- Знаешь, Алексей, я тебе про войну много толковать не стану. Одно скажу. Как там в песне-то? "Если завтра война, если завтра в поход"? Так вот если снова будет война и меня мобилизуют, я потерплю до выдачи оружия, а как получу наган - тут же застрелюсь!..
Это Бронникову отец рассказывал, да и то на похоронах. А самому Бронникову, племяннику родному, дядька его ни-ни. Отшучивался. Или переходил на казенное: ну да, воевал, имею награды… а ты уроки-то выучил?
Бронников думал об этом и приходил к выводу, что все они чувствовали себя какими-то недостреленными, что ли. Возможно, им было страшно привлекать к себе внимание - чтобы, не дай бог, недостреленность эту часом кто-нибудь не исправил… Или сам ужас пережитой войны лишал их дара связной речи?
И еще он думал, что прививка этого ужаса лишает народы воинственности - но на разный срок. Одних - на многие годы, десятилетия, века. Других - других вовсе не лишает. Это зависит от устройства власти, от ее мощи и бесчеловечности. Ведь всякая власть бесчеловечна, и чем более она бесчеловечна, тем скорее на фоне бесчеловечного мира забываются уроки бесчеловечной войны. Так, что ли? Нет, не до конца он эту тему продумал… так, туманилось что-то в голове… что-то не совсем внятное. Зрело. Ждало, должно быть, своего часа…
Надрывный кашель наконец-то утих, и дядя Юра сделал вторую, чуть более успешную попытку затянуться табачным дымом.
- Так почему не напишу? - спросил Бронников.
- Потому! Выселяют меня, суки. Под Волоколамск куда-то…
- То есть как выселяют? - не понял Бронников. - Под какой Волоколамск?
- Под обыкновенный! - прохрипел дядя Юра. - Я же олимпийскую картину порчу. Несоциальный элемент. Бутылки вот ихние собираю… Им, видишь, покрасоваться охота. Чтобы, значит, ни сучка ни задоринки. А меня, значит, нельзя иностранцам показывать… немцам показывать нельзя. А что долбил я этих немцев четыре года изо всех видов, так им до этого дела нет… Вроде как воняет от меня. Себя бы понюхали, козлы!.. Соседка написала, сука гребаная… а они сейчас лютуют - страшное дело! - Дядя Юра безнадежно махнул рукой и закончил неожиданно деловито, говоря о себе так, будто был бревном, которое надлежало распилить, и сам отчасти заинтересован в успешности распила: - Участковый уже два раза приходил.
- И что?
- И то!.. Общежитие там. В общежитии буду жить.
- Ага… в общежитии… это что же?.. То есть вот так, значит… - Бронников недоуменно подержался за нос, потом снова взглянул на дядю Юру. - И охота тебе?
- Охота! С чего охота-то? Тут свои все… мужики свои… с чего ж охота? Тут комната у меня, а там что?
- Так не езжай никуда, - предложил Бронников. - Права у них нет тебя выселять!
- Э-э-э! - Дядя Юра посмотрел на него как на ребенка. - С ними не поспоришь!.. А иначе - по суду. И через пятнадцать суток еще, он говорит…
- Каких пятнадцать суток?
- Ты что, как маленький? За административное правонарушение!
- Кто?
- Да участковый же! - окончательно рассердился дядя Юра на его бестолковость и возмущенно растоптал окурок. - Ладно, пойду, некогда мне тут с тобой! Дел невпроворот…
Ворча, он подхватил брякнувший мешок и поковылял к выходу со двора.
Бронников озадаченно смотрел в его спину, и ему казалось, что запах, уносимый с собой дядей Юрой, стелется за ним шлейфом золотистого марева, в котором подрагивают листья жасмина и даже асфальт немного зыблется и течет.
Он вышел на Арбат и побрел в сторону "Праги", думая бог знает о какой всячине, то есть позволяя мозгу самостоятельно решать, о чем стоит думать. Ему представилось, как и впрямь дядю Юру выселят под Волоколамск… что он там будет делать? Общежитие? - странно… кто с ним будет жить в общежитии?.. Сразу несколько картинок сверкнули в голове, и он запнулся, подумав, не вернуться ли к машинке. Но рассудил, что этого никто никогда не напечатает - потому и смысла нет записывать. Дела… общежитие!.. он и здесь живет, как бродяга, а там?.. Правда, пенсия ему идет какая-то, да он ее быстро в распыл пускает… "Бог с ним, - вздохнул Бронников. - Сейчас лето, прокормится… Это зимой зол человек, суров, угрюм… мысль у него одна - как бы самому не заколеть, да женку с детками от морозу упасти. А угрела весна - он и сам растелешится, и душа у него, глядишь, маленько растеплится. Тогда и чинарик оставит подлиннее… и глоток поболе… И у ларьков, понятное дело, оживление: одно дело - на морозе пивко сосать (оно и так дрянь, да еще ларечница кипятку бухнет для подогреву!), а совсем другой коленкор - на солнышке! на скамейке! либо на травке, при газетке с воболкой или, скажем, кто побогаче, со ставридкой!.. Благодать!.."
