавцу ещё пять суток! - приказывает начгуб.
Писарь, хихикнув, немедленно снимает колпачок с фломастера и черкает в своей сволочной табличке. Овчарка тихо рычит на "мерзавца" и "подлеца".
У начгуба есть право удлинять срок пребывания на гауптвахте. Капитан медленно обходит строй, и пара солдат получают по трое "бонусных" суток. Один - за оторванную пуговицу, другой - торчащую из воротника нитку. То, что у наглого писарчука самым бессовестным образом расстёгнута верхняя пуговица, из-под которой торчит неуставной тельник с золотой цепью, начгуб почему-то не замечает.
После осмотра начгуб с писарем удаляются и через некоторое время возвращаются, ведя за собой толпу гражданских личностей, странно выглядевших в нашем концлагере.
- Покупатели, - едва слышно комментирует интеллигентный Лёха, стоящий справа от меня.
Это приехали наши работодатели, и мы старательно встаём ещё смирнее, чтобы понравиться. Каждому хочется уехать на работу. Там можно курить, там покормят нормальной пищей, там можно не бояться, что кто-то добавит несколько суток за повёрнутую не ту сторону пуговицу. А кому-то не повезёт, и он весь день останется на гауптвахте, где будет до одури заниматься строевой подготовкой под бдительным взором начгуба. По идее существует несколько способов перевоспитания нас, дисциплинарников: чтение уставов, например. Но Абдрахманов признаёт только один способ - строевая. По Строевому Уставу нога марширующего должна подниматься на пятнадцать-двадцать сантиметров от землю, но у начгуба своё видение. "Нога при строевом шаге на гауптвахте поднимается на девяносто-сто сантиметров", любил повторять он. После трёхчасовой строевой таким шагом, напоминающим шаг почётного караула у Кремлёвской стены, отваливаются ноги.
Работодатели в сопровождении капитана, писаря и овчарки ходят вдоль строя, выбирая счастливчиков.
- Как рабовладельцы! - шепчет впечатлительный Лёха. - Ещё бы в зубы заглянули!
Квадратного вида "браток" в короткой кожанке выбирает Слона и Ваньку. У писаря в руках волшебным образом исчезает пластиковая табличка и появляется пачка нарядов на работы. Счастливчикам выписывается наряд, и они уезжают с братком.
Я смотрю на покупателей и удивляюсь, как им не совестно использовать рабов в конце двадцатого века. Вон стоит опрятная женщина среднего возраста, по виду похожая на учительницу. Неужели не знает, куда она пришла и кого выбирает для грязной муторной работы?
Строй постепенно редеет, и я начинаю волноваться. Ко мне подходит скромно одетый пожилой человек и кивает на меня:
- Вот этого!
Писарь моментально заполняет на меня наряд.
- И этого! - добавляет дядька, указывая на Руслана.
Нам с Русланом повезло в сегодняшней лотерее. Ноги сами несут к выходу.
Мужичонка оказался с городского кинопроката - организации, которая хранит и развозит фильмы по городским кинотеатрам. Наша с Русланом задача - до конца дня выкопать канаву. В выданном мужичку наряде на работу должна быть проставлена оценка нашей сегодняшней работы. Начгуб любит говорить, что его рабы, извиняюсь, заключённые работают только на круглые "пятёрки". За оценку "четыре" он добавляет трое суток, за "тройку" - пятеро, за "двойку" - десять. В наших интересах быть сегодня отличниками по копанию канав.
Комендантская машина привозит нас на место. Нас охраняет вооружённый автоматом выводной. Мужичонка отпускает конвоира.
- Не сбегут, - утверждает он, указывая на нас.
В этом он прав. Это для солдат-срочников необходим конвой при работах. Солдат может сбежать. Курсант же не сбежит: он пришёл в армию по доброй воле.
- Поэтому я всегда выбираю курсантов, - скалится мужичонка. - Проблем меньше.
Мы копаем канаву с двумя гражданскими мужиками бомжеватого вида. Наш вид тоже не лучше - головные уборы и ремни нам не выдали, поэтому мы сами напоминаем бомжей. Копать тяжело: постоянно попадаются камни и корни. Через час работы Руслан взбунтовался:
- Пошли они все нахрен! - высказался он и швырнул лопату. - Я не раб!
