По виду они ничем не отличались от тех возбужденных зрелищем юнцов, которыми набит стадион, и чей восторженный порыв сливается во время матча с его порывом. Вытертые до матового блеска джинсы, короткие темные куртки с капюшонами, кроссовки – универсальный хитиновый покров городского планктона, что бывает добродушен, но чаще опасен. Он не сомневался: свои, болельщики, зенитчики. Немного навеселе, но он заставит их извиниться и, признавшись в любви к "Зениту", они разойдутся с миром.
Он приблизился к злоязычным одноклубникам. Были они ниже его ростом, худые и длиннорукие. Они не выступили ему навстречу, а только слегка развернулись.
– Здорово, пацаны! – небрежно сказал он.
– Тамбовский волк тебе пацан! – ответили сумерки.
– Тогда "Зенит" – чемпион! – попробовал он зайти с другой стороны.
– Че те надо, дядя? – насмешливо отозвался тот, что ближе. Одну руку он прятал в кармане штанов, другая, полусогнутая, застыла с банкой на уровне пояса. Был он до такой степени безлик, что глазу не за что было зацепиться. Настоящий универсальный фоторобот. Двое других были помельче, но в драке дело не в росте, а в злости. А то, что ему придется драться, Дмитрий уже не сомневался.
Он ощутил волнение – новое, острое, совершенно необычное. Не то, каким потрясает великая музыка и не то, что заставляет испытывать женщина, и уж тем более не то, что переживаешь, теряя или приобретая в лотерею. Это было нечто другое – волнение перед непредсказуемым, роковым, неотвратимым шагом, волнение, когда на кону сама жизни – словом, волнение перед атакой. Сейчас он испытает то, чего никогда в жизни не испытывал – сейчас он станет воином и защитником чести любимой женщины!
Фоторобот незаметно придвинулся к нему. Двое других сделали тоже самое. Нет сомнения: перед ним были псы, готовые превратиться в шакалов. Ладно, тогда вперед.
– Дядя хочет, чтобы ты извинился, – сказал Дмитрий, вынимая руки из карманов.
– А если нет, че тогда? – обернулся тот к компании и ухмыльнулся.
– Лучше извинись по-хорошему…
– Ты глянь, дядя угрожает! – удивился фоторобот. – А ты меня заставь!
Дмитрий стоял, не зная, как быть: бить первым или ждать нападения? Тем временем безликий надвинул на него злой лик и свободной рукой толкнул его в грудь.
– Ну, давай, чего ждешь! Или вали отсюда!
И тогда Дмитрий неожиданно для себя выбросил правый кулак в сторону тени и попал ей в плечо. Тень оказалась мягкой и податливой и даже отскочила от него, но тут же вернулась и ударила Дмитрия прямо в губы. Призрачный кулак оказался на редкость крепким, а его удар – больным.
– А-а-а!.. – истошно взвыла где-то рядом Наташа. – Что вы делаете, уроды!
Дмитрий замахал кулаками, но они большей частью попадали в сумерки, а если в тень, то вскользь и не больно. Перед глазами у него мелькнуло совершенно глупое воспоминание, где он играет в морской бой с другом детства Витькой Мальковым. Он называет клетку, а Витька кричит:
– Не попал!
Он называет другую, и Витька снова радуется:
– Мимо!
Зато все Витькины выстрелы точны и увесисты.
Его уже били втроем. Он закрывал руками голову и сгибался все ниже и ниже. Где-то рядом истерично кричала Наташа. Его повалили на землю и били ногами по ребрам, по голове, по почкам. Наташа, как разъяренная кошка цеплялась за куртки разбойников и орала, не помня себя:
– Гады, гады, уроды, что вы делаете, сволочи, подонки, скоты, отпустите его, кто-нибудь – на помощь, на помощь!
Они отшвыривали ее, она вскакивала и снова бросалась на них, пока фоторобот не крикнул:
– Рыжий, мочи эту тупую суку!
И рыжий коротко, смачно, с оттягом ударил ее снизу кулаком в беззащитный живот. Наташа сложилась пополам и рухнула на землю. С другой стороны улицы кто-то закричал:
– Эй, вы! Вы че там творите?!
И фоторобот прохрипел:
– Все, валим, валим!
И все трое исчезли на пружинистых, привычных к бегству ногах, оставив после себя на тротуаре Наташу с женихом, три банки пива с потеками возле маленьких удивленных ртов, да равнодушные фонари, что распускали над полем боя неоновые цветы…
…Книга орбита пыль путь мудрость свет зеркало душа страхи сон скука королева глина колдунья одиночество ландшафт звери склоны камни голова помосты рисунок кванты фольга энергия листья монолог котенок тело лужи отец дождь рыба куст кони земля гармония звук угли сосуд небо цветы заботы лодки города советы радуга улицы обложки вампиры дворцы хаос хижины льды ночь шакалы мнения пустыня существо языки духи срок тщета бдения роща весна пена молнии…
Мир рассыпался на слова. Ранее ученые и ручные, они забыли про вдохновенные перестроения, превратились в черных птиц, смешались в трепещущую стаю и, скрепленные первобытным синтаксисом, носятся головокружительными кругами над лугами логики, не торопясь выбирать место для посадки. Ну что же вы, почему сомневаетесь, отчего медлите, чего боитесь?