Он даже забеспокоился, почувствовав, что слишком быстро и плотно врастает в шкуру дяди Юры. Но тут возле овощного грузчик уронил с железной телеги два ящика, и зеленые помидоры раскатились по всей улице. Кто-то крикнул: "Вот пьянь-то, господи!" Какой-то тип моментально насовал пяток томатов в авоську и смылся как ни в чем не бывало. Появилась заведующая с криком: "Колька! Урод двужопый! У тебя руки к чему присобачены?!" Колька ей ответил, но, поскольку и впрямь был в зюзю и ничего разумного сказать не мог, а к тому же мужская лексика зачастую грубее и прямолинейней женской, Бронникову стало неинтересно.
Он пошагал дальше, вернувшись к солидным мыслям более или менее известного писателя, живущего литературным трудом… так сказать, на договорах. А еще шагов через триста мелькнуло полезное соображение, касавшееся отношений между парторгом Горячевым, новатором и продвиженцем нового, и косным начальником цеха Парфеном Дормидонтовичем, ставящим рогатки на пути прогресса. Бронников достал из одного кармана карандаш, из другого блокнот и присел на скамью, чтобы записать найденное. Когда же снова рассовал пожитки и взглянул на часы, услышал приятный мужской голос:
- Герман Алексеевич?
Он вскинул глаза и увидел человека лет тридцати, темноволосого, чисто выбритого, приветливо улыбающегося, одетого в приличный темно-серый костюм, при галстуке. В челке надо лбом белела узкая седая прядка.
- Да… - от неожиданности неуверенно сказал Бронников. - Да, я. А что?
- Не позволите на два слова? - сказал человек и так ловко подмигнул, что Бронников сразу понял: он просит его отойти в сторону, чтобы сидевший на той же скамье старик не слышал разговора.
- Меня? - растерянно переспросил он, поднимаясь.
- На минуточку, - кивнул человек, а когда они отошли метров на пять, спросил: - У вас есть полчаса? Не могли бы проехаться с нами?.. тут недалеко.
- А в чем, собственно, дело? - осведомился Бронников, начиная чувствовать сердцебиение. - Вы кто, вообще?
Молодой человек извлек удостоверение, и Бронников прочел именно то, что и ожидал:
"КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ".
- Да, но… - сказал он, озираясь.
- Герман Алексеевич, не волнуйтесь, - урезонивающе, спокойно и очень серьезно сказал человек. - Правда. Дело пустяковое. Небольшую консультацию. Поедемте. Полчаса, не больше.
Машина, как оказалось, стояла у бровки. Человек распахнул перед Бронниковым заднюю правую дверь, сам сел рядом с шофером.
Ехали и впрямь совсем недолго - повернули два раза в переулках, затем пробрались уступчатым двором и встали.
- Прошу вас…
Бронников молча выбрался из машины и последовал за ним в подъезд. Поднялись на второй этаж. Щелкнул замок, скрипнула дверь, вспыхнул свет.
- Давайте знакомиться! - весело предложил молодой человек, когда Бронников вошел за ним в прихожую. И протянул руку. - Семен Семенович.
Бронников хмыкнул.
- Очень приятно. Меня вы знаете…
Совершенно не смутясь и не обидевшись, а только просверлив его столь же веселым взглядом, этот самый якобы Семен Семенович (ни на секунду Бронников не поверил, что его именно так зовут) прибрал свою невостребованную руку, потер ладони и радушно предложил:
- Да вы садитесь!
В комнате стоял казенный письменный стол и два стула. Окно закрывали плотные шторы.
Бронников сел напротив.
- Ну вот, - сказал Семен Семенович. - Скажите, Герман Алексеевич, вы из своих неопубликованных работ на Запад что-нибудь передавали? В зарубежные, так сказать, издания?
Мгновение Бронников смотрел на него в изумлении, потом с облегчением рассмеялся.
- Господи! Зачем мне это? Я, знаете ли, член Союза и… - Он неопределенно покрутил в воздухе пальцами. - И довольно известный писатель… с какой стати я буду?..
- Так не передавали? - уточнил Семен Семенович.
- Нет, - твердо сказал Бронников. - Не передавал. И не думал никогда.
- Понятно… А как же тогда вот это объяснить?
Семен Семенович выдвинул ящик стола, достал какой-то журнал и молча продемонстрировал обложку.
Это был эмигрантский журнал "Континент". Бронников много о нем слышал. Но в натуре видел впервые.
- И что? - раздраженно спросил он. - Я-то при чем?
Семен Семенович раскрыл на заложенной заранее странице и предъявил ему, держа журнал обеими руками - примерно как поднос или вожжи.
Бронников подался вперед.
В самом верху страницы было крупно написано:
ГЕРМАН БРОННИКОВ
"ПТИЦЫ НЕБЕСНЫЕ"
рассказ
Боевые будни
На небольшом экране мелькали кадры кинохроники. Бегут какие-то люди… вот отряд полицейских едет… плачущая женщина… снова беготня…
Карпов комментировал происходящее, сидя возле экрана за преподавательским столом.