5
Румарчук пробыл в Турмагане еще двое суток. Замотал, задергал подчиненных. Распорядок дня и ритм у него был такой, что и молодые с ног валились. Он подымался в шесть утра, а через час уже начинал осмотр своих владений. Вместе с Гизятулловым побывал на буровых у Шорина и Фомина, потом с Петром Угаровым обошел пока еще только зарождающееся хозяйство вышкомонтажной конторы, потом насел на строителей и разобрался с каждым мало-мальски значимым объектом. А накануне отъезда в кабинете Бакутина собрался командный состав всех подразделений, которые обустраивали и осваивали Турмаганское месторождение. Тут были градостроители и промысловики, геологи и дорожники, лесники и трубоукладчики, вышкомонтажники и буровики, авиаторы и связисты, торговцы и общепитовцы, землеройщики и речники, и… Просто непонятно было, как небольшой бакутинский кабинет смог вместить такую уймищу людей.
Перед этой финальной встречей Румарчук еще раз высказал свое мнение о злополучной записке по утилизации попутного газа. Высказал непререкаемо, как что-то уже бесспорно решенное и тем больно зацепил Бакутина, и тот, не выдержав, сорвался:
- Записку назад не возьму. Дело не в амбиции. Вам не хочется взваливать на плечи попутный газ. Без того хлопот полон рот. Во избежание дополнительных забот и лишней ответственности вы готовы пожертвовать и сотнями миллионов тонн нефти, и режимом эксплуатации пластов, и чем угодно. Это не украшает вас, ни как начальника главка, ни как коммуниста…
- Вы что, черт возьми, в самом деле не соображаете? - Румарчук возвысил голос до предела.
- Соображаю! Сейчас мы не готовы к этому. Согласен. Но есть же время подготовиться. Войти в Правительство с конкретными предложениями.
- В таких случаях в деревне у нас говорили: "Сдынь на два лаптя в сторону". - Что-то похожее на насмешку мелькнуло во взгляде и тут же погасло. - Не надо так широко замахиваться. Все силы в замах уйдут. На удар пороху не останется. - Возле глаз залучились морщинки, а в глазах снова вспыхнули насмешливые огоньки. - У вас тут прямо вирус новаторства. Все вповалку заражены. Подавай пьедестал! Вы сочиняете научно-фантастический опус об использовании попутного газа. Горком немедленно требует генплан города. Редактор газеты подсовывает какое-то письмо буровиков о кустовом и наклонном бурении. И все аргументировано! Ново! Заманчиво! Перспективно! Но по сути - пустопорожняя болтовня! Потому, что оторвано от жизни, от реальных возможностей…
- На сегодня, может быть, и так, - с трудом вклинился Бакутин.
- На сегодня, и на завтра, и на десять лет вперед, - отчеканил Румарчук. - Таких новаторских идей сколько угодно можно почерпнуть в зарубежной технической литературе. Не исключаю возможности, что ваша идея родилась в вашей же голове. Ну и что? Сперва встаньте на ноги, обретите нужный ритм, обустройтесь, подтяните тылы, потом трезвоньте на всю страну о своем фантастическом проекте. И если я не смогу, хотя и попытаюсь, привести в чувство вашего Черкасова и этого, как его, Иванова, что ли, то уж вас-то я либо образумлю, либо мы навсегда расстанемся. И в отставку будете подавать вы. Слышите? Вы, уважаемый товарищ Бакутин.
- Так вы мне пре…
- Не спешите. Обдумайте на досуге сложившуюся ситуацию и сделайте выбор. Не тороплю, но и ждать не намерен. Мы не гимназисты. Не в орлянку играем. Нельзя расточать силы на пустопорожнюю болтовню и романтические прожекты. Нельзя раскалывать ядро еще не сложившегося коллектива. В таких условиях немыслимо раздваивать цель…
Не ожидал такого оборота Бакутин и не нашел нужных слов для ответа. На язык навернулась грубая, все отсекающая фраза, способная взорвать к чертовой матери все, чем жил доселе. Но в последний миг его вдруг пронзила мысль, что именно на такой исход и рассчитывает начальник главка. "Свалит меня - другие рты заткнут, затаятся - пропала идея…"
Эта мысль заморозила язык. Бакутин сглотнул взрывчатую фразу и сдавленно произнес:
- Я подумаю.
Понял Румарчук, что подмял строптивого начальника НПУ, и, не скрывая торжества, воскликнул:
- Вот-вот! И впредь головой вперед надо. Нам с вами еще многое предстоит. Без взаимного доверия и уважения - нельзя… Записку вам вернут. Пусть полежит в вашем сейфе до лучших времен…
В недлинной, четко сформулированной официальной речи на заключительной встрече с командирами подведомственных подразделений начальник главка даже не помянул о злополучной записке. Бакутина же расхвалил, ставя другим в пример его напористость, хватку, жажду поиска и самоотверженность. "Да, горяч. Да, срывается иногда, но тут без этого не выйдет…"
От публичной похвалы деда Бакутин пригнулся и едва не застонал. Это была плата за малодушие, за молчаливое предательство идеи. Похвала разоружала, вышибала почву из-под ног.
