СЛОН В ПАСКУДНОЙ ЛАВКЕ
– У вас снова открыта крышка унитаза, – грустно делает замечание соседка. – Глядите, Римма Васильна: деньги в доме не задержатся. Уплывут. Испарятся. Примета такая. А вот ещё: если ноги в унитазе помыть – к богатству.
– Фу. Ужас, дикость.
– Ничего не дикость. Одна знакомая: между прочим, стоматолог, кандидат наук, вечером ноги помыла – а на следующий день банк ей долгосрочный кредит оформил. Тут главное: ноги глубже бултыхать, в самом сливе.
Римма с соседкой пьют чай на Римминой кухне. Соседка сходила в туалет и сразу приметила непорядок: не опущенную крышку.
Соседка живёт напротив, частенько приходит к Римме на кухонные посиделки. Соседке – пятьдесят, Римме – тридцать. Соседка – домохозяйка с незаконченным средним образованием, Римма – востребованный графический дизайнер. Они абсолютно разные люди: по возрасту, по образованию, по интересам.
Но как откажешь, когда у человека горе: прошлой весной потеряла двух своих поздних, выстраданных дочек-близняшек. И про унитаз, и про ноги соседка говорит отрешённо, равнодушно – как всё, что она в последнее время говорит и делает: будто во сне. Глаза устремлены в одну точку. Внутренне она всегда там – в тот день со своими девочками.
Иногда она приглашает Римму к себе. Бывает, в её дверь раздаются звонки, топот удирающих маленьких ног. Соседка всякий раз старчески шаркает к дверям, щёлкает дверным замком, выглядывает. Окликает пустоту: "Таня! Вика! Что же вы прячетесь от мамы?" На лестничной площадке гуляет сквознячок, снизу доносятся отдалённое шушуканье и детский смех.
Соседка оставляет у порога на бумажке конфетки и печенки. Они либо быстро исчезают, либо долго потом валяются, затоптанные чужими ногами и изгрызенные кошками.
– Танюшка с Викулей снова приходили. Скучают без меня, матушки, – так соседка, улыбаясь, объясняет происхождение звонков в дверь. Римма сидит, не поднимая глаз. Не будешь же её разубеждать, что это не дочки, а дворовые озорники.
– Вот ведь, кажется, всё делала, чтоб беду от дома отвести, – всплёскивает руками соседка. – Мусор из избы не мела. Волосы чесала – не выбрасывала, везла на дачу и сжигала. Ногти состриженные – в газетку и в банную печь. И всё равно несчастье грянуло, откуда не ждала.
– А при чём тут ногти и волосы? – не понимает Римма.
– Как при чём?! Вся информация о человеке – в ногтях и волосах. Это как частичку своего тела выбрасывать. На ветер пускать.
Римма читала о той трагедии в газете. Девочки шли с рюкзачками из школы. Апрель, солнышко, в поле мяконькие игольчатые травинки лезут. Они сели метрах в трёх от обочины на сухом прогретом местечке, затеяли игру-угадайку. Простенькая девчоночья игра заключалась в том, чтобы угадать, какой транспорт сейчас проедет. Легковушка или трактор. Автобус или скутер.
Например, Вика говорит: "Сейчас будет громадный-прегромадный, как дом, грузовик с прицепом! Даже земля затрясётся!" А по дороге трюхает пенсионер-огородник на разбитом вихляющемся велике. Скрипит педалями: "Скурлы-скурлы". Смешно! Кто проиграет – лёгонький, совсем не больной щелобанчик.
– Следующим будет… – начала Танюша. Следующим было вылетевшее на обочину авто, как сорвавшееся с цепи. Девочки вместе с рюкзачками пушинками взлетели в воздух.
В машине сидела пьяная компания. Все вышли, заботливо, деловито осмотрели автомобиль на предмет вмятин и царапин, попинали по покрышкам. Загрузились обратно и помчались дальше.
Машину бросили во дворах, сами сняли посуточную квартиру. Купили ещё коробку водки: с горя и на помин невинных детских душ, как объяснили следователю. Вот, мол, какие мы жалостливые, совестливые, сентиментальные. Выпили и повалились спать. Здесь их всех и взяли.
Пожилые женщины в Риммином офисе качали головами. Оставь двадцать лет назад водитель сбитую жертву на дороге – был бы глубочайший общественный шок. Так поступить мог отъявленный подонок, недочеловек, гадина, фашист – убить мало. Потом пальцем показывали бы, на всю жизнь лепилось клеймо изгоя.
Сейчас ничего, привыкли. С такими здороваются, пожимают руку, сочувствуют. Собирают по месту работы и жительства положительные характеристики.
Сегодня, наоборот, шок у публики вызывает, если водитель подберёт жертву и отвезёт в больницу. Предательство и гадство на дорогах стали нормой. А обыкновенная человечность – из ряда вон выходящим событием, чуть ли не подвигом.
– Я ведь, Римма Васильна, совсем было заболела после того, как с Танюшкой и Викулей случилось . С койки не вставала, чуть концы не отдала, – раскачиваясь в такт своим мыслям, припоминает соседка. – Спасибо, добрые люди подсказали к госпоже Эльвире обратиться. К нашей экстрасенсше.
