Андрей взял из ее рук ковш, который на поверку оказался куда легче, чем казалось с первого взгляда, отпил осторожно первый глоток. Волчья его суть, при всем преклонении перед кудесницей, как бы шепнула в ухо – доверяй, но проверяй. Отвар был сладковато-терпким со знакомыми запахами полевых и лесных трав, из которых угадывался хмель и душица. Было в нем, что-то до боли знакомое с детства, но никак не узнаваемое, и еще какая-то горчинка, сразу пробудившая воспоминания о матери. Он залпом допил остатки варева. Потом в ушах зазвенели половецкие колокольчики, фигура Малки поплыла и растворилась в невесть откуда взявшемся серебряном тумане. Стенки шалаша начали отдаляться и растаяли в зелени леса, и он очутился на поляне, вроде бы той, на которою его привели старцы, а вроде бы и другой. Поляна стала побольше и покруглее, да и шалаша не было видно, а на месте его стоял Родовой столб с головой медведя и шкурой князя леса огромных размеров, он и представить себе не мог такого зверя, расстеленной на изумрудно-зеленой траве. Шкура была темно-бурого, почти черного, цвета на фоне, которого ярко горели желто-медовым светом почти живые глаза великана. Пока он рассматривал это чудо, он и не заметил, как рядом с ним очутился некто, постоянно меняющий свой образ, как бы переливающийся разными лицами, звериными мордами и личинами. Некое такое, не менее чем лежащая перед ним шкура, чудо-юдо дивное и непонятное, из древних сказов и былин вышедшее и на землю живую еще не ступившее. Наконец, Андрей заметил его присутствие, но виду не показал, помня наставления Малки, и всем своим поведением подчеркивая, как он занят разглядыванием столба и поляны. Краем глаза же княжич отметил, на крутых плечах воя медвежью морду, превращавшуюся в грубо вырубленное, как бы каменное, лицо дружинника, и шкуру на плечах, каким-то неуловимым движением тумана, поменявшуюся на пурпурный шелковый плащ витязя. Чудо-юдо еще немного поиграло разными цветами и, наконец, превратилось в былинного богатыря, коего часто рисовало ему его воображение в детских снах про битвы и славу. Одно отличало его от сказочного Святогора или Микулы Селяниновича, из-за правого плеча его словно облако легкое выплывал орел или сокол, а из-за левого морда зверя, княжичем никогда не ведомого, но по сказаниям, им слышанным, напоминавшего дивного зверя льва или барса. Притом, и тот и другой были настолько неуловимы, вместе с хозяином своим переливчатым, что понять, есть они или нет, никакой возможности не было. А может это вообще помрак туманный, сон предутренний, али заморок отварный Малкин ему такие штуки выворачивал.
Княжич понял, что ступил он за хрупкую границу, отделявшую Явь, в которой жил он, его отец, отроки, да и все люди на земле, от Нави. Мира, в котором правят Белобог и Чернобог и живут то ли Боги то ли образы их, нами придуманные, и духи тех, кто до нас жил, и коих мы в песнях, сказах и былинах поминаем.
Стоявший рядом, с ним был, по всей видимости, из этого мира, и Андрей постарался найти наиболее уважительное обращение к нему.
– Учитель, – Более высокого звания он не мог придумать, – Учитель, я не знаю, как я тут очутился, но видно это было угодно Богам, я ищу знаний, знаний древних предков и знаний о древних предках, – Он вспомнил недавний урок, и закончил с жаром, – Кто не знает прошлого, не имеет будущего.
– Спасибо сынок за высокое звание, но скорее я покровитель, а не учитель, я покровитель поэтов и волхвов, а может я сторож, страж между Явью и Навью, и все-таки ты обратился по адресу, я дам тебе знания, так как я дал их всем людям. Идем.
Андрея как будто обухом по голове ударило, он понял, кто был пред ним. Велес, конечно Велес, Бог мудрости и богатства, любви, искусства, Бог лесов и животных. Сын Всемогущего Рода. Ходила молва, что второе его имя Святобор, но это имя говорили шепотом только древние волхвы в сумрачных дубравах и темных ельниках, куда даже солнечный луч не проникал, и имя этим местам было соответствующее – бор. Там, в вечно влажном мраке дремучей чащи леса, где тропинки поросли мхом и поляны завалило буреломом, жили не то лешаки, не то древлянники, знающие и понимающие язык деревьев и зверья лесного. Кликали их кто берендеями, кто борусинами, в других весях звали их друидами и борисфенами. Редко кто видел их в лесу или на опушке с птицей филин на плече, а некоторые говорили, что и не филин это вовсе, а Сирин – птица волшебная Навью рожденная.
Так вот, этот лесной народ называл Велеса своим, ему одному ведомым именем – "Бор", "Бер", от него и "оберег" – защита от напасти и сглаза, от него и князь тайги – медведь бером прозывается в тайном языке кудесников и колдунов лесных. Много каких слов от него пошло. Но более всех известными стали: "бердыш", секира страшная берсерковская, да "берегиня", защитница рода. Понятно стало, князю Андрею, почему он переливался весь и обличие менял, это его медвежий лик людскому место уступал, чтобы ненароком мальца не испугать образом своим зверским.
