Да, он человек состоятельный, но в первую очередь он – талантливый юрист, вызывающий у нее, помешанной на профессии, искреннее уважение и, может даже, тайное преклонение, в котором она стесняется себе признаться. Да, он вольно или невольно способствовал ее обогащению, а разве всякая доброта не нуждается в благодарности? В итоге: уважение, преклонение, благодарность – весьма основательные чувства, заслуживающие того, чтобы выразить их самым убедительным способом. Между прочим, желая ее, он был деликатен и предупредителен, и будь она неблагодарной недотрогой, между ними все оставалось бы по-прежнему.
Да, сейчас она его не любит. Но ведь даже Наташа Ростова, фонетическое родство с которой она привыкла распространять на все свои устои, умудрилась уместить за короткое время у себя в душе две одинаковые по силе любви, и это во времена дремучего домостроя! Почему же с ней не может случиться что-то подобное? Конечно, полюбить кого-то, как Володю она уже не сможет, но разве мертвому этого недостаточно, чтобы не преследовать ее по ночам? И потом, это же не рабство, от которого невозможно бежать!
Таковы были доводы рассудка. Но как же тогда быть с пустынею души?
Что-то случилось с ней за последние два с половиной года. Она определенно ожесточилась, отсюда и неразборчивость. Одно дело – спать с кем-то без любви и совсем другое – за деньги, как бы ни пыталась она приглушить шелест купюр болтовней об уважении, преклонении и благодарности. Между прочим, если бы она отдалась первому встречному, было бы гораздо понятней и простительнее. Связавшись же с шефом, она предала Володю. И не надо себя обманывать: то, что она называет резким набором высоты, есть на самом деле стремительное падение, которое и вывернуло ее внутренности.
Если даже допустить отсутствие у нее меркантильного интереса (что на самом деле не так, но – допустим), то придется признать, что она спуталась с женатым и нелюбимым – горбатая, шокирующая глупость! И что еще важнее: тайна того, как из однообразных фрикционных движений рождается нестерпимое безумие, грозит при его участии остаться по-прежнему нераскрытой. В итоге имеем продажные, бесплодные, бесчувственные отношения. И это она называет возвращением к жизни?! Loveless love – любовь без любви, вот как это называется! Шлюха ты, да и только!
Так отчитало ее в сердцах униженное сердце.
Их поездка дала повод о них говорить. Особенно старалась Юлька, с которой Наташа к тому времени сблизилась на почве затейливой женской дружбы. Вульгарная, бесцеремонная, но не лишенная привязанности, Юлька жадно интересовалась деталями поездки. Обнаруживая удивительное знание подробностей, она спрашивала, в каком отеле они останавливались, жила ли она с ним в общем номере или в отдельном, заходил ли он к ней пожелать спокойной ночи, водил ли в "Мулен Руж", поил ли дорогим вином, брал ли с собой на совещания, был ли с ней в магазинах, предлагал ли что-нибудь ей купить, и так далее. Наташа умеренно возмущенным образом отвергла унизительные подозрения в свой адрес.
"Ты не думай, я не ревную, наоборот – мне так даже лучше! Ты же понимаешь, каково мне, замужней…" – понизив голос, фамильярничала Юлька, давая понять, что она девушка сообразительная и независтливая.
Когда он при следующей их встрече в очередной раз подкатился и затих у нее на груди, Наташа, невинно спросила:
"А что, Юльку Штейниц ты тоже водил в ювелирный магазин?"
Он оторвал голову, пронзительно посмотрел на нее и процедил:
"Юлька – дура, и тебе в подметки не годится!"
Затем снова уложил голову ей на грудь и оттуда добавил:
"Если честно, то было дело. Но с тобой у меня все по-другому. Я бы хотел на тебе жениться. Ты не представляешь, какие дела мы могли бы с тобой ворочать!"
Однажды звонок жены застал его перед тем, как они собирались лечь. Отвернувшись, он заговорил с ней ласково, по-домашнему, а в конце, понизив голос, сказал:
"Малыш, не волнуйся, я скоро буду!"
Она равнодушно исполнила свои обязанности и постаралась его поскорее выпроводить, после чего перестала бывать у него на Московском, сухо отвечала по телефону и отказывалась от встреч. В конце концов, он не выдержал и примчался к ней, требуя объяснить, в чем дело.
"Ты воркуешь по телефону с женой, а потом, как ни в чем не бывало, ложишься со мной в постель! Может, ты считаешь меня своей шлюхой?" – отступив на шаг, встала она перед ним, скрестив на груди руки.