– И что ваш экстрасенс? – Римма настроена скептически.
– Погадала на картах, поводила руками над своим шаром. Есть у неё такой хрустальный шар: всё видит, предсказывает. Шар велел на могилку к доченькам ходить. Каждый день, в любую погоду. Больна – не больна, вставай и иди.
– Вот так прямо шар и сказал?
– Почему шар? Он госпоже Эльвире сказал, а та уже мне его волю передала. "Дочки твои, – это госпожа Эльвира передала, – скучают, вот и тянут маму к себе на тот свет. Навещай, – сказала, – их на кладбище ежедневно, им и веселее будет". Что вы думаете: выздоровела! Отпустили меня дочушки, разрешили ещё по земле походить. Чудо!
– Никакого чуда. До кладбища у нас лесопарком десять километров. Туда и обратно – двадцать, – безжалостно подсчитывает Римма. – И так каждый день. Физический труд, свежий воздух, природа, психологическая разгрузка… Это вам бы любой врач прописал.
– Чудо чудное… – не слушая Римму, зачарованно, туманно улыбается соседка. – Спасибо госпоже Эльвире.
Эту улицу, идущую вдоль посёлка, в народе прозвали Дорогой смерти. То тут, то там обочины были утыканы крестами, увешаны жестяными и бумажными веночками – со временем они гнили, истлевали, на их месте появлялись новые. С наступлением темноты на ум шло жутковатое крамаровское: "А вдоль дороги мёртвые с косами стоять!"
Дорога загородная, гаишники редкие гости. Под горку мчи себе с ветерком, хоть за двести на спидометре. Тут тебе озеро с пляжем, тут огороды с баньками. Грех не выпить – из автомобильных окошек в такт громыхающим ритмам махали руки с зажатыми в них бутылками. "Владимирский цынтрал, ветер северны-ый!"
На ограничительных знаках с тем же успехом можно было рисовать смайлики: никто из водителей не обращал на них внимания.
Чего только не делали с той роковой дорогой. Освящали, заказывали молебны. С иконой Божьей матери малым крестным ходом прошли… Даже после этого автокатастроф на том участке не уменьшилось.
Римма думала: "Вот если бы на большую дорогу вышел разбойник, душегуб с кистенём и ножом – тут же упекли бы за милую душу. А когда вылетает разбойничек с четырёхколесным "кистенём" в сотни лошадиных сил? Убийца он и есть убийца, давайте будем называть вещи своими именами. И неважно, каким орудием убийства он вооружён".
Что могло спасти положение? Камеры слежения? Из области фантастики. Чиновники разводили руками с поблёскивающими из-под манжет ролексами: нету денег на камеры.
И на светофоры нет. И на пешеходные дорожки – тоже нет денег. И ведь добро бы жили на скудных землях – а то в захлёбывающемся в нефти краю. Где те нефтяные денежки, в чьих замурованы заграничных бело-розовых мраморных виллах и яхтах, о зеркальные борта которых бьются тёплые лазурные волны?
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда прощаетесь на миг…
Примерно с такими обречёнными мыслями собирала Римма каждое утро сына-подростка в школу. Как на войну. Наставляла:
– На остановке держись от дороги подальше. Вставай за столбик какой-нибудь, за большое дерево. Ещё лучше: за бетонный бордюр. (В последнее время машинам мало дороги, таранят именно остановки с людьми).
– И по тротуарам осторожно, с оглядкой ходи. (Ополоумевшие водители норовят выскочить на тротуар).
До того непедагогично запугала ребёнка, что тот однажды (из глаз брызнули слёзы) крикнул: "Мама, хватит, я боюсь!" – "Чего боишься?" – "Всего! По улице идти боюсь! Из дома выходить! Жить здесь боюсь!"
Охватившая страну необъявленная дорожная война, как и полагается большой войне, заглянула почти в каждый дом. Словоохотливая помощница по хозяйству Зоя (один час – сто рублей) рассказывала Римме про младшую сестру. Тоже, давненько уж, та на Дороге смерти попала под шальной автомобиль:
– У-у, хорошенькая была, бедовая. Мужики за ней хвостом увивались. Шла вдоль дороги на пляж, в купальнике, обвернувшись в полотенце. Как машина сбила её, бедную: описала дугу в двадцать метров. Сколько потом ей операций делали. Селезёнку удалили, печень в сеточке сращивали. Так и мучилась после: ни жила – ни помирала, Царствие ей Небесное. А та пьянь на поселении три года посидела и по амнистии вышла.
Зоя рассказывает эту историю в сто первый раз. Одновременно переделывает сто дел: ползает, протирая плинтуса, поливает цветы – только схваченный резинкой мышиный хвостик на макушке деловито вздрагивает.
Уважительно, не смея нарушить творческий беспорядок, обмахивает султанчиком Риммин письменный стол с наваленными грудой справочниками, листами и блокнотами. Энергично переворачивает и вытрясает из клавиатуры крошки от печенья, яблочные семечки и подсолнечную шелуху.
Вдруг склоняется к висящей на спинке стула Римминой замшевой сумке. Пристально всматривается и уверенно говорит: