- Сейчас где-нибудь перехвачу бульдозер, - пообещал Бакутин и уже рванулся было в сторону, да вдруг развернулся, подхваченный новой мыслью. - Носилки есть?
- Конечно, - прохныкала врачиха.
- Напрямки тут минут десять ходу. - Распахнул дверку кабины, приказал водителю: - Вылезай! Доставай носилки. Живо! Живо!
Больной оказался щуплым мужичонкой в замызганной куртке и кепочке. Бессмысленно шаря по сторонам помутневшими от боли глазами, он сдавленно стонал и бормотал что-то несвязное.
- Чего тебя черт занес? - укладывая больного на носилки, сердито спросил Бакутин водителя.
- Спрямить хотел, - раздраженно и зло буркнул тот.
- Кто прямо летает - дома не ночует.
- С фасаду-то к нам только на вездеходе подъедешь.
- Это точно, - смягчаясь, согласился Бакутин, вспомнив изжеванную автомобилями и тягачами площадку перед восьмиквартирным домом, приспособленным под больницу. - Берись.
Врачиха тоже вцепилась в носилки, но Бакутин ее легонько отстранил.
- Давайте-ка в больницу. Предупредите там. Пусть готовятся.
Не дослушав, девушка побежала, размахивая сумкой.
Чем дальше, тем все тяжелей и неудобней было идти с громоздкими, неуклюжими санитарными носилками.
Чтобы развлечь слабосильного, согнувшегося напарника, Бакутин усмешливо заговорил:
- Купил мужик ягненка, кинул на плечи и айда. Да все досадует: "Лишку заплатил за такого заморыша". Прошли версты две, он говорит: "А ничего я животинку отхватил за здорово живешь". Еще отшагали столько же: "Почитай, задарма мне баран достался". А потом просит попутчика: "Скажи моим, чтоб запрягли Серка и сюда. Я с этим бугаем тут подожду".
- Так и бывает, - не оборачиваясь, подтвердил напарник и зло сплюнул.
Вспотел, раскраснелся Бакутин и очень обрадовался двум встречным парням.
- Стойте-ка! - властно крикнул он. Парни остановились. - Подпрягайся по одному.
Переглянулись парни и, не вымолвив ни слова, взялись за носилки…
3
В крохотной секретарской приемной толчея. Осипшая секретарша монотонно повторяла:
- Товарищ Черкасов занят. Сейчас у нас бюро. Заходите, пожалуйста, завтра.
Отступив от ее стола, просители выжидательно толпились тут же иль выходили в коридорчик, покурить, а какое-то время выждав, снова заглядывали в приемную.
Дежуривший подле секретарских дверей инструктор орготдела сказал Бакутину:
- Ваш вопрос минут через десять.
Бакутин извлек из кармана папиросы и направился было за порог, но, услышав беспомощно жалобный голосок секретарши, приостановился.
- Товарищ! - слезливо выкрикнула женщина. - Я же сказала. Не примет сегодня. Ну как вам еще объяснять?
- Зачем объяснять? - напористо, с ярко выраженным кавказским акцентом откликнулся гортанный голос. - Кому объяснять? Я - не ребенок. Одного слова хватит. Только и вы поймите…
Голос показался знакомым. Бакутин протиснулся к столу и узнал высокого кавказца. Тронул его за плечо.
- Чего бунтуешь, Урушадзе?
- Привет, - обрадованно откликнулся тот и сразу прилип к Бакутину. - Слушай. Друг. Катастрофа. Понимаешь? Трагедия. Пекарня моя рассыпается. Разваливается! Понимаешь? Новую когда построим - аллах ведает! Вся надежда на мою старушку, а она…
- Что стряслось?
- Ха! Все стряслось. От макушки до пят трясется. Вот-вот по винтику, по кирпичику. Кхы - и куча мусора. И мы без хлеба…
- Вот черт, - засердился Бакутин. - Можешь толком и покороче?
- Куда короче? Слушай! Куда? Надо срочно печь ремонтировать. Надо мастера. Лихого, смелого джигита. Чтоб на ходу, не остужая печи, залатал ее. Нет такого джигита! Понимаешь? Нет! А печь остужу - два дня хлеба не будет. Кому горком голову ссечет?
- Урушадзе, конечно, - засмеялся Бакутин.
- Тебе весело, тебе хаханьки, а…
- За чем задержка?
- Тьфу! Сказал же русским языком…
Не дослушав, Бакутин снял телефонную трубку, назвал номер и тут же услышал негромкий внушительный бас своего заместителя по быту:
- Рогов слушает.
- Сейчас к тебе Урушадзе нагрянет. Знаешь такого? Да-да. Магистр хлебопродуктов. Надо его выручить. Погоди, послушай сперва. Там у тебя печник был… Точно. Из Орловщины Прикомандируй-ка его Урушадзе. Сам объяснит… Давай. - Повернулся к посветлевшему Урушадзе: - Отменный печник. В войну партизанил. Связным и разведчиком был. Прокален и обдут. Попроси как следует, ну, и стимул, разумеется…
- О чем речь? Спасибо, Гурий Константинович. Век не забуду!
Не успел Урушадзе выскользнуть из приемной, как к Бакутину подступили двое и, перебивая друг друга, посыпали:
- Сварщики мы…
- Из четырнадцатого СУ…
- По вызову сюда…
- С семьями, как положено. У него - трое ребятишек, у меня вот-вот третий появится. А нам - балок…
- Один на две семьи.
