Глава четвертая
Алена и Раиса Русакова быстро шагали между сугробов по переулку Девицкий выезд. В школу Алена обычно шла одной дорогой (чаще всего - мимо "Электроники"), а возвращалась домой переулками. Снег здесь не убирали, только сгребали, расчищая дорожки во дворы и к водоразборной колонке. После оттепели ударили морозы, вода в колонке замерзла. Две женщины уложили вокруг нее дрова, облили керосином, подожгли и стояли с ведрами, ожидая, когда вода оттает.
Улицы и переулки старого города привлекали Алену причудливой кладкой домов, кариатидами, балконами, необычными окнами, литьем решеток. Даже в такую погоду она обращала внимание на посеребренные морозом и снегом решетки ворот и балконов.
Раиса Русакова на холоде становилась особенно нелепой. Она сильно сутулилась и шагала как-то боком, переваливаясь с ноги на ногу. У Алены мерзли колени.
В конце переулка в окружении сугробов пестрела буквами и лицами артистов афишная тумба. Напротив нее возвышался четырехэтажный кирпичный дом с башней. Его фасад и чугунные ворота с вензелем вверху выходили на соседнюю улицу. Выйдя на эту улицу, Алена остановилась.
- Я замерзла, - сказала она.
Раиса прошла по инерции несколько шагов, сутулясь и оглядываясь назад, и тоже остановилась.
- Ты что? Идем.
- Я замерзла. Давай погреемся в подъезде.
Стекла дома морозно поблескивали из глубоких, забитых снегом ниш. Не дожидаясь согласия подруги, Алена обогнула большой сугроб и по расчищенной дорожке вбежала в подъезд, громко хлопнув дверью. Раиса нехотя последовала за ней.
- Ты чего, Ален?
- Постоим здесь, - она помолчала, оглядывая подъезд. - Как ты думаешь, почему Рыба заболела?
- Не знаю.
Алена положила сумку с книгами на высокий подоконник. Батареи тоже были расположены высоко. Алена обняла теплые ребра обеими руками, прижалась к ним щекой.
- Ты чего, Ален? - еще раз спросила Раиса.
- Хорошая подушечка. А ты тоже грейся. Погреемся, потом пойдем.
Мозаичный пол в подъезде повыбили, затоптали, заляпали грязью. Ступени лестницы выщербились, фигуры фантастических птиц, украшающие опорные столбы, сохранились только на третьем и четвертом этажах. Алена забегала иногда сюда по дороге из школы - потрогать птиц, прикоснуться к мраморным перилам.
"Вот бы обменяться на квартиру в этом доме, - подумала она. - Отбитые фигурки птиц заказать реставраторам. И мозаику восстановить. Всем домом собраться, вымыть грязь, сложить все осколочки". Алена наклонилась, подняла половинку голубой плиточки, выбитой чьим-то ботинком и отброшенной под батарею. "Станут складывать узор, половинки голубой плиточки не хватит, а я достану и скажу - "Вот!"
Алена сняла варежки, одну положила на батарею, другой принялась вытирать голубую плиточку от грязи.
- Зачем это? - спросила Раиса.
- В классики играть, - соврала Алена.
Раиса тоже сняла варежки, положила на батарею. Потом перевернула их, чтобы согрелись с другой стороны, вздохнула.
- Пойдем. У меня руки согрелись. У тебя согрелись?
- Я не поэтому, - ответила Алена. - Ты знаешь, я нарочно сочиняю плохие стихи.
- Как нарочно? Зачем?
- Чтоб смешно было, - сказала Алена и положила подбородок на батарею. - Они же про любовь.
Она помолчала, вздохнула и на вздохе обреченным голосом прочитала куда-то вниз, за батарею, где была паутина и где жили пауки…
"Хочу написать настоящий я стих, извергнуть уменье из знаний своих…"
- Нет, лучше другое, - сказала она. - Вот это… "Три Демона".
"Он сидел на скале одиноко, взяв коленками уши в кольцо. И смотрел сам в себя он глубоко, чтобы видеть с изнанки лицо. Его взглядов очкастых обычность, когда смотрит, не видит меня. Если он - равнодушная личность, одиночка я, Демон тогда".
Алена прочитала и посмотрела на Раису. Та не выдержала пристального взгляда, моргнула:
- А почему "Три Демона"?
- Демон на скале Врубеля, картина такая, знаешь? Демон в очках, которому посвящается, - Сережка Жуков. И я - Демон.
- А Сережка Жуков - Демон? - удивленно спросила Раиса.
- Ничего ты не понимаешь, - сказала Алена, махнув рукой, и опять стала смотреть за батарею. "Все дело в том, что я сама виновата, - подумала Алена. - Не в ту тетрадку записывала свои стихи. Все дело в "Бом-бом-альбоме". Или - в чем?"
Как и все девчонки, Алена в шестом классе завела толстую тетрадь для стихов и песен, куда наклеивала красавиц с оголенными шеями и красавцев, вырезанных из журналов. По вечерам и на уроках она переписывала из других таких же альбомов звонкие фразы "Бом-бом, открывается альбом", эпиграфы: "Пока живется, надо жить - две жизни не бывает".
