Роджер из кресла отсутствующим взглядом смотрел на картину, что висит у нас над каминной полкой.
- Как оно было? - спросил я.
Роджер вымучил что-то нечленораздельное.
Я растерялся. Присутствие Маргарет не могло сдерживать Роджера - он знал, что Маргарет не хуже, если не лучше, меня умеет держать язык за зубами. И Роджер и Каро прежде всегда свободно говорили в ее присутствии и доверяли ей.
Роджер потер глаза, лоб и виски, будто в усилии очнуться.
- Не знаю. - Он подался вперед. - Видите ли, если я скажу, что за расклад был вчера вечером, мне придется сказать заодно, что у меня все под контролем.
Роджер говорил как человек, сбитый с толку и не скрывающий этого. Как человек, не желающий ни людям показать, ни сам понять, насколько он счастлив.
- Новость ведь хорошая, да? - уточнила Маргарет.
- Я поверить не могу, - сказал Роджер.
- Можешь, и сам это знаешь, - проворковала Каро.
- Необходимо помнить, - осторожно заговорил Роджер, - что в верхах абсолютно все отличается крайней изменчивостью. Сейчас я в фаворе. Но на год фавора может и не хватить. Удача может отвернуться от меня. Вспомни, Каро, что случилось с твоим дядей. Кому-кому, а тебе должно быть известно, чего ждать. Да и Льюису с Маргарет. Они тоже достаточно повидали. Пока я знаю только одно - нынче вечером я на коне. Однако не исключено, что движение вниз по склону начнется уже завтра. Или сию минуту началось. Нельзя об этом забывать.
Наставление было из разряда тех, что сангвиники делают в адрес окружающих, когда боятся собственного головокружения от успехов. Роджер осторожничал на публику, изображал мудрого государственного мужа - но в душе ни единому своему слову не верил. Выглядел озадаченным и встревоженным - но излучал надежды, причем практически оправдавшиеся. Несколько раз за вечер ему мнилось, будто все желаемое уже достигнуто. Несколько раз он представлял себе свой новый кабинет и кабинет следующий.
И однако, весь вечер Роджер говорил как человек, свою натуру знающий; казалось, он задвинул собственные притязания, самоумалился. Странное следствие успеха, думал я; пожалуй, послевкусие успеха.
Мы всячески оттягивали ужин, сидели в гостиной, пили. Да, накануне вечером Роджер получил приглашение, в которое до сих пор не верил. Премьер выказывал дружелюбие; конечно, это в его обязанности входит - дружелюбие выказывать; оно не многого стоит. А вот что стоит, так это уверение премьером Роджера в своей поддержке. Коллингвуд же просто лопался от дружелюбия, чего от него и ожидать было нельзя - прежде он либо не давал себе труда быть дружелюбным, либо попросту не знал, как это делается.
- Самое удивительное, - снова заговорил Роджер (лицо у него было как у деревенского пастушонка на ярмарке), - что Коллингвуд мне вроде симпатизирует.
- Что ж тут удивительного? - возразила Маргарет.
- Да, но раньше-то не симпатизировал, - ответил Роджер. - И продолжил: - Дело в том, что раньше такого не бывало - чтобы большой человек поманил меня пальцем и сказал: "Мой мальчик, твое место здесь, наверху, рядом со мной". До сих пор я карабкался, цеплялся, отвоевывал каждый дюйм, а они наблюдали. Я, видите ли, не из тех, кому хочется помочь.
Он говорил немного обиженно. Обеим женщинам и даже мне жалоба казалась наигранной. Роджер производит впечатление человека сильного; его никак не назовешь "подающим надежды" - в частности, комплекция не та; вполне естественно, что никому не приходит в голову делать его своим протеже. В глазах большинства, в глазах разных Коллингвудов Роджер - не привыкший и нелюбящий подчиняться; ведущий, а не ведомый. Таким он казался, еще когда не достиг сорока лет, задолго до того, как "дозрел", во всех смыслах. Но сам Роджер себя таковым не считает. Пожалуй, никто в глубине души не считает себя несгибаемым, опытным, ведущим. Роджеру это известно; тем более ему странно, что других двигают, а его - нет. По интонациям я понял, что это незаживающая рана; видимо, воля его окрепла много лет назад, после удара.
- Не бери в голову, - сказала Каро. - Они тебе симпатизируют - сам говоришь: показывают, что приняли.
- Приняли, только замешкались изрядно, - съязвил Роджер.
За ужином он был весел, правда, несколько рассеян; но вот Каро, нынче как никогда хорошенькая, заговорила о своем брате.
- При такой жизни не важно, симпатизируют тебе или не симпатизируют, - перебил Роджер.
Будто мы так и сидели в гостиной, будто все еще обсуждали премьера и Коллингвуда. Сменив тему и декорации, мы не сразу сообразили, что Роджер продолжает грезить наяву.
На секунду Каро запнулась. Она не поняла, и поэтому сказала:
- Но ведь конкретно тебе симпатизируют.
И снова завела про якобы искреннего Коллингвуда. Она как бы стремилась уверить Роджера, что ему симпатизируют ничуть не меньше, чем остальным. Только Роджер не хотел таких уверений. Он усмехнулся; затем, с выражением одновременно смущенным и язвительным, добавил:
- Я не о том. Я имею в виду: симпатии особой роли не играют. Когда цель не грошовая, симпатии и подавно не считаются. Это твои родственники привыкли иначе думать.
Каро несколько опешила - уловила неприязнь. Роджер сказал "твои родственники", будто их, родственников жены, не считает заодно и своими, никогда не будет считать своими, никогда не примет сердцем. То была обратная сторона ситуации. Мне говорили, у Роджера с новыми родственниками с самого начала не складывалось. Каро влюбилась без памяти, родственникам пришлось смириться с ее выбором. Не то чтобы Роджер совсем выпадал, не вписывался в их круг, не то чтобы Каро была взбалмошная представительница золотой молодежи, а Роджер - ну, к примеру, солист джаз-банда, - нет, Роджер был "приличный" молодой человек, Роджер "годился". Но Роджер не принадлежал к их кругу. Его можно было бы "вписать" - не хватало самой малости, - но они не вписали. Сколько лет Роджер женат на Каро, а они нет-нет да и возьмут с ним тон, годный для семейного доктора или приходского священника, которого дочке вздумалось пригласить отобедать.
- Они именно таким способом продвигались, - сказала Каро.
- "Таким способом" далеко не продвинешься, - парировал Роджер. - А мне нужен человек, который верит в то, что я делаю. Желательно, чтобы у него не возникало желания перерезать мне глотку.
Он говорил так же, как когда-то в "Карлтоне", со мной. Видимо, тема его не отпускала. Личные отношения, развивал мысль Роджер, "на вершине" ничего не решают. Куда важнее происходить, например, от аристократов-вигов, как Каро. И все равно в долгосрочной перспективе его, Роджера, работа от происхождения не зависит. Когда дойдет до дела, тот факт, что Реджи Коллингвуд раздавил с ним, Роджером, бутылочку, никакой поддержки Роджеру не обеспечит. Все не так просто и романтикой не пахнет.
- Будь я действительно им симпатичен - а я мог бы быть им симпатичен, - они бы подольше меня задержали, не сразу бы дали знак выметаться. А то и продвинули бы меня, пусть и пинком. Но больше привилегий в факте собственной симпатичности нет. Совсем другое дело - поддержка. Они поддержат меня - в пределах своих планов, - потому что полагают, будто у меня с ними один интерес. Допустим. Но они следят за мной. Говорю вам, в настоящей политике от личных связей зависит далеко не столько, сколько некоторые думают.
- По-моему, это только усугубляет ситуацию, - предположила Маргарет.
- А вам не кажется, что так даже лучше? - моментально среагировал Роджер. Без намека на подначку. Без авторитетности. Нет: в его тоне была надежда.
Внезапно я кое-что понял насчет Роджера - нечто доселе скрываемое то посредством отрепетированных уловок, то мощью натуры. Я понял одну простую вещь. Роджеру известны все соблазны политической карьеры, Роджера заводят политические игры, Роджер почти по-дикарски радуется внешним атрибутам высокой должности - но время от времени ему хочется от всего этого откреститься. Тогда он - без пафоса, как на духу - может сказать себе, что занимается политикой, ибо имеет высшую цель. Тогда он чувствует, что не зря живет на свете. И ощущение это Роджеру необходимо, как мало кому из людей; короста спадает кусками, Роджер самому себе кажется легким, цельным - собой настоящим.
В гостиной, уже после ужина, за хересом и бренди, усталый, довольный, Роджер продолжал говорить о политике. В частности, накануне вечером Коллингвуд кое-что ему рассказал о назначении Кейва.
- Вы должны об этом знать, - заметил Коллингвуд. - В клубах шепчутся; наверняка и в воскресных газетах напишут, - вещал Коллингвуд, не предполагая, что для Уайтхолла это уже не новость. - Короче: назначение Кейва не что иное, как плата Роджеру и его союзникам. Роджер заключил сделку с Чарлзом Лентоном, едва освободился пост премьера. Он, стало быть, со своей компанией выдвинул Лентона, но не за так, а за министерство для Кейва.
- Что вы об этом думаете? - спросил Роджер. Как и Коллингвуда, сплетня его вроде удивила. Коллингвуд вдов и нелюдим, с ним все понятно, но от Роджера я не ожидал.
- Видите ли, - начал я, - обвинение не самое страшное. Бывают и хуже. - Я издевался над Роджером. Ему, кажется, доставляло удовольствие говорить напрямую. Весь вечер он умалял свои способности, сдерживал галоп планов, порой и посредством острых шпор, - так он встречал обещание успеха. И вот же: одна-единственная сплетня, сравнительно безобидная, возмутила Роджера, внушила ощущение, что его использовали.
- Ложь! - воскликнул Роджер.
- То ли еще будет. Готовьтесь к новым порциям, - заметил я.