А этот случай покруче вышел. Парня-то, как выяснилось, никто не видел. Ну, не выходил он из камеры, и все тут! В тот вечер оперов понаехало. Майора нашего, похоже, сильно трясли. Только что он им мог сказать? - Сам ведь, как водится, в такую лажу ни черта не врубался. Потом эти ищейки еще несколько дней по всему зданию ползали, рулетками что-то мерили, линии всякие чертили. Нас допрашивать стали, каждого по очереди. Меня, помню, вызвали, долго куда-то по коридору вели. Я в той части тюрьмы до этого никогда не был. В кабинет какой-то пришли, меня посадили в центре, как у них заведено. Допрашивал лысый мужичонка, вот только почему-то в штатском. Начал как обычно: кто такой, за что сидишь? Про родственников даже поинтересовался. Потом, видимо, ему самому надоело, и он мне прямо в лоб:
- Отвечай, - говорит, - был лично знаком со Станиславом Лопатниковым?
Ну, что я ему мог тогда сказать? Объяснил, что так, мол, и так: знаком был, настолько насколько это в наших здешних условиях вообще возможно. Он заинтересовался, хоть виду старался не подавать. Как, при каких обстоятельствах познакомились, на какие темы общались? Хотел я ему объяснить, на какие темы здесь у нас обычно принято общаться, да сдержался. Стас ведь фигурой был, действительно, в местную обстановку немного не вписывающейся. Я и сам тогда не сразу поверил, что у него получилось…
Все его разговоры я ведь поначалу как воспринимал? Ну, скучно парню, вот и мучается дребеденью всякой. В одиночке-то и не такое с людьми бывает. До сих пор не знаю, кстати, почему он ко мне расположение почувствовал. Он ведь здесь практически ни с кем не общался. Выведут, бывало, нас на улицу. Зэки сядут кучками, кто покурить, если есть что, кто так, послушать. А он все время особняком сидел, только со мной, когда я рядом оказывался, парой слов иногда перебросится, и всё.
Один раз - года четыре назад это было - вышел он во двор какой-то непривычно весёлый. Полчаса мы с ним трепались, я, хотя, всё больше слушал. Про себя думаю: эка брат, тебя двинуло. Такой ахинеи мне здесь - да и не только здесь! - слышать ещё не приходилось. А он, знай, свое мне талдычит. Востоком интересовался. Была у него какая-то книжка. Он ее, наверное, раз сто прочитал - времени-то ведь навалом.
Что он мне тогда плёл? Теперь уже всего не упомнишь. Что-то про возможности человека, которые, якобы, в каждом из нас есть, дремлют только; про тайные школы какие-то, где люди, якобы, эти возможности в себе развивают и передают из поколения в поколение на протяжении уже многих веков.
Настроение у него в тот день было хорошее. Пооткровенничать хотелось. И он меня, играючи так спрашивает:
- Загадай, - говорит, - трехзначное число. Ну, какое хочешь, от ста до девятьсот девяноста девяти.
Ну, я, хлоп, ему первое, что в голову пришло - типа, шестьсот восемьдесят четыре, или что-то в этом духе. Он смеется, говорит:
- Да ты вслух-то не произноси, просто загадай и держи в уме.
Ну, я подвоха, естественно, не почувствовал, еще одно число мысленно проговорил. И тут он вдруг без всяких предисловий:
- Двести семьдесят пять, - а сам на меня смотрит и улыбается, загадочно так. Меня тогда, помню, как в прорубь окунули. Глаза вылупил, гляжу на него, рта раскрыть не могу. А он мне:
- Да, ладно, не бери в голову.
Я потом паре человек эту историю пытался пересказать. Они, понятное дело, захотели удостовериться. Подкатывают к Стасу, а тот им:
- Да вы чё, мужики, на солнышке, что ли, перегрелись?
И ржёт. Меня тут такое зло взяло. Ну, думаю: хиромант хренов! Недели две потом на него обижался. И что меня больше всего, помню, злило - так это его дурацкая улыбочка. Сам он ко мне не подходил, нет. Извиняться даже и не пытался. Я тогда ещё думал про себя: "У, сволочь гордая!" Издалека только на меня взгляд бросит и ухмыляется. Но вот ведь какая штука: не было в этой его ухмылке ни издевки, ни намека - дескать: "как я тебя одурачил!". Он просто ждал. Знал ведь паршивец, что не смогу я своё любопытство побороть, что пересилит оно и злость и обиду…
Короче, подвалил я к нему однажды. Начать решил издалека. Спрашиваю:
- А кого ты грохнул-то на воле, что аж на целый пятнарик?
Он ни капли не удивился. У него уже тогда это его "тихое спокойствие" во всем начало проявляться. Казалось, бомба сейчас посреди двора разорвется, он и с места не сдвинется.
- Да так, - говорит, - родственников несколько.
- Как же это с твоими "высокими" теориями-то вяжется?
И тут он такое залепил, что мне немного не по себе стало:
- Во-первых, - говорит, - это прокурор так считает, что я их убил. А, во-вторых, всё, что с нами в жизни происходит, всё без исключения необходимо нам для того, чтобы двигаться вперед. Если человек понимает это, то любой ситуацией он может воспользоваться для своего же блага.