И в седьмом и в восьмом классе Алена часами просиживала над своим "Бом-бом-альбомом", наклеивала глянцевые картинки романтического содержания, разрисовывала заголовки цветными карандашами. В заголовке песенки о разбойнике Алена нарисовала два пистолета - слева и справа, навстречу друг другу дулами, из которых летели брызгами выстрелы. Пистолеты как бы выстреливали заголовок и всю песню. Жутко красиво.
Сюда же Алена записывала свои первые стихи, разрисовывала их и давала переписывать девчонкам, как чужие.
Потом на страницы этой тетради хлынула "наука страсти нежной…". Таясь от матери и отца, Алена наклеила вырезанную из журнала "Экран" Софи Лорэн и над ней старательно вывела тушью заголовок "Значение поцелуев". Затем начертила стрелочки, точно указывающие место и значение каждого поцелуя. Стрелочка, упирающаяся в лоб, - "Уважение", в переносицу - "Люблю, ты презираешь", в нос - "Большая насмешка", в левый глаз - "Нежная любовь", в губы - "Мы с тобой наедине", в подбородок - "На все согласен". Стрелочки, кочуя из альбома в альбом, иногда получались длиннее или короче, соскальзывали с подбородка на шею или прыгали с шеи на подбородок, и от этого менялось значение поцелуев. Было: в подбородок - "На все согласен", а стало: в шею - "На все согласен"; было: в переносицу - "Люблю, ты презираешь", а стало: в левый глаз - "Люблю, ты презираешь". Презрение, таким образом, перекочевало с переносицы в левый глаз, где раньше таилась "Нежная любовь". Ужасные происходили ошибки. Фотография известной актрисы, исчерченная стрелочками, представляла собой ужасно ошибочное наглядное пособие для девчонок, которые еще не целовались.
И рядом со всем этим Алена записывала свои стихи, посвященные Сережке Жукову.
- У меня много таких стихов, которых ты не знаешь. Которых никто не знает.
- Тебя надо обсудить на бюро. Талант есть, значит, пиши как следует.
- Ну, обсудите меня на бюро. Ну ты, вожак, обсуди меня на бюро! Вожак, веди меня!
Раиса посмотрела на Алену исподлобья, потопталась, толкнула дверь плечом.
- Вожак, ты куда?
Алена схватила варежки с батареи, догнала подругу на улице.
- Вожак, веди меня.
Они дошли до угла. Раиса, как обычно, махнула рукой и шагнула боком на проезжую часть.
- До завтра!
- Вожак, веди меня!
Раиса оглянулась, Алена плелась за ней.
- Вожак, веди меня! Вожак, веди меня! - монотонно повторяла она.
У ворот серого блочного дома Раиса остановилась.
- Куда ты?
Алена тоже остановилась. Обе молча смотрели друг на друга. Раиса хмуро, Алена ясно, открыто.
- Я к тебе, ладно? Андрюшу Вознесенского вслух почитаем. Я не могу почему-то домой идти. Чего-то не так, а?
Раиса переложила портфель из руки в руку, посмотрела в сторону.
- Я не хотела говорить. Отец не просто пьяный пришел. Он маму ударил. Мы с ним не разговариваем.
- Ударил?
- Да, - кивнула Раиса. - Как ты считаешь - комсоргом может быть человек, если у него отец пьет и дерется?
- При чем здесь отец?
- Надо сказать, чтоб переизбрали. Стыдно только.
- Знаешь, - сказала Алена, - пойдем ко мне.
Раиса отрицательно мотнула головой.
- Мама с работы придет. Ее нельзя оставлять одну. Без меня она его простит.
- А ты теперь не простишь?
- Не знаю. Ну, ладно, пока.
Алена осталась на месте. Раиса угрюмо шагала по тротуару. Поскрипывал под сапогами снег. В воротах она поскользнулась, наступив на раскатанную ледяную дорожку, чуть не упала, но не обернулась, не посмотрела назад. Вошла во двор, пересекла его и скрылась в дверях подъезда.
Глава пятая
Еще на лестнице Алена услышала запах ванили, запах пирога. Мама была дома, ушла пораньше с работы.
- Ой, как вкусненько пахнет. - сказала Алена и принялась с преувеличенным энтузиазмом совать нос в кастрюли и сковородки. Это был единственный способ ничего не сказать маме о том, что произошло в школе, - смотреть в духовку, в холодильник, на картошку с синими ростками - "Ой, картошечка проросла", только бы не смотреть маме в глаза. Только бы не спросила мама: "Что случилось?"
- Ты совсем закоченела, Алешка. Сейчас же в ванну!
Алена не возражала. В ванне было тепло, много мыльной пахнущей сосновыми иглами пены, и можно было оставаться еще какое-то время наедине с собой за закрытыми дверями в пару́ и мыльной пене, в бодузановой оболочке, недоступной для внимательных глаз мамы. Алена захватила с собой половинку голубой плиточки, которую нашла под батареей в старом доме. Она пыталась положить ее на воду так осторожно, чтобы плиточка держалась на пузырьках мыльной пены и не тонула. Но у нее ничего не получалось, плиточка ныряла углом, испуская из-под воды мерцающий голубой свет.