"Но, Наташенька, солнышко мое! – растерялся поначалу он, пытаясь, видимо, вспомнить, когда это было. – Что бы и кому бы я ни говорил, знай, что для меня есть только ты! Ты же знаешь, ты же видишь – я делаю для тебя все возможное!"
И это была правда. Сразу после Парижа он сделал ее своей правой рукой, делясь с ней самыми лакомыми кусками, как если бы это был их семейный бизнес.
Он насильно завладел ее рукой, поцеловал и добавил:
"И если хочешь знать – с женой я уже давно не сплю! И уж если на то пошло, то вот тебе мое слово – я женюсь на тебе, обязательно женюсь! Ведь я люблю тебя, Наташенька, неужели ты не видишь?" – извлек он, наконец, из рукава затертый мужской козырь.
Через неделю после обещания жениться он явился к ней смущенный и рассказал о попытке объясниться с женой и как при этом неожиданно возникли истерические осложнения с дочерью, которая находится в переходном возрасте. Он попросил любимую Наташу проявить понимание и набраться терпения. Она тогда промолчала, он же взамен открыл ей доступ к новым источникам доходов, продолжая оставаться внимательным и щедрым там, где дело касалось ее настроения. Например, когда в конце мая ей должно было исполниться тридцать два, он увез ее в Париж, где перед этим тайно забронировал тот самый их номер, наивно полагая вернуть ее к неловкому и трогательному, как он считал, началу их близости. Откуда ему было знать, что вместо этого ее окатили чувства, какие неизбежно возникли бы у всякой щепетильной женщины при виде сарая, в котором ее обесчестили.
Все же, какими странными были их отношения! При всех его вроде бы твердых намерениях вместе они посещали только деловые мероприятия, не имея возможности бывать там, где их появление вызвало бы кривотолки. Например, на теннисных кортах, где он мечтал покрасоваться перед ней скороспелым аристократизмом, или в театрах и тесных компаниях. Дважды или трижды в неделю он появлялся у нее, чтобы два-три раза за вечер прилипнуть к ней и обсудить между делом нюансы бизнеса. Возмещая питерские неудобства, он часто брал ее с собой в Москву, где они могли проводить вместе ночи и бывать там, где обычно принято бывать супругам. И, разумеется, за ней были наперед забронированы все его зарубежные поездки. И хотя их насыщенные тесным общением и постелью встречи в совокупности своей создавали впечатление благополучного супружества, со стороны это выглядело так, будто он брал Наташу напрокат у ее квартиры и, попользовавшись, возвращал обратно.
И все же не сексом единым жив человек. Причины того, что она так долго сносила свое двусмысленное положение, заключались в тех горизонтах, которые он перед ней открыл. Глубины и просторы профессии – вот что удерживало ее рядом с ним, помогая сносить его пустые обещания и вызовы ее терпению. Будучи, как всякая женщина в меру консервативной, она была способна, тем не менее, поменять в себе и вокруг себя многое, если оно, по ее разумению, того стоило. Таких возможностей, как возле него она бы не имела долго, если бы имела вообще. И не потому, что они приносили деньги – в конце концов, за это она сполна расплачивалась своим телом. Но дела его могучих клиентов предполагали таких же могучих соперников, победить которых было в высшей мере почетно и радостно. Спорные суммы на кону исчислялись таким количеством нолей, что проигрыш грозил обратить в ноль не только гонорар успеха, но и репутацию. Взвесив шансы, которые в таких делах всегда подобны женщине, тщательно скрывающей беременность, следовало либо убедительно отказаться, либо взяться и потерять право на ошибку. Поначалу ей приходилось пускать в ход все профессиональные и эмоциональные ресурсы, изводя себя порой до такой степени, что праздновать победу не было сил. Никогда бы она не решилась на подобные испытания, если бы рядом с ней не находился он с его феноменальным чутьем, опытом и самообладанием.
Когда им случалось разбирать какое-то горячее дело, и он становился похож на проницательного полководца, планирующего диспозицию победного сражения, она, восхищаясь его точностью, краткостью, решительностью и рокочущей компетенцией, испытывала вместе с тем фамильярную снисходительность, вспоминая его Эдипову привычку искать у нее на груди похвалы своему мужскому достоинству.
С ним она была свободна от некоторых действий щекотливого характера. Например, помимо извлечения из клиентов законной оплаты своего труда, часто похожего на извлечение звука из поломанного инструмента, она была избавлена от подкупа судейских – обычая столь же неприятного, сколь и привычного, в котором ей виделось унылое и безнадежное свидетельство общественного бессилия. В сравнении с ним даже циничный девиз Феноменко "клиент всегда прав, даже если он не прав, при условии, что он платит", мог бы считаться верхом благородства, способным занять место на его будущем дворянском гербе.