В одну секунду пролетело это все в его голове. Ноги же послушно поспешали за широким шагом проводника, стараясь угнаться за ним, спотыкаясь и цепляясь за корявые корни, то здесь, то там не к месту выскакивающие из-под земли, как бы пытающиеся остановить непрошеного гостя из другого мира, явившегося сюда в этот сказочный лес. Дорогу то и дело перебегали вековые сосны и дубы, по лицу хлестали тяжелые ветви елового лапника.
– Странный лес, – отметил на ходу Андрей, – Не растут дубы с елками и соснами вперемешку.
Но размышлять было некогда, мелькавший впереди красный плащ то и дело терялся среди густого лапника или растворялся в невесть откуда взявшемся густом можжевеловом кустарнике, или малиннике, осыпанном ярко красными ягодами, любимым медвежьим лакомством.
Княжичу изо всех сил удавалось не потерять из вида широкую спину, с накинутым на нее красным плащом, и горящий ярким солнечным светом шелом, уж не подарок ли самого Дажьбога, так в нем играл солнечный зайчик даже в темени этого таинственного леса.
Наконец бор расступился, будто отбегая в разные стороны, и они вышли, даже скорее вылетели, на берег широкой темно-синей реки.
– Садись, – Святобор приветливо показал на лужайку, что расположилась над крутым яром реки, – Садись и слушай. Я расскажу тебе не о славянских Богах, а о самих славянах – венах, о том, как и где они жили, откуда пришли, какого ты сам рода, и какую силу в себе хранит мудрость пращуров твоих, тебе передаваемая. А самое главное, с чего я начну свой рассказ – это Вера. Ибо Вера – это не волхвы и не капища, не бубны и барабаны, не колдовской шепот над костром и не истуканы, стоящие на высоких холмах. Вера – это не храмы, сияющие куполами в летний день, как небесные факелы, и не белые, как снег, с высокими колоннами Дома, где стоят как живые образы разных Богов. Вера – это то, что в тебе самом, от предков твоих, сидит внутри, от самого первого на Земле-Матери человека, от отцов, дедов и прадедов. А верования, они от волхвов, от старцев, от жрецов, от князей, от тех, кому Правь править, они, как и Правда, у каждого свои, те кои им сейчас надобны. Что бы и смердам, и дружинникам, и боярам по сердцу, а более всего, тому, кто на старшем столе сидит, кому всех под рукой держать. Тому, такие волхвы и такие веры нужны, что бы все его чтили, все его почти, что за бога почитали, и слово его, как закон, от Бога единого – Всемогущего идущий, было незыблемо и неоспоримо, а отступникам смерть.
– Так это что ж, значит у чуди белоглазой, у руси, у греков, у фрязев, у… у всех, всех на земле Вера одна? И Бог один? – Андрей не сдержался и перебил рассказчика, – А вот новая Вера идет из Царьграда, она как же? А отец ездил в Святую Землю? А…
– Остановись сынок. Вера у всех та, какая им отцами и дедами завещана. Бог на небе для всех един, только служат и чтят его по-разному, как у кого в уложениях и Правдах записано. Да и кличут его разные люди по-разному, но Бог един. Княжьи помощники, боговы люди тот уклад веры рассказывают, какой сейчас им для дела нужен. Что Добро? Что Зло? Кто вправе это мерить, кроме самого Бога. Потому и дал он Чернобога и Белобога, как одно целое, два лица, в одном себе. Что одним хорошо – то другим не в лад. Правда и Кривда – близнецы сестры. У кого сила – у того и Правь, право, значит, правым быть. Главное, что бы силу эту и право это, ты на божье дело пользовал, помни малыш, за не правое дело спросится и воздастся, если не там у вас, то здесь в Нави, в Ирии. Потому смотри, что тебе для дела великого, для людей, для пользы роду и отечеству надобно, то бери и пользуй. Надо будет другим именем Богов чтить – чти, надо будет самому божьим сыном назваться – назовись. Главное, чтобы от дел твоих люди благо видели, благоверным будешь, и Веру твои правоверной будут звать. Нас же правильно славить, и чтить будешь, и веру твою православной назовут. Но то, токмо от тебя, и от дел твоих зависеть будет, да от Великой Пряхи – Макоши, ей нить твоей судьбы прясть, ей и время, и долю тебе определять. Да что-то я не о том разговорился, разболтал ты меня. Вернемся все-таки к предкам твоим.
– А о Вере, о Вере? – попросил Андрей, – Какая Вера правильная, праведная? Какие Боги главные? Какие храмы и капища оборонять от злого недруга? Кто более богам мил? Какие роды и племена ими любимы?
– Нет! – жестко ответствовал Святобор, – Только о предках. О Вере у тебя еще будет разговор, не со мной, у тебя еще будет время подумать и разобраться. О Вере, сердце и голову свою спрашивай. Сердце – о Вере для себя, а голову – о Вере для дела. Все! Закончили на эту тему. Научись слышать и слушать. Надобен не тот, у кого язык, а тот, у кого уши. Запомни княжич, только пустая бочка громко гремит.