Матвей не искал проблем и приключений, живя в совершенно обычном ритме. Передавшееся от родителей чувство обыденности жизни с самого рождения отрезало все эмоции и затушило душевный огонь, который только-только начал разгораться. Именно поэтому внутри едва тлела потребность в поиске и обнажении, как обнажает искусный хирург органы и кости, разрезая кожу и жир, лезвием докапываясь до самой сути. Но суть всегда слишком мала, до нее не добраться скальпелем и не увидеть в микроскопе, суть сама по себе всегда прячется в каком-то другом месте, нежели там, где ее обычно ищут.
Вся его внешность находилась на той границе, разделяющей приторную смазливость и чрезмерную красоту, остановившись точно на грани. И он был бы по-настоящему красив, если бы не упомянутое спокойствие так не популярное у людей его возраста.
– Ну, нет… Нет, понимаете, за мою квартирку платит сестра, – выдохнул Матвей, виновато глянув на Федора Александровича. – Чтобы вы понимали, дураков не так много. Я люблю рисовать, но рисовать стоящую на столе чашку или букет цветов, а не выражать эмоции через мазки. Это глупо. Абстрактный экспрессионизм, если для вас это так важно… Хотя сестра говорит, что и минимализм у меня неплохо выходит.
Психолог неопределенно хмыкнул и почесал виски.
Он был суеверным человеком, но ровно настолько, насколько можно быть суеверным, при этом не испытывая силу тисков старых примет. В современном мире подобные пережитки прошлого уверенно уходят в тень, потому что требуется нечто новое.
Всегда требуется нечто новое.
Новое, новое, оно манящим светом подзывает нас вперед.
Новое!
Человек живет в промежутке между старым и новым, только на этом отрезке, и не дальше или позади существовать не может.
Так и Федор Александрович, отдавая дань новому, прощался с бабушкиными приметами и придумывал свои. К примеру, если с утра у него падала со стола декоративная чернильница – день обещал быть неудачным. Какая была связь между чернильницей и днем, мужчина точно объяснить не мог, но упорно настаивал.
На улице послышался грохот – с таким звуком разрываются надутые пуза облаков – и с неба полился вымученный ливень.
Двое мужчин одновременно перевели взгляд на окно, поймав первые кляксы разбитых капель дождя на стекле. В ноздрях воскрес знакомый запах тяжелого бархатистого озона, придушенный комнатным ароматом древесины.
– А… где состоялась ваша первая встреча?
– В церкви, но эта была не то чтобы встреча. Тогда я впервые почувствовал его в себе, меня затошнило, в глазах помутнело… Я абсолютно точно чувствовал, как он извивается в животе.
– Местечко необычное, не кажется?
Матвей неопределенно кивнул.
– Я… не знаю насколько уместно здесь об этом говорить…
– Если вы чувствуете в этом нужду – говорите.
– Я исповедовался, – Матвей смущенно сжал руки замком на груди. – Говорил о себе, о том, что меня тревожит. Спрашивал про бога. Вы знаете, я неверующий, вернее, не совсем верую. Для меня все это слишком странно… Такого в мире нет, разве я не прав? Словно сказка для взрослых. Нет, нет, не знаю… Не совсем верно сказал…
– Продолжайте, – подтолкнул Федор Александрович.
Сам он незаметно разминал затекшие ноги, поднимая ступни вверх, ближе к голени, и опуская вниз.
– Меня давно это беспокоит, я стараюсь не обращать внимания, но… Оно будто хочет этого. Меня спрашивали, что есть бог для меня. Что есть бог, что есть бог, а что есть я? Понимаете?
– Что есть я?
Матвей облокотился на колени.
– Вот именно.
Они смотрели друг на друга.
От Матвея исходило тяжелое подавляющее напряжение, он нервно покусывал губы, переводя взгляд с одно глаза психолога на другой.
Федор Александрович не мог с ним справиться, поспешно протараторил:
– И все же я настаиваю на том, что эти паразиты – плод вашей фантазии. Неспокойная обстановка вокруг, творческий поиск, возможно, неудовлетворенность своей жизнью, – психолог, забывшись, почесал кончиком ручки лоб, размазывая по коже синие чернила. – Это наша первая встреча, но…
Его перебил резкий скрип – Матвей поднялся на ноги, сдвинув с пола кресло.
– Я в здравом уме! Это вы… Почему вы просто не можете понять? – раздраженно выкрикнул он. – По-вашему, я бы пришел сюда сам, если хотя бы чуточку был не в себе? Эти твари шепчут, скалятся, они рычат и хихикают точно гиены. Их сердца стучат, о, можете мне поверить! Их сердца гулко стучат под ребрами!
