Я сидел в задумчивости, облокотившись на поперечный брус нары, глядел, не отрываясь, на давно остывший кругаль с чифирём. Одну за другой курил сигареты и внимательно слушал рассказ старого бродяги, невольно вспоминая своё детство – свои дворовые и уличные университеты, ту первую краюху хлеба, которую сам когда-то утащил с голодухи и поделился ею с корешами из интерната. Мне показалось в тот момент, что предо мной не сокамерник, с которым я познакомился всего лишь несколько часов тому назад, а невесть откуда взявшийся родной брат. Вообще-то, я был недалек от истины…
Война уже шла на территории Германии, а прорваться на фронт пацанам всё никак не удавалось. То они попадали где-нибудь на полустанке под облаву и приходилось отсиживаться в приютах и детских приемниках по нескольку месяцев, пока не появлялась возможность вновь сделать ноги, то их ловили "на факте" со всякой мелочью, необходимой в дороге, то спящих и измождённых стаскивали с третьих полок теплушек. Всякое случалось за эти долгие четыре года скитаний, но, однажды поклявшись в верности, пацаны уже никогда не оставляли друг друга в беде.
День Победы застал молодых босяков в детском приёмнике Ашхабада, столицы Турменской ССР, откуда они вот уже несколько месяцев никак не могли дать дёру, но ближе к ноябрьским праздникам им все же удалось обмануть внимание бдительных стражей и исчезнуть незамеченными. К этому времени двое друзей Мишани уже возмужали и превратились в рослых подростков, а ему самому хоть и шёл пятнадцатый год, ростом он все же по-прежнему был невелик.
Добраться до Красноводска на товарняке для пацанов было делом несложным, ведь это была их стихия, а вот дальше с транспортом стало намного тяжелей. Целую неделю юным беглецам пришлось пролежать под грязным и провонявшим нечистотами причалом красноводского порта, почти голодая и не вылезая наружу. Они ждали, пока придёт очередной паром из Баку. На первые два им не удалось попасть незамеченными. Хорошо ещё, что успели вовремя унести ноги. Спали по очереди, чтобы не спалиться. Мишаня хорошо запомнил, как он лежал на стреме на сырых и промёрзших, скользких от нефти, брёвнах. Рядом с ним бил прибой холодного Каспия, а он, не обращая внимания на неудобства, смотрел на солдат, возвращавшихся с войны. У кого-то была перебинтована голова, кто-то держал руку на перевязи, кто-то шел, опираясь на костыли, но у них был счастливый вид победителей. Он поневоле вспомнил своего отца и детское сердце защемило в груди с такой силой, будто давало знать Мишане, чтобы тот готовился к самому худшему. Но разве мог он тогда понять эти позывные?
Один Бог знает, как им удалось забраться ночью на пропахшую рыбой палубу прибывшего ночью парома "Советский Азербайджан" и, спрятавшись в какой-то дыре, все-таки добраться до Баку. Там их обнаружили и на руках перетащили в сухой и тёплый склад портовые докеры.
Голодные, успевшие завшиветь и серьезно простудиться, парни еле держались на ногах и даже не помнили, как очутились на больничных койках маленькой палаты бакинского приюта для детей. Через неделю Никита с Мишаней были уже на ногах, а вот Юсупу повезло меньше. С двухсторонним воспалением легких его перевели в городскую больницу, и друзья, впервые с момента их знакомства, расстались, но ненадолго.
8
В который уже раз, перемахнув через забор старенького здания детского дома, кореша вновь очутились в коварных и беспощадных лапах улиц и подворотен. После того как "скорая помощь" увезла их друга, они задержались в приюте ровно настолько, чтобы узнать название больницы и ее приблизительное местонахождение. Они ведь уже имели некоторое представление о том, в каком огромном городе находятся. Почти неделю парни марьяжили молоденькую воспитательницу, пока не выведали у неё все необходимые сведения, и уже на следующий день были таковы…
Баку, к удивлению пацанов, встретил их по-отечески тепло и дружелюбно. Южный портовый город, к счастью избежавший боёв и оккупации, мог позволить себе принимать жертв войны гостеприимно, с сочувствием и пониманием. Жители делились с эвакуированными последним, что у них было и пускали их жить к себе в дома безо всяких принуждений со стороны властей, с охотой и состраданием.
Больницу они нашли без особого труда. Южане – народ добрый и отзывчивый, так что их даже довезли до неё на полуторке, узнав, куда и к кому направляются огольцы. Целыми днями напролёт Мишаня с Никитой шныряли по базарам и лабазам, недалеко от Девичьей башни – района, в котором находилась больница, где лежал Юсуп. Вечерами они залезали в палату через окно, чтобы подогреть кореша, чем Бог послал, ну а ночь маленькие крадуны коротали на чердаке всё той же больницы.
Через месяц Юсуп полностью пришел в себя и даже заметно поправился. Теперь юнцам ничто не мешало продолжить свой путь, так что Новый 1946 год они встретили в дороге, примостившись кое-как на третьей полке вагона-теплушки. Состав тот был формирован в Баку и следовал куда-то вглубь страны.
