Ну, конечно же, Эллис не усидела дома. Ее студия "Арт-Релакс" возымела громкий успех. Она наслаждалась работой, творчеством, спокойной радостью семейного счастья.
Стен продолжал окружать ее трогательной заботой. Иногда ей хотелось открыть ему глаза на тот факт, что она уже давно не беззащитный ребенок, а взрослая женщина, мать уже почти взрослых детей… Но он светился таким счастьем, выполняя ее прихоти, а она так отдыхала душой, купаясь в его любви, что этот разговор все откладывался и откладывался, пока не перестал казаться актуальным.
Алек жил с Гелл. Он был по-своему счастлив. Гелл была женщиной подчиняемой, легко поддающейся, с ней он мог себя чувствовать ведущим, главным в семье, несмотря на то, что она больше зарабатывала и тащила на себе быт. Но он оставался преданным и любящим отцом их с Эллис детям, часто виделся с ними.
А дети радовались маминому счастью, радовались приходам отца, радовались появлению в доме хорошего и надежного друга – Стена.
Лера
Лера, как обычно, бежала домой после работы. Никогда не было у нее времени задержаться хоть на минуту. Рабочий день заканчивался в шесть часов, а в одну минуту седьмого Лера уже цокала каблучками в направлении автобусной остановки. Сегодня было особенно горько. Девочки из отдела собрались посидеть в кафе, отметить благополучное окончание проекта. И только Лера, как всегда, оставалась в стороне. У нее не было права на личное время. Рабочий день медсестры, дежурящей у Вадимки, заканчивался в половине седьмого, и она никогда, и ни при каких условиях, не соглашалась задержаться позже. Ее можно понять. Сидеть с Вадимкой – не сахар.
Когда 11 лет назад Лере предложили отказаться от ребенка, не глядя на него, она не поняла, о чем с ней говорит врач. Сергей Викторович прятал расстроенные глаза, бормотал, торопясь выговорить, вытолкнуть из себя то, что невозможно было проговорить спокойно:
– Ребенок – тяжелый инвалид, неизлечим. Видеть его Вам не следует, только лишняя боль. Вы не сможете ухаживать за ним дома. Подпишите бумаги и уходите. За полгода восстановитесь, съездите на курорт и забеременеете снова.
Лера смотрела на него и улыбалась, она все еще не принимала сути сказанного. Она слышала только, что с ней говорят о ее ребенке. О ее малыше, которого она так ждала, с которым разговаривала девять месяцев. Строила планы, как станет водить его в бассейн с самого рождения, готовила для него голубую детскую со сказочными птицами на стенах.
Ребенок у них с Сергеем был первый, желанный, тщательно запланированный. Они выждали, когда Лера закончит институт и устроится на хорошую работу. Съездили на море, чтобы напитаться витаминами и солнцем для здоровой беременности.
– Сергей Викторович, я не понимаю, о чем Вы… Принесите мне моего ребенка. Пожалуйста, принесите мне его… – жалобным голосом просила Лера.
– Ну что ж… Если Вы этого хотите… Сестра, шприц с реланиумом в восьмую палату, и скажите там, в детской комнате, чтобы подготовили ребенка Свирской.
Когда Вадимку положили рядом с Лерой на кровать, она все еще продолжала не понимать, почему этот странный кусочек из ночных кошмаров называется "ребенком Свирской". Была в этом какая-то неправильность. Свирская – это же она… да, Валерия Свирская. И у нее родился ребенок. Но причем тут это существо, что кряхтит и постанывает рядом с ней? Ребенок выглядел ужасно. Деформированное лицо, зияющая дыра на месте верхней губы.
Осознание накрыло Леру ледяной волной… Это он? Ее долгожданный ребенок? Кусочек ее плоти? Плод преданной их с Сережей любви? Она горько заплакала. И с потоком горя пришло решение: малыша не бросит, будет воспитывать и лечить. Решительно отвела рукой приготовленный шприц с успокоительным:
– Не надо, Сергей Викторович. Я справлюсь. Мужу ничего не сообщайте. Я сама, – сказала она изменившимся голосом. Резким, решительным голосом женщины без чувств. Голосом, ставшим ее с того самого момента, когда она поняла, что счастливой матерью ей не стать.
Врач уговаривал ее отдохнуть, оставить разговор с мужем на потом. Но и тут она приняла решение самостоятельно.
До родов Лера была нежной, нерешительной женщиной. Во всем соглашалась сначала с родителями, потом с мужем. Не повышала голоса, не умела настоять на своем. Теперь что-то надломилось в ней, и из надлома вышла совершенно новая личность. Сильная, волевая, жесткая.
– Сергей, послушай меня. Да, да, со мной все в порядке, я чувствую себя хорошо. Ребенка видела. Я как раз об этом хочу поговорить с тобой. Сережа… Наш ребенок инвалид, урод. Он не сможет развиваться и, скорее всего, рано умрет от инфекции. Я хочу, чтобы до нашей выписки ты решил, готов ли прожить свою жизнь рядом с таким ребенком. Об отказе от него не может быть речи, – проговорила она бесстрастным голосом и отключилась. Ей было страшно, что Сергей услышит сдерживаемые рыдания.