…Мужчина руки желания глаза девочка песни стихи женщины встречи муравьи краски проблемы паутина крыльцо автомобили ветер покой обман голод жажда воздух луг река лицо печаль звук струна плач заводь подвох банка зверь мир повелитель ветер слезы даль дом небо мосты лес покров пруд одеколон ресницы камни аромат мать комната темнота звезды луна люди…
Ах! Вот, кажется, и первые ласточки! Да, да, запотевшая луна, сырые звезды, да, да, люди-призраки – они любят меня, лунные тени гуще самих призраков, лунный свет – обман, метнуть камнем в луну, как в фонарь…
Птицы падают одна за другой на плоское поле смысла, возвращая себе падежи, склонение, приложение и причастность.
И будет так: выстрелы и трупы на дымных, усеянных битым стеклом улицах, мечущиеся фигуры приготовились умирать, горят автомобили, брызжут неспокойными искрами шипящие маки, звенят фонари – хаос нынче царь. Лобная участь неправедных, толпа скандирует имя человека – не то Сталин, не то Пушкин – человека, над которым более нет власти, кроме судьбы, и судьба его будет нелегкой. Даже бесплотный свет фонарей неподъемным грузом ляжет на его плечи. Проклятие самодержавия очаровало эту землю. Следующая революция – революция планктона, и ее сила не в идее, а в количестве безыдейных. Зачинщики и смутьяны ответят за свои действия по закону!..
И спросил бог перышко на теле двуглавого орла: "Кем ты хочешь быть после смерти?" "Парусом!" – ответило перышко. И стало перышко парусом и поплыло, куда дует ветер…
Ах, какой счастливый конец у этой сказки! Николай Михайлович, Лариса Сергеевна, полчаса назад у вас родился внук, Николенька Ростовцев-Максимов! Вес 3,5 кг, рост 52 см, красотой весь в мамочку! С Наташенькой все в порядке! Ждем вас в гости на наш необитаемый полуостров! Счастливые мы…
На лестничной площадке курит Сталин в мягких домашних тапочках.
– Здравствуйте, товарищ Сталин!
– Здравствуйте, товарищ Максимов.
– Товарищ Сталин, вокруг вас одни враги!
– Знаю, товарищ Максимов, знаю. Берия?
– Берия, товарищ Сталин…
– Хрущев?
– Хрущев, товарищ Сталин…
– Космополиты?
– Космополиты, товарищ Сталин…
– Евреи?
– Они, товарищ Сталин…
– Вот видите, товарищ Максимов, я все знаю, но ничего не могу поделать…
– Как же так, товарищ Сталин?
– Каждый день ко мне обращаются миллионы честных советских граждан, а я ничего не могу поделать. Но вам, товарищ Максимов я помогу советом…
– Каким, товарищ Сталин?
– Дайте вашей жене то, что она просит. Не забывайте о роли кухарки в управлении государством… Да вот она и сама вас зовет!
– Димочка, малыш! Ты почему не спишь? – склоняется над ним в темноте мать, касаясь его молодыми мягкими прядями.
– Мама, мама… – улыбаясь, шепчет он.
– Миленький мой, Димочка, это я, Наташа! – отвечает мать.
– Наташа… – улыбается он.
– Хороший мой, хороший! – гладит его Наташа и целует кровоподтеки на его лице.
– Что мы? Где мы? – спрашивает он, пытаясь приподнять голову.
– Лежи, мой любимый, лежи! Я здесь, я с тобой…
Когда звери убежали, она, корчась от боли и слез, добралась до жениха, села возле него и взвалила его голову и плечи себе на колени. Глядя на его безжизненное лицо и давясь слезами, она тихо скулила:
– Димочка, родненький, не умирай, прошу тебя, не умирай!
Неожиданно он дернулся, открыл глаза и произнес:
– Мама, мама…
– Миленький мой, Димочка, это я, Наташа! – в голос зарыдала она.
– Наташа… – попытался он улыбнуться.
– Хороший мой, родной, любимый Димочка! – заикаясь от рыданий, склонилась она над ним.
– Что мы? Где мы? – спросил он, пытаясь приподнять голову.
– Лежи, Димочка, лежи, мой любимый! Я здесь, я с тобой… – целовала Наташа солоноватые кровоподтеки.
Он замер, затем пошевелился и, напрягая разбитые губы, произнес слабым голосом:
– Наташенька, я не собираюсь умирать, а потому не говори того, о чем потом будешь жалеть…
– Ты мой глупый, любимый дурачок! – улыбалась она сквозь слезы. – Я люблю тебя, Димочка, люблю, люблю, люблю! Я, как дура все ждала, когда полюблю тебя, как Володю, а оказалось, что я давно тебя уже люблю, но не понимала, потому что любила тебя не так, как его, а по-другому, потому что ты и сам другой… – торопилась она, словно боясь, что не успеет ему всего сказать.
– Поцелуй меня… – попросил он, и она, склонившись и окружив его лицо растрепанным каштановым шатром, осторожно и нежно прижалась к его разбитому рту.
Он напрягся, и лицо его перекосилось от боли.
– Очень больно, мой хороший? – скривилось вслед за его лицом ее лицо.