Слуги выжили хозяев в чуланы под лестницей, а сами заняли лучшие комнаты. Сами себе назначили зарплату, намного превышающую хозяйский доход, погрязли в долгах. Открыли счета в заграничных банках. Отдыхают на тропических островах, тогда как хозяева могут позволить себе в отпуск разве что за грибочками в соседний лесок выбраться. Завели машины с мигалками. Сытое житье пошло впрок: обслуга склонна к активному почкованию и размножению, так что хозяева тоскуют: "Господи, как такую прорву прокормить?" Хозяева измождены и зачуханы, а слуги… Да что там, включите телевизор, личики в экран не помещаются.
Слуги забронировали свои комнаты, у дверей посадили охрану. Какие-то подозрительные личности, сгибаясь от тяжести, тащат из комнат хозяйское имущество. Слуги шушукаются по углам, заключают сомнительные сделки. А хозяева на кухне боязливо перемывают им косточки… Увы, такова натура всех слуг на свете: без ежовых рукавиц они мгновенно хамеют. Слуг-то переделать можно, а вот как переделать горе – хозяев? Плохи не слуги, а хозяева, которые разрешают слугам садиться на свою шею…"
– Гос-споди, что это?! – откинулась на спинку стула бледная редакторша.
– Вы же сами дали задание написать о предстоящих выборах исполнительной и законодательной власти. О слугах народа.
– Етит твою мать. А это еще что за опус?!
– Журналистское расследование по письмам читателей. Факты подтвердились: председатель комитета по имуществу непрозрачно делит жирные куски муниципального пирога. Архитектор берет взятки. Прокурор их покрывает. Город пронизали щупальца коррупции. Марко Незе с его "Спрутом" отдыхает.
Редакторша долго и тщательно рвала Антошкины листочки и эффектно сыпала в мусорную корзину.
– Антонова. Ну, уйдут меня на пенсию. Назначат Грюкина из отдела патриотического воспитания. Будете у него, гении мокрохвостые, ходить строем и хором пукать: "Взвейтесь кострами, синие ночи".
… Редакционные дамы напекли пирожков, командировали Антошку в травматологию, где в очередной раз томился Киянов. Вчера делал фоторепортаж с рытья фундамента под новый дом. Азартно прыгал со своей "сонькой", снимал с разных ракурсов. И тут его сзади тюкнуло по голове ковшиком экскаватора. Нечаянно. Легонько, конечно, тюкнуло, но ведь – экскаватор…
В больнице шел ремонт, на лестничных маршах умопомрачительно пахло свежей побелкой. Мелом пахло! Антошка его бы горы съела. Хотелось, пока никто не видит, лизнуть стену… Жадно, ненасытно вгрызаться, как тот экскаватор. Выгрызть вот такую дыру. Об извращенном аппетите призналась Киянову. Тот, с ледяным пузырем на макушке, жуя пирожки, подозрительно заметил:
– Ты, мать, не беременная ли?
– Киянчик, ты дурак.
Покупая в "Канцтоварах" пачку мела, Антошка уже все знала. У нее будет малыш. Сын нового мэра, маленький Коррадо Каттани. Так про себя назвала мэра Антошка. С его приходом повеял свежий ветер перемен. На архитектора завели дело. Председатель комитета по имуществу томился в СИЗО. Прокурора перевели в другой город.
Антошке поручили сделать о нем материал в рубрику "Знакомьтесь: персона".
– О, юная пресса!
Совершенно непохожий на мятых временем и тяжким бременем работы чиновников. Вылитый актер Микеле Плачидо, игравший отважного комиссара в фильме "Спрут": тяжелый подбородок, глубоко посаженные умные глаза, буйная шевелюра. Карман пиджака что-то оттягивает: не исключено, что пистолет. По окончании беседы мэр вынул из кармана не пистолет, а фляжку с вензелями. Разлил себе и "прессе" в серебряные рюмочки коньяк…
Второго марта выходил последний предвыборный номер газеты. План, разработанный Кияновым и Антошкой, был прост: редакторша на больничном, заместитель в командировке. Номер в печать подписывает ответственный (в редакции его звали безответственный) секретарь. Для него бутылка что мамкина грудь, после нее он подмахнет номер в печать не глядя.
Киянов спокойно верстает полосу, стирает ура – передовицу, а в типографию по электронке сбрасывается Антошкина статья. Та самая, которую редакторша искрошила в мусорную корзину. А электронный вариант-то остался! Антонова не сомневалась: статья зажжет глаголом сердца людей. Прочитав ее, они выйдут из летаргического сна. Оглянутся, прозреют, ужаснутся, гневно взрыдают и… Найдут ответ на извечное русское: "кто виноват" и "что делать".
Номер подписывался в четыре часа. Киянова все не было. Зеленая от токсикоза и ожидания Антошка металась по редакции. В половину четвертого Киянов позвонил и мрачно сообщил, что находится в обезьяннике. Его подкараулили и запихали в спрятавшуюся в кустах "ментовку".
– Тебя выпустят?!
– Под залог в 90 тысяч рублей.
Антошка прикинула: пока она накопит искомую сумму, Киянов просидит в обезьяннике пять лет.
Первым, на кого налетела на улице Антошка, был… Киянов.