И вот одиннадцать лет она растит Вадима одна. Сергей долго пил, уходил к маме, возвращался, умолял отдать сына в дом инвалидов, родить еще одного ребенка и, в конце концов, уехал в Новосибирск. Пять лет назад она получила от него последнее письмо, бывший муж сообщал, что в новой семье родился сын. Здоровый мальчик.
Автобус подполз к ее остановке. Лера, задумавшись, чуть не опоздала выскочить на мокрую мостовую. Не думать! Эти два слова стали ее девизом в эти годы! Не думать о том, как все сложилось бы, если… Не думать о том, как Сергей играет со своим сыном в футбол… Не думать о том, как ей тяжело и одиноко в ее горе.
Медсестра торопилась. На ходу сообщая ежедневные новости, сколько памперсов сменила Вадиму, чем кормила его, сколько судорожных приступов было, она обувала в прихожей кокетливые сапожки.
Лера вошла в комнату к сыну. Ей героическими усилиями удается содержать мальчика дома. Его спальня похожа на больничную палату, как две капли воды. Вакуумный отсос, установка для зондового питания, столик с инструментами для катетризирования мочевого пузыря.
Мать измученно присела у кровати и стала поглаживать руку мальчика. У нее давно вошло в привычку разговаривать с ним, рассказывать ему, как прошел день. Конечно же, она прекрасно знала, что Вадим не понимает ее, но она была так одинока, ни одной живой души не было в ее маленькой квартире, кроме больного мальчика, а выговориться так хотелось.
И сегодня тоже она начала рассказывать ему, как прошел день на работе, как все девчонки собирались в кафе, как ей тоже хотелось, но она не пошла. Рассказывая, она так вдруг отчетливо осознала, как ей обидно, как хотелось сегодня быть вместе со всеми, как соскучилась она по полумраку кафе, спокойной музыке, коктейлю в бокале и легкому, ни к чему не обязывающему, флирту. Слезы сначала робко выглянули из глаз, проложили пробную дорожку на щеках, потом – смелее, весенним половодьем разлились по лицу, и, в конце концов, грянула горькая гроза. Лера рыдала, вскрикивая жалобы и бессвязные обвинения неизвестно кому, она дрожала всем телом, захлебывалась слезами, дыхание сбивалось. Впервые за 11 лет она выплакивала, выкрикивала, выбаливала наружу все свое горе, свой страх, безнадежность и незащищенность. А наплакавшись, всхлипнула жалобно, как ребенок, и, как ребенок, уснула, свернувшись жалобным калачиком в кресле.
– Посмотри на нее, – говорил умудренный старец, в белых, летящих одеждах, молодой женщине с лучащимся взглядом. – Она страдает. Она одинока. Она никогда не увидит плодов своей заботы о ребенке. Уверена ли ты?
– Ты же знаешь, беззаветная преданность – это мой урок. Я должна пройти через это… А ты… ты готов к этому растительному существованию? Без движения, без чувств и даже без мысли?
– Я прошел все уроки, очистил все уровни. Остался один: последний приход в Мир. Я должен дать этой женщине возможность проявить свою преданность. Только 12 лет. Потом я освобожу ее. Но ты ведь не забудешь нашего договора? Мы поможем друг другу пройти наши уроки. Я не хочу, чтобы тебе было больно…
Когда Лера проснулась, был уже вечер. На душе было ясно и спокойно. Она подошла к Вадиму, погладила деформированное личико, и на долю секунды ей показалось, что его бессмысленные глаза смотрят на нее с мудростью убеленного сединами старца.
– Спасибо тебе, спасибо за доверие! За то, что именно меня выбрал партнером в получении последнего твоего урока. Спасибо за помощь, – сказала она и поцеловала Вадима в щеку. Из его глаз вытекла одинокая слеза…
Прекрасная лебедь, или новое прочтение старой сказки
Когда ее первый птенец вылупился, Леди Утка несколько смутилась. Нет, конечно, она предполагала и в некоторой степени даже была готова… Ох, нет! Она совсем не была к этому готова. Когда красавец-лебедь стал залетать на их двор и выказывать знаки внимания молодой уточке, ее предупреждали, что подобный мезальянс к добру не приведет, что "дерево надо рубить в своем лесу". Но любовь есть любовь. Всепобеждающая и безраздумная, она снесла все социальные преграды. Отшептала тихая, смущенная свадьба, и молодые зажили семьей. Семьей… Леди Утка не совсем была уверена в том, что такую жизнь можно назвать семейной. Ее мама воспитывала совсем для другой жизни. Семья – это незыблемая ячейка, в которой все должны быть вместе, муж – добытчик, хозяин, жена – царица в доме, вопросы воспитания детей обсуждаются совместно и утверждаются матерью. А как же иначе, ведь это она высиживала их, не досыпая, а порой и не доедая, она нянчит их денно и нощно, учит плавать, ловить червячков. В их семье все было по-другому. Красавец-лебедь прилетал всегда нежданно, устраивал в доме веселый кавардак, выхватывал Леди Утку из правильного, тщательнейшим образом выстроенного порядка, уносил в подоблачные дали. Еще не успевало улечься неспокойное головокружение от его прилета, а он уж улетал неведомо куда, оставив после себя растерянность и беспорядок.