Посовещавшись перед дальней дорогой и прикинув свои финансовые возможности, друзья решили ехать в Гомель, на родину Мишани, через Ленинград, побывав сначала в гостях у Никиты. В городе на Неве у него оставалась старенькая бабушка и тетя, старшая сестра покойной матери. Отец с дядей были на фронте. Что касалось Юсупа, то ему было абсолютно всё равно, в каком направлении держать путь, ведь он был круглым сиротой, выросшим в интернате, и был, как говорится, гол как сокол.
Трудно перечесть все трудности и опасности, с которыми им пришлось столкнуться на своем пути, какие неудобства и мытарства довелось испытать в дороге. Порой по нескольку дней, а то и по целой неделе пассажирские поезда простаивали на запасных путях, пропуская вперед товарные составы с нефтью, лесом и зерном. Случалось, наших путешественников высаживали на голых безымянных полустанках, и им приходилось по нескольку десятков километров в снег и в стужу, в дождь и в слякоть добираться пешком до ближайшей станции или населённого пункта. Несколько раз вокзальная милиция ловила Мишаню – он был слабее остальных, да и ростом еще не вышел, так что корешам приходилось его выручать из беды, прежде чем продолжить свой нелегкий путь.
Треть всего маршрута до Питера пацаны провели лёжа под вагоном. Человеку неискушенному трудно даже представить себе это: малейшая неосторожность, и ты, падая на рельсы, попадаешь в жернова. Здесь нет ни одного шанса выжить, смерть неизбежна. Но как бы то ни было, а к лету они все же добрались до родины Никиты – Ленинграда. Город-страдалец встретил их проливным дождём и густым туманом, стелившимся над Невой, но это не помешало друзьям сразу же начать поиски родственников своего кореша.
Тот момент, когда Никита нажал на кнопку звонка в своей квартире, Мишаня запомнил на всю жизнь. Палец словно прилип к маленькой чёрной коробочке, а звон, слышавшийся из-за двери, мог разбудить даже мёртвого, но дверь всё не открывалась. Тогда в отчаянии он стал колотить по ней руками и ногами, предчувствуя беду. Друзья остановили его и постарались успокоить, но где уж там… И только еле передвигавшая ноги, тяжело поднимавшаяся по лестнице незнакомая Никите старушка, сказала им, что в квартире давно никого нет.
Через несколько минут дворник, что жил в соседнем подъезде, лишил пацанов последней надежды, поведав им в двух словах трагедию, которая коснулась почти каждой ленинградской семьи. Бабушка и тетя Никиты умерли от голода в блокадную зиму 1942 года, где-то под Киевом погиб дядя, а отец, вернувшийся с фронта на костылях, лежал в каком-то городском госпитале. В боях под Берлином он потерял ногу и кисть левой руки. Дворник видел его собственными глазами, даже разговаривал с ним несколько раз, но вот адреса больницы, куда его увезли из-за застрявшего в голове осколка, не знал.
Несколько дней поисков отца Никиты привели друзей в военный госпиталь на Васильевском острове. Надо было видеть встречу отца с сыном! В сложившейся ситуации о том, чтобы продолжать путь втроём, безусловно, не могло быть и речи. Впервые за долгие годы скитаний и мытарств по дорогам нашей необъятной родины друзья прощались со слезами на глазах, ибо никто не знал, когда они встретятся вновь, да и будет ли она вообще, эта встреча…
9
В глухую белорусскую деревню, где жил когда-то Мишаня, они с Юсупом прибыли лишь в конце 1946 года, но лучше бы они туда вообще не приезжали. Почти всех жителей деревни гитлеровцы уничтожили. В живых остались лишь две старушки под сто лет и пятеро слепых мужиков, которым фашисты выкололи глаза и вырвали носы за связь с партизанами. Теперь деревню восстанавливали родственники погибших и прибывшие из области "терпигорцы", у которых не осталось ни кола ни двора.
От своих земляков Мишаня и узнал, что его отец погиб ещё раньше, чем мать и две сестры, – в самом начале войны, где-то на границе, под Брестом. Надвигавшуюся зиму пацаны решили было пережить в частично разрушенной снарядом, но всё же сохранившейся родительской избе. Здесь, в деревне, и с харчами было терпимо, да и от холода бы не померли. Но потом всё же передумали и вновь пустились в путь, решив, что лучше уж голодать и мёрзнуть в дороге, чем жить в тепле с постоянно ноющей раной в сердце.
И вновь дальняя дорога в глубь страны, поближе к златоглавой, снова поезда и вокзалы, полустанки и тупики, буфеты и магазинчики, мусора и станционные смотрители. Чтобы прокормиться хоть как-нибудь в ту голодную и холодную зиму 1946 года, им приходилось воровать с утра и чуть ли не до самой ночи, общаться с такими же, как и они сами, сиротами и беспризорниками и жить по законам улицы. А эти законы, смею заверить, были чисто воровскими.