Вот так прямо и сказал. Минут пять я, наверное, с мыслями собирался - не каждый же день такие дискуссии приходится вести. Он тоже как в рот воды набрал. Ну, я, когда отошел немного, говорю ему:
- И что, пятнашкой своей ты сейчас тоже вовсю пользуешься?
- Я же сказал: пользоваться можно - и нужно! - всем. Потому что выбор тут простой: либо ты видишь полезные моменты в своем положении, и это тебя обогащает, либо опыт проходит мимо.
И тут я не выдержал. Ну, надо же такую чушь нести! Ехидно так его спрашиваю:
- А то, что опера тебе пару ребер сломали, пока следствие шло, - это как? От этого ты тоже полезный опыт поимел?
Хотелось просто немного съязвить, уколоть его слегка, что ли. А он мне совершенно серьёзно отвечает:
- У меня был страх, теперь его нет.
И замолчал. Да, брат, думаю. Тяжелый случай, можно сказать, клинический.
Я только потом, уже в своей камере вспомнил, что он про прокурора-то говорил. Еле дождался следующий прогулки. Спал даже плохо, всё думал. Как на улицу вышли, я сразу к нему.
- Ты чего хотел сказать-то вчера? - спрашиваю. Он в ответ:
- Ты о чём?
- Сам знаешь, о чём. Что значит: прокурор так считает?!
- А, ты об этом. Да какая разница? Каждый из нас что-то считает, во что-то верит. Чего из-за такой ерунды башку-то себе ломать?
- Нет, ты постой. Дурочку-то не крути. Сказал "а", выкладывай теперь уж и всю азбуку.
История, которую я услышал от него в тот день, показалась мне настолько абсурдной, что я даже не знал, как человеку в здравом уме такое вообще могло прийти в голову. Ни одному его слову я, разумеется, не поверил. Подумал ещё, что, может, стоило Стасу проговориться тогда прокурору о том, как, "на самом деле", все произошло. Дурка-то она ведь всё же не тюрьма, а туда путь ему был бы заказан, сто процентов! Даже если бы он поведал на допросах только половину того, что рассказал мне. Теперь, впрочем, в свете сложившихся обстоятельств, взгляд мой на многие вещи тоже слегка изменился. И основные моменты Стасова рассказа я всё же рискну передать, что называется, "близко к тексту". Если, конечно, получится.
Литературку свою восточную - или какая уж она там у него была - почитывать Стас начал, как выяснилось, задолго до того, как очутился за решёткой. И с роднёй взаимоотношения у него были тогда тоже, мягко говоря, хреновые. Он ведь несколько лет тунеядствовал. На что жил, никто толком понять не мог. То в казино сходит, то акций каких-нибудь прикупит, которые почему-то через неделю в три раза в цене подскочат. Деньги, одним словом, были, но всё какие-то залетные, дармовые, что ли.
Родственникам это было, само собой, чудно. Ведь действительно, если подумать, - ну, как человек таким образом может существовать? Везение - это ж дело такое. Сегодня есть, а завтра тю-тю. Один раз тряхнёт хорошо, и вот ты уже гол как сокол - ни квартиры, ни денег. И помощи ждать неоткуда. Попервости, родители, дяди, тёти всякие пытались ему на мозги капать, перевоспитывать. Стас, как он сам выразился, был в то время куда менее уравновешенным типом. В общем, кончалось это всегда одинаково, то есть руганью. Пару раз доходило даже до мордобоя.
Короче, из близких понять парня не мог никто. Придурком считали, социально опасным элементом. (С такой характеристикой, впрочем, согласилась впоследствии и прокуратура). По большому счету, жил Стас практически отшельником. Подружки случались у него весьма редко, и больше, чем на пару месяцев, как правило, рядом с ним не задерживались. Корешей - таких, чтоб по душам побазарить можно было, водки вместе выпить, погулять - таких Стас, как он сам признался, тогда не имел. Была пара хмырей приблатненных, что вокруг веселух всяких крутятся, особенно где бабки рекой текут. Стас ведь сам на рожон никогда не лез: выиграет, сколько ему на жизнь надо, и отваливает. А с шантрапой всякой связь поддерживал больше как бы для прикрытия, ну, чтобы вопросов поменьше задавали разные интересующиеся, когда он с полными карманами денег из казино отваливал.
Друзей, как он мне сказал, у него не было ещё со школы. Ему они в то время были ни к чему. Вроде как, помешали бы даже - в том, чем он тогда "серьёзно занимался". Я, конечно, пытался из него вытянуть, ради каких таких занятий нужно было жить бобылём, знакомств серьёзных ни с кем не водить и с родственниками постоянно цапаться. Но единственное, что Стас мне тогда ответил, - это, что занятия его были как-то связаны с книжками, которые он читал. И ещё: при помощи этих занятий он стал, в конце концов, тем, кем является.
- Зэком, то есть? - попытался я тогда пошутить.
- Да, ты прав, в том числе и зэком, - ответил он многозначительно, - Можно ведь сначала аванс у жизни брать, а расплачиваться потом, в рассрочку…