И как же взбодрился было Бакутин, уловив негодующие нотки в голосе Румарчука, когда тот заговорил о тех, кто, "не учитывая реальных условий, пытается прыгнуть выше головы, отрывается от жизни, утрачивает связь с возможностями и тем самым вносит сумбур и анархию, отвлекая силы на пустопорожнюю дилетантскую болтовню…".
Но и тут начальник главка не помянул Бакутина, даже не глянул на него и тем окончательно того придавил…
"Ликует теперь", - неприязненно поглядывая на Румарчука, думал Бакутин.
Но Румарчук не ликовал. За долгую, нелегкую жизнь судьба столкнула его с множеством несхожих по облику людей. И двух одинаковых обличьем не припомнил бы он. Однако по внутренней, духовной сути своей эта разноликая масса без труда делилась на три группы: тягачи, исполнители, карьеристы. Такие, как Бакутин, не подходили ни к одной группе, являя собой редчайшее исключение. Это были заводилы, отчаянные сорвиголовы, для которых воистину жизнь - борьба. Там, где они появляются, сразу все оживает, приходит в движение, резко разграничиваются силы добра и зла, и вспыхивает меж ними яростный поединок.
Заводилы - взрывоопасны, с ними всегда начеку.
Их становится все меньше, и оттого однообразней, скучней делается жизнь.
Потому и пощадил Румарчук настырного Бакутина, не зацепил его публично. Глядя на подавленного, сломленно горбящегося Бакутина, начальник главка беспокоился, как бы тот не отрекся, не сник, не стал обыкновенным толкачом либо исполнителем: карьеристом, конечно, он не будет, не та закваска.
Румарчук понимал: со всех точек зрения бакутинская идея - новое, прогрессивное в отечественной нефтедобыче. Но идея эта, при всей ее неоспоримой перспективности и выгодности, пока совершенно неосуществима. И если бы даже было принято немедленно желаемое постановление, оно все равно оставалось бы невыполненным из-за нехватки сил, средств и опыта, зато повисло бы тягостным грузом на главке, мешало, отвлекало, создавало дополнительные трудности, коих здесь и так было сверх меры.
Неукротимость, неуемность бакутинская и раздражала, и восхищала Румарчука. И, выговаривая сегодня Бакутину, начальник главка хотел не сломить, а взъярить того, чтоб еще яростней, еще одержимей подымал нефтяной Турмаган, как взлетную к своей негасимой мечте.
6
- Он победил, это точно, - согласился Фомин, выслушав Бакутина.
- Что больше всего гнетет, душит меня? - горячился и огорчался Бакутин. - Собственная беззащитность, беспомощность. Пока в этом кресле, я еще что-то могу, смею. А вытряхни меня, и я - нуль. Какое-то время я еще потрепыхаюсь, как бывший, - сделал ударение на этом слове, - но только бывшему какая вера? Румарчук прямо сказал: "Выставим, если не уймешься". И выставит! Шутейно. Играючи. И никто из тех, кто сейчас поддакивает, подхваливает меня - в этом на все сто уверен, - не прокукарекает в мою защиту. "Сверху видней" - вот гвоздь. Конечно, сверху видней, но ведь рыба с головы гниет…
- А чистят ее с хвоста, - вставил Фомин.
- С меня и начнут чистить, - невесело усмехнулся Бакутин.
- Чего ты хочешь? Не пойму.
- Только одного - возможности драться за свою идею.
- Дерись! У тебя поле боя - ого! И солдаты - один к одному. И оснастка - дай бог! Чем скорей подымешь на ноги Турмаган, тем ближе к своей идее.
- Такой заход предлагаешь? - просветленно, хотя все еще сомневаясь, спросил Бакутин.
- Самый верный заход, - подтвердил Фомин.
- Н-ну что ж. Если до той поры меня не вытряхнут…
- Загибаешь, Гурий Константинович. За новое, пускай и за рискованное, тебя из седла не вышибут.
- И дураку ясно. Снимут не за новаторство. За невыполнение, нарушение, провал… За моральное разложение, если хочешь. Я, почитай, два года холостякую. В наместники отцу Сергию себя не готовлю…
- Все равно не надо было с Нурией…
- Откуда ты…
- Здесь все на виду. Ладно Сабитов ее на курорте, а то бы давно прогремела баталия. Но ему шепнут. Будь спокоен. Наверно, уже настрочили. Как тогда? Не подумал. Эх ты…
- Кто спорит? Кабы мы одной головой жили…
- Смотри, Гурий…
- Смотрю. Оттого и душно мне. Тягостно. Что ни секунда, то ближе к взрыву. Каждый "тик" слышу, каждое мгновенье ловлю. И сатанею. И готов. Готов на все. Могу даже в расход себя…