3.
Через пару лет фамилия Махно гремела уже на всю страну.
Правда, от постмодернизма художник отказался, и перешел к суровому реализму.
Стал на действительность он смотреть без страха, слегка выпуча глаза, и почти не мигая.
Мишек стал рисовать.
Медведей!
Медведицу с двумя медвежатами на бревне видели?
Его картина.
"Утро в сосновом лесу" называется.
Продаваться Митрофан Махно стал замечательно.
Денег дома - куры, и те, не клюют.
В туалете - унитаз из чистого золота.
В Манеже, неподалеку от Красной площади, удачливый творец свою галерею открыл.
И попасть в оную можно только за очень большие деньги.
Банкноту же в 1.000.000 $ народный художник Махно так и не разменял, не пришлось как-то.
Все хорошо, и даже замечательно, только позавидовали ошеломительной славе Махно собратья художники, настрочили цидулю, наслали псов из налоговой полиции.
Митрофан, хоть и чист был, ан понимал, что и у него накопать можно.
Было бы желание!
Вот и решил он дать фуфел в 1.000.000 $ налоговикам в зубы.
Что это фуфел, подделка, мираж, Митрофан уж давно смекнул.
Не дурак же!
Налоговики с калашниковыми и в масках, сначала радостно выхватили полновесную банкноту.
Сопутствующей группе захвата, полковник ФСБ Анатолий Звягинцев, даже откусил кусочек оной и слегка пожевал.
Пожевал и покраснел, как бурак.
- Банкнота-то, мать вашу, - выругался герой всех внутренних войн и отец троих несовершеннолетних детей, - никак поддельная?!
- Что вы! - ахнул Махно.
- Взять его! - рявкнул полковник. Он после чеченских бандитов больше всего фальшивомонетчиков ненавидел.
4.
Месяца три, вопреки неодобрительному гулу международной правозащитной общественности, Митрофан Махно просидел в Лефортово.
Давал показания.
Когда же всё выяснилось, его место на нарах заняли директор плодоовощного рынка Алексей Червяков и президент сети магазинов интимных товаров Альберт Зигмайтулин.
Во время отсидки в тюрьме в Митрофане Махно свершился душевный переворот.
"Не хорошо быть богатым! Подло!" - все время бормотал про себя слегка обезумевший Митрофан.
И тогда он решил продать свои живописные шедевры, галерею на манеже, квартиру на Лубянке с золотым унитазом, а наличность перевести в сиротские приюты.
А самому вернуться на горькую стезю постмодерниста-передвижника.
5.
Сказано - сделано.
Стал он бродить по Красной площади, да всё изображать в виде квадратов.
И Спасскую башню, и Лобное место, и даже прогуливающегося с небольшим мопсиком Президента РФ.
Так и получалось у него, Президент - большой квадрат, мопсик - поменьше.
Тут, на беду, мимо горемычного творца, проходил полковник Звягинцев со своей группой захвата в шерстяных масках.
Посмотрел он кубистские полотна, и побагровел как бурак.
- Никак он, подлец, Президента с евойной псинкой за квадраты почитает?! Взять его! - скомандовал он своим молодцам.
Опять посадили Махно в Лефортово, прямо в камеру к директору рынка Алексею Червякову и бизнесмену интимщику Альберту Зигмайтулину.
- Зачем ты нас кладанул? - чуть заикаясь от гнева, спросил Митрофана Червяков.
- Дай-ка я его пришью! - предложил Зигмайтулин.
- А вы сами хороши, - обиделся Махно. - Зачем мне было фуфел толкать?
Все задумались.
Вдруг, гремят ржавые запоры, а на пороге камеры вырастает бравая фигура полковника Звягинцева.
Все, братья-кролики, - говорит. - Айдайте на свободу!
- В расход пустите, что ли? - чуть заикаясь, спросил Алексей Червяков.
- Я же сказал - на свободу! - во весь рот улыбнулся Анатолий Звягинцев. - В честь инаугурации очередного Президента РФ! Не рисуйте только, пожалуйста, фуфелы. Время теперя строгое! Не до шуток-с!
6.
И время, действительно, наступило, хотя и строгое, но замечательное.
Очень быстро Алексей Червяков, победив азербайджанскую мафию, прибрал к своим рукам все подмосковные рынки, фантастически снизив цены на инжир и свёклу.
Альберт Зигмайтулин, этот парнишка, быстро разнюхал что чего, закрыл сеть интимных магазинов, и перекупил у армянской диаспоры московский Центр просветления Хабборда, с многомиллионным оборотом и филиалами в каждой деревне.
Митрофан же Махно опять художником реалистом стал, правда, с небольшим модернистским оттенком.
Даже фамилию сменил.
Теперь он не Махно, а Шишкин.
Митрофан Шишкин.
Картину новую навоял.
"Гибель олигархов" называется.
На госпремию мужик лыжи навострил.
И, скорее всего, премию получит.