– Частенько бывает…
– Чего вы ждете? Что они в вас заберутся? Съедят вас? Когда вы поймете, что это реальность – будет поздно! Реальность, реальность, что реальнее пищевой цепи? Или кошмаров по ночам, всех этих монстров под кроватями?
Матвей пулей вылетел из кабинета, напугав сонную секретаршу в коридоре.
Федор Александрович, недоумевая, так и остался сидеть в кресле, пока женщина с вопросом не заглянула в дверной проем.
– Чудно… – развел руками мужчина. – Паразиты какие-то мерещатся.
Но вечером, когда он сидел на кухне, а в окно ему заглядывали ночные сумерки, Федор Александрович вспомнил свой разговор с Матвеем и так, чтобы никто не заметил, перекрестился.
* * *
В аудитории воздуха буквально не хватало на всех.
Юноши и девушки сидели, не скрывая своего тяжелого дыхания, обмахивались чем придется. Не спасали ни открытые двери, ни распахнутые окна, в которые так и норовили залететь мухи и прочие, обладающие маленькими, противно жужжащими крыльями, твари.
Казалось, только один человек не замечал чудовищных условий и силы освобожденного сонного зелья, разбитого кем-то рассеянным перед занятием, иначе, как объяснить размеренный, но активный и живой голос преподавателя, достигающий даже последних парт и спрятанных под рукавами ушей.
Он нарочито медленно обхаживал вокруг своего стола, поскрипывая под ботинками половицами в раздражающем, постоянно сбивающимся ритме.
– … и вот тогда, как считается, они становятся едиными.
– Простите… – еле живым голосом спросил один из студентов. – Как вы к этому относитесь?
– Ну, не мне судить, молодой человек. Я далек от их идеалов, мне многое так и осталось непонятным. Это было очень давно, в эпоху то ли первого, то ли второго храма, сейчас уже не практикуется в том виде. Все сменилось на более гуманное – благовония, молитвы, свечи… Я бы сказал: все мельчает.
У края предпоследнего ряда послышался смешок. Он был отчетливо различим своей непохожестью на все остальные сонно-больные звуки, и в своем отличии пребывал в совершеннейшем одиночестве.
– Я вам там не мешаю? – преподаватель вытянулся в струнку, оглядывая студентов.
Но юноше, что сидел чуть ниже только что взорвавшегося ряда, не нужно было оборачиваться, чтобы понять кто там. Наоборот, он весь сжался, наклонился прямо к столу и вперил глаза в тетрадку. Потные руки прилипали к бумаге, а тонкие линии чернил растекались, когда он прижимал ладони к листку.
– Так, вот… – продолжил мужчина. – Жертвоприношения играли важную роль во всех религиях. И в христианстве известны жертвоприношения: человеческие и животное. Однако со временем они изменили свою начальную природу – вместо живых существ стали приносить подношения из дерева, тканей и тому подобное. Известна так называемая строительная жертва, при которой при постройке дома в яму закапывался нарочито убитый человек, что в последствие сменилось на обычное зерно или монету. Неплохая такая замена, да? Все шоу насмарку, – усмехнувшись в притихшей аудитории, преподаватель поспешно продолжил:
– А кто мне расскажет про римлян? Про их хитрость?
Повисла напряженная тишина.
– Никто? Хм… Знаете, если вы не слушаете лекции не по программе, тогда я просто избавлю себя от необходимости доставлять вам удовольствие ни к чему не готовиться.
Тут же послышался ленивый звук шуршания страниц.
– Ну… – неуверенно начал один из студентов. – Иногда римляне подменяли головы скота для жертвы на головки чеснока.
– Верно, а в Китае? – преподаватель оперся о стол, расслабленно почесал шею.
– Они вырезали из бумаги животных и другое… – смутился юноша. – То есть драгоценности, и сжигали вместо настоящих.
– Простите… – подняла руку студентка. – Мы говорим о замене жертвоприношения, а как вы думаете, может ли современный человек вернуться к тому, чтобы снова приносить в жертву человека?
– Хм… – задумался преподаватель. – Мы говорим об упрощении этого института с развитием общества: чем больше продвинулось развитие, тем меньше места обряду в мире. Сектанты, к примеру, долгое время приносили в жертву человека, однако и они претерпели изменения в пользу цивилизации…
– Но я спрашиваю…
– Я читал про один культ… – грубо перебил студент, поймав неодобрительный взгляд одногруппницы. – Который на протяжении своего существования подвергался многочисленным изменениям даже в корне. Правильно ли я понял вас, что вы считаете упрощение ритуалов их деградацией, которая впоследствии приведет к исчезновению?