Я испугался. Наряд у нас на двоих. Поставит работодатель за нашу работу "двойку", и придётся сидеть на нарах до середины мая. Не вовремя у напарника проснулось свободолюбие, ох, не вовремя! Поэтому я отвожу Руслана в сторону и пытаюсь надавить на совесть:
- Руслан, ты ведь меня тоже подставляешь! Мне десять суток лишние не нужны. У нас на двоих наряд!
Но напарник упирается. Видя, что его не переубедить, я начинаю усиленно искать выход из неприятной ситуации. Я подхожу к мужикам.
- Один хрен, до вечера с канавой не управимся, - равнодушно говорит один из копателей. - Тут до хрена работы!
- Хозяин велел до вечера выкопать, - возражаю я, вспоминая приказ работодателя.
- Это он так, чтобы вы не филонили! - смеётся мужик.
- Работать неохота? - сочувствует второй, судя по наколкам на руках, недавно отсидевший.
- Конечно! У вас работа измеряется в рублях, а у нас в сутках, - вспоминаю я бессмертный фильм.
Наколотый понимающе кивает. Видно, что ему понятны наши "зековские" проблемы.
- Пузырь поставишь, прикроем, - предлагает он. - Без базара!
Я возвращаюсь к Руслану и рассказываю о сделке.
- Что толку, - горестно качает головой впавший в депрессию курсант. - Бабок нет один хрен.
У нас нет денег, это верно. Даже если бы и были, всё равно бы не взяли их с собой на губу. Я возвращаюсь к мужикам:
- Не обещаю, но мы постараемся достать флакон.
Мужики верят обещанию и начинают буравить почву с удвоенной силой. Моё невыполнимое обещание оттянет время, но что делать дальше, я не знаю. Голова усиленно работает, решая задачу, где раздобыть флакон, но ничего не придумывается.
Мы оттягиваем время до обеда. Перед обедом появляется наш работодатель. Он смеривает глазами вскопанное и качает головой. Я развожу руками и пускаюсь в пространные объяснения, что земля, дескать, плохая, одни камни да корни. Рабовладелец слушает вполуха, затем объявляет перерыв на обед и нехотя выдаёт нам с Русланом талоны на питание.
Талоны можно отоварить в ближайшем ПТУ. Мы идём в столовую. Там как раз большой перерыв, и мы обедаем в толпе пэтэушников, которые с любопытством косятся на нас. Вопросов, правда, не задают. Наверное, они уже не раз видели нашего брата заключённого: у работодателя, видать, дорожка на гауптвахту протоптана давно.
Не часто удаётся поесть нормальной пищи. Армейская еда почему-то всегда невкусная, как будто армейских поваров специально обучают портить продукты. А тут первый раз за длительное время мы едим вкусный борщ, отличное пюре с котлетой, пьём сладкий компот.
До обеда я попытался обменять талоны на наличные в столовской кассе, но кассирша наотрез отказалась. Поэтому талоны мы проедаем. Проблема с флаконом остаётся пока нерешённой.
После сытного обеда мы с Русланом выходим на улицу и медленно (до конца обеда ещё полчаса) бредём к кинопрокату под любопытными взглядами прохожих. Мы проходим мимо городской мечети, где как раз начался намаз. Раздаётся заунывное "алла-бесмилла-ильрахман" муэдзина, возле ворот мечети сидит несколько нищих. Я гляжу на нищих, и мне в голову приходит великолепная идея.
- Слушай, Руслан, садись тоже возле ворот. На флакон насшибаем денег.
Напарник смотрит на меня дикими глазами.
- Попрошайничать?!
- Чувство достоинства не позволяет? - возмущаюсь я. - По-моему, в нашем положении думать о достоинстве глупо.
- А почему я? - сопротивляется Руслан.
- У тебя рожа татарская.
- У тебя тоже татарская, - не сдаётся вредный напарник. - На себя в зеркало давно смотрел?