По слухам, из источников приближенным к Кремлю, Президенту картина понравилась.
Он лишь слегка на модернизм попенял.
Лиц олигархов не разобрать.
Начисто!
Все изображены с кубистским уклоном.
Но это ничего.
Митрофан исправится.
Свою же госпремию Махно обещал через газету "Коммерсант-Дейли" на реставрацию Музея милиции перевести.
Там теперь его фуфел в 1.000.000 $ хранится за пуленепробиваемым стеклом, да двумя головоломами в масках по бокам.
И эти меры предосторожности можно понять.
Фуфел-то вона какой!
Суммища!
Мало ли чего может случиться.
Капсула 2. БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛНОК
Он сидел у окна плацкартного вагона и тихо, но отчетливо шептал:
"Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко…"
Тут он запнулся, мучительно нахмурив лоб.
- Как там дальше? - посмотрел он на меня.
Я легко подсказал любимые мной с детства стихи:
"Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день".
Продекламировав, я пристально вгляделся в своего соседа.
Бакенбарды его слегка поистрепались, знаменитая кучерявая шевелюра слегка поседела. Но - глаза! Гениальные, пронзительные глаза.
Не было никакого сомнения, предо мной сидел Александр Сергеевич Пушкин. И это в двадцать первом веке!..
И словно подтверждая мои размышления, Пушкин сказал:
- Что ж… Неплохо я писал… Неплохо…
- Александр Сергеевич, это вы? - взволнованно спросил я.
Поезд дернулся. Мимо нас поплыл полустанок с голыми березками, дворняжками, карликовыми милиционерами с большими резиновыми дубинками.
- Я, - грустно сказал Пушкин.
- Но ведь прошло столько лет?!
- Я и сам удивляюсь… Время не властно надо мной.
- Но как же Дантес? Кровь на снегу? Секунданты?
- Так его звали Дантес? - спросил Пушкин.
- Конечно! Неужели вы не помните?
- Дантес, Данзас… В моей голове все перемешалось, - печально улыбнулся Пушкин. - Кстати, после той дуэли я выжил… Только мне пришлось скрыться.
- Но Натали? Неужели вы забыли и Натали?
- Она, кажется, слегка косила? - внимательно посмотрел на меня Пушкин.
- Вы у меня спрашиваете? - удивился я.
- К сожалению, теперь даже само имя - Натали, кажется мне вычурным. Теперь я работаю больше среди Танюх, Катек, Варюх…
К нам подошел проводник, здоровый мужик, с завязанной косичкой на затылке. Из кармана куртки проводника торчало горлышко водочной бутылки.
- Ваши билетики, - мрачно произнес он, но увидев Пушкина, широко улыбнулся. - Привет, Сашок! Опять кофточки везешь?
- Везу, Иваныч, - подтвердил Пушкин, и пнул ногой, стоящую в проходе, огромную полосатую сумку.
- И что берут в родном Пскове? - лукаво прищурился Иваныч.
- Берут, - холодно ответил Пушкин.
- Ну, так и грустить не надо, раз берут, - подбодрил Пушкина Иваныч и щелкнул пальцем по горлышку водочной бутылки. - Может водочки выпьешь?
- Ты же знаешь, Иваныч, я пью только шампанское мадам Клико.
- С причудой ты, Сашок! - уважительно сказал Иваныч. - Ладно, пойду дальше проверять билеты.
Когда широкая спина не совсем трезвого проводника исчезла в проходе, я спросил у Пушкина:
- Так, значит, вы - "челнок"?
- "Челнок", - сухо ответил Пушкин.
- И продаете кофточки? - продолжал спрашивать я.
Видимо, чтобы отвязаться от меня, Пушкин ответил подробно:
- Покупаю на мелкооптовом рынке "Динамо" в Москве и вожу во Псков, - и добавил, - лучше всего идут женские мохеровые кофточки.
- Вы и кофточки! Две вещи не совместные! - не мог не воскликнуть я.
- Надо же что-то есть, - устало ответил Пушкин.
- Так вы бы взяли, да написали бы что-то вроде "Онегина"! Вот и хлеб!
- Жалкий хлеб, - усмехнулся Пушкин. - И без масла. А мохеровые кофточку дают хлеб с маслом…
Мы легли спать, но я долго не мог заснуть, размышляя над горестной и, в чем-то, поучительной жизнью Пушкина.
Когда я проснулся во Пскове, моего гениального соседа, ни его гигантской полосатой сумки с мохеровыми кофточками уже не было.
Я прильнул к окну и увидел его, маленького, согнувшегося в три погибели под своей ношей.
Поезд тронулся.
Мелькнул и исчез в толпе гениальный человек с бакенбардами. А потом в окне поплыло все, как обычно, нагие березки, стайка бездомных собак, крохотный милиционер с резиновой дубинкой. И я невольно зашептал:
"Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день…"
Слезы восхищения и печали нежданно обожгли мои глаза.