- Протекает, что ли? - спросил с деланным беспокойством Бакутин.
- Что протекает? - не понял тот, у кого трое ребятишек.
- Да балок-то? - пояснил Бакутин.
- С чего бы? Железный и новый.
- Окон нет? - уже с видимой иронией снова спросил Бакутин.
- Полно ерунду пороть, - засердился ждущий в семье прибавления. - Говорят же - новый!
- Какого же хрена вам надо?! - сорвался с шутливого тона Бакутин и загремел на всю приемную: - Не землянка ведь! Не палатка! И стены и крыша - добрые. Опять же - лето на дворе. А может, вы тот особнячок присмотрели, где ясли нефтяников? Сорок ребятишек на ветерок, а вас туда…
И, наверное, наговорил бы еще бог знает чего такого же нелепого, если бы жалобщики, верно оценив обстановку, молча не ушли из приемной, а следом за ними потянулись и другие, и скоро в комнате не осталось никого, кроме приглашенных на бюро.
"С чего это я взбеленился? - торопливо глотая табачный дым, думал Бакутин. - И особняк приплел. Полбалка с тремя малышами - это же… Моя и в хоромах не захотела. Чирикает издалека. Подманивает. Тимура, как приманку… С того и борзею… Толкового парня сюда вместо этой пигалицы-секретарши. Чтоб не перли с любой царапиной в горком. Печка дымит, крыша течет… А куда с этими болячками? Чистоплюйствую. Свою беду и во сне пестую, а чужую… Но и горком не богадельня, не бюро добрых услуг. А у Совета - ни хозяйства, ни служб быта. Сотни полторы здесь разных организаций. Каждая на особицу: свои законы, порядки, свой бог, а до него - ни взглядом, ни рукой… Наконец-то прибыл в Туровск новый начальник главка - Румарчук. Хорошо бы новая метла весь этот мусор…"
Тут Бакутина окликнули. Кинув в урну окурок, заспешил в кабинет Черкасова.
4
Тяжелые плотные портьеры отсекали вползающий в окно серый дряблый рассвет, глушили проникающие в раскрытую форточку негромкие и редкие живые голоса спящей улицы. И все-таки что-то разбудило Румарчука. Тот открыл глаза и провалился в серую немоту умирающей ночи. Зябко поежился, подтянул колени к животу и вдруг почувствовал себя крохотным и беззащитным. Давно-давно, с детских лет, не ощущал подобного…
Он не любил воспоминаний, считал их признаком старения, оттого и пресекал беспощадно. Стареть Румарчук не хотел. Особенно теперь, когда судьба наконец-то поворотилась лицом. Сделаться сейчас начальником нефтяного главка Сибири - это ли не удача? Это ли не везенье? Честно говоря, он и не мечтал о подобном выдвижении. Как ни обманывай себя, а пятьдесят пять - мягко говоря, зрелый возраст. В такие годы, как правило, задвигают в уголок поглуше, чтоб неприметненько выщелкнуть потом на "заслуженный отдых". Он и сам не однажды проделывал подобное с "перестарками", ограничиваясь при этом одной фразой: "Так лучше для дела". И только перешагнув пятьдесят, приобретя астму, гипертонию и молодого тридцатилетнего заместителя, Румарчук стал задумываться о собственном будущем. А время мчалось необузданным скакуном. Как спицы беличьего колеса мелькали схожие дни, пролетали месяцы, менялись времена года, а он уже не поспевал за временем без усилий и перегрузок, и все чаще навещало его горькое прозренье: "Жизнь - позади". - "Нет! - вопила в нем каждая клеточка. - Нет!" И, отогнав недобрые мысли, он кидался в самую гущу дел, выматывался, выкладывался, лишь бы не отставать от уносящейся жизни…
Пятьдесят пять! Как они мелькнули! Короткий вздох, и только. Вот уж воистину "жизнь моя, иль ты приснилась мне?" Сын - кандидат наук. Дочь - главный врач больницы. У обоих семьи. Четверо малышей кличут Румарчука дедом. А он не хочет быть дедом, не желает стариться, не собирается уступать кому-то свою тропу…
Мелькнуло и пропало прилетевшее из детства ощущение собственной затерянности. И снова он стал подобранным и сильным. "Ничего, ничего. Еще потягаемся". Он приспособился к астме, подластился к гипертонии, пожертвовав многими привычками и забавами, ввел железный режим, стал вегетарианцем, но зато работал как в молодости, и никто из сослуживцев не видел его утомленным и хворым. Это был удел жены. Она сама выхаживала, отпаивала его, делала при нужде уколы. "Силен мужик", - говорили о нем подчиненные. А он старательно прятал от них одышку, и головную боль, и недавно прорезавшуюся вдруг боль в пояснице. Ему нельзя болеть. Он уже может запросто позвонить министру нефтяной промышленности Союза, а как только сибирская нефть станет исчисляться сотнями миллионов тонн и нефтяное будущее страны замкнется на Сибири, на Туровской области, тогда он…
Тут Румарчук оборвал себя, ибо был суеверен и никогда не предавался честолюбивым мечтам настолько, чтоб они овладели им. На пути к заветному и желанному Олимпу слишком много было подножек Судьбы и ни к чему ее дразнить…