– Редакторша внесла залог, – объяснил он. – Сразу поехала в банк, у нее на операцию было накоплено, она же сердечница… Слушай, Антошка, ты точно никому не говорила про наш план?
Никому. Кроме единственного человека, которому она беззаветно верила. Который бесстрашно в одиночку вступил в бой с местной мафией. Он посадил в тюрьму архитектора, снял мздоимца по вопросам имущества, выдворил из города негодяя прокурора. Он – Коррадо Каттани.
– Кто?! – завопил Киянов. – Да твой мэришка посадил архитектора, потому что тот с ним не делился. Снял имущественника, чтобы освободить кресло для племянника. А прокурора перевели с повышением в областной центр. И вообще, всем известно: твой отважный мэр в нашем городе отсиживается после прогремевшего дела с подложными авизо… И вообще, он женатый. Антонова, ты чего?!
Антошка лежала в обмороке белая, как мел, который она ела килограммами. Ей казалось, или на самом деле она слышала голос Киянова?
– Антошка, люблю тебя, твой ребенок будет моим…
Прошло четыре года. Редакторша после микроинфаркта ушла на пенсию. Ее кресло заняла Антонова, которая сама про себя говорит, что, "слава Богу, перебесилась". После аборта она располнела, купила енотовую шубу и двигается лениво, с чувством собственного достоинства. Иногда звонит мэр и приглашает "обворожительную прессу" в сауну "согрешить по старой памяти". Антошка тихо и мелко смеется в трубку.
Киянов отпустил бороду и ушел в лес. Он женился на девушке-Дауне и проповедует учение Анастасии. Однажды Антоновой удалось пробиться сквозь вечную зону вне действия. Трубку взяла косноязычная Даунша.
– Как Киянов?!
Сквозь свист и помехи слышалось:
– Ой, знаете, плохо. Крыл баню, свалился в крыжовник. 60 шипов выковыряли. Лежит распухший как подушка, но улыбается и передает привет…
ПИШУЩИЙ ЧЕЛОВЕК ЛЮДКА
Колыхнулась ситцевая занавеска. В закут вошла тетка. Людка оглянулась и быстро спрятала коробку с тушью. Но зоркая тётка уже заметила Людкины глаза: один обыкновенный, маленький и невзрачный, другой – с жирно начернёнными, торчащими ресницами.
– И думает – красиво, – презрительно сказала тётка. – Люди-то смеяться будут.
Тётка явно напрашивалась на скандал. Людка покраснела и крикнула:
– Вечно ты! Кто будет смеяться-то, такие деревенщины, как ты, что ли?
– Сама, шишига, не больно городская, – огрызнулась добившаяся своего тётка. Неодобрительно косясь на Людку, она шоркнула ладонью по одеялу, будто смахивала пыль. Уложила на койке ни разу не надёванное, пахнущее магазином бельё: скользкую сорочку, атласный лифчик-нулёвку и гипюровые тесные трусики. Потом подпёрла щёку рукой и, пригорюнившись, стала рассматривать разложенные вещи.
– Людк, – попросила она неуверенно, – может, в майке трикошной пока поедешь? Холодненько ещё. Москва – так, думаешь, и юг тебе?
Людка агрессивно сдёрнула с койки бельё и вышла из закута. Оттуда сказала злорадно:
– Лучше б печь затопляла, жадина. Холодина в избе. Нет, с утра над душой стоит.
Тётка отмолчалась, чувствуя, что замечание в её адрес справедливо.
Через минуту Людка: длиннорукая, с широкими мосластыми, как у парня, плечами, – вышла. Лицо у неё было посинелое, насупленное, – не глядя на тетку, стала влезать в джинсы.
Собственно, это были не джинсы, а брюки, сшитые не очень аккуратно в местном быткомбинате из шестирублёвой синей ткани. Под ветром штаны раздувались и трепетали парусами на худых Людкиных ногах. Людка гордилась ими и называла – "джинсы". Отсталая тётка смотрела на "джинсы" с ужасом.
– Мёд положила? – сурово спросила Людка, опережая тёткины причитания. Та всплеснула руками и засеменила на кухню. Людка, которой этого и надо было, бухнулась на колени у койки. Вытащила из пахнущего плесенью угла потрескавшийся школьный портфельчик. Он разбух от бумаг и был заботливо перевязан верёвочкой. Вытерев ладошкой пыль, сунула в хозяйственную сумку и прикрыла кофтой.
А из кухни уже шла тётка, неся в бережно вытянутых руках литровую банку с застывшим жёлтым медом.
– Дашь кандидатам-то, скажешь: свежий, в августе, мол, качали. Извините, мол, не побрезгайте. Так, Людка, скажи, слышишь?
Львовы, кандидаты каких-то химических наук, приходились родственниками соседке Евдокимовне. Евдокимовна, после уговоров и всяческих посулов со стороны тётки, покуражилась, поломалась – но адрес дала.
В десять часов местного времени Людка вышла из дома и размашисто зашагала к автостанции. В душе Людка, возможно, чувствовала себя маленьким Ломоносовым. Она думала о далёкой Москве, о бумагах в портфельчике, о всемирной славе, которую принесут ей эти бумаги…