Когда слабость побеждает
Они были очень разные. Он – мягкий, легко поддающийся любому влиянию, как перышко на ветру, легко соглашающийся с любым доводом. Когда был неправ, просил прощения, когда боялся ее гнева, легко врал. Ласковый и нежный, страдал от повышенного тона. Талантливый и изобретательный, настолько невнимателен к мелочам, что проваливал любой проект, за который брался. Преданный и любящий пассивной, бездеятельной любовью.
И Она – резкая и жесткая, берущая на себя ответственность за все. Уверенная в своей силе и сочувствующая любой слабости. Незнающая ласковых слов, но требовательная к себе и окружающим. В ее лексиконе не было "могу", а только "надо". Она не любила, но считала себя обязанной заботиться, понимать, принимать, давать, поддерживать и согревать.
Такой была их семейная жизнь. Она готовностью своею к преодолению притягивала в нее препятствия. Он готовностью своей к провалу благополучно вляпывался в неприятности всякий раз. Они были неразделимы и взаимодополняемы.
Она рвалась вверх и тянула его за собой. Ее несокрушимой силы хватало на двоих. Глазами женской мудрости видела Она, что препятствия – на земле, стоит приподняться над ними – и увидишь просторы свободы и безграничности. И Она взлетала. Взлетала и падала, и снова взлетала. Разбивалась в кровь, но залечивала сломанные крылья и взлетала вновь. А Он, вцепившись в любимую мертвой хваткой, с верой в их неразлучность, взлетал и падал с нею вместе.
Однажды, приготовившись к очередному полету, Она решила все, что может помешать ей лететь, оставить на земле. В куче ненужного барахла остались неуверенность, страх, самоуничижение, обиды, чувство вины, чужие убеждения… и Он… Это привело ее в ужас… Как же так? Ведь они вместе, неразлучимы, "в горе и в радости"… Жизнь прожита вместе, дочь, воспоминания, преодоления… Столько дорог пройдено вместе… Как же так, спрашивала она себя раз за разом. Как же ответственность друг за друга? Как же общее дыхание инь и ян?
Мысли не давали покоя, и привычным жестом она включила радио, чтобы заглушить, забить эту журчащую в мозгу боль.
"Муж и жена – одно целое, разделенное на две половины с единственной целью, чтобы эта целостность была осознанной. Но у каждой половины есть свое собственное, суверенное право свободного выбора. И если твоя половина выбирает болото, ты обязан понять и уважать ее выбор, но не обязан принимать его для себя. Когда одна половина выбирает тонуть, а вторая – лететь – это катастрофа, кровавая операция на живом теле, без наркоза. Это всегда смертельный риск, но иногда он спасает жизнь. Ты имеешь право выбрать жизнь, даже если половина тебя выбрала смерть", – говорил голос неизвестного лектора.
И Она решила резать. Оставила его, окруженного бедами и неудачами, провалами и неуспехами, посмотрела сочувственно в последний раз, вспомнив об ответственности, которую взяла на себя много лет назад, выходя за него замуж, вытащила из шкафа белоснежные, постиранные и отглаженные, почти неиспользованные его крылья, положила рядом и взлетела, зажмурив полные слез глаза.
А взлетая, услышала, как он обращается к дочери, сильной, жесткой и уверенной в своей несокрушимой силе, совсем как мать: "У меня никого нет, кроме тебя, мама оставила меня, я не понимаю за что, ты одна у меня осталась"… и увидела в глазах, похожих на ее, как отражение в зеркале, осуждение… И подломились крылья в полете… Тяжесть боли детеныша своего Она не смогла поднять на своих мощных крыльях.
Он своей слабостью победил ее силу.
Складывая перышко к перышку сломанные снова крылья, думала она о бескрайнем небе, о песне ветра и силе солнечного света, о смраде болота, пронизывающем холоде пещеры и о праве выбора. О силе слабости и хрупкости силы. О судьбе своей сильной и доброй дочери. Уже сейчас, в юности, учится она жалеть слабого, любить зависимого. Кого выберет она в спутники через годы?
Она подошла к девочке, обняла ее за напряженные недоверием плечи и сказала:
– Мы любим людей не за то, что они хороши или плохи, сильны или слабы, не за выборы их и не за решения. Мы любим ни за что, а потому, что не можем не любить. Но любя, ты не обязана всегда делать тот же выбор, как тот, кого ты любишь, дочка. Ты выросла, у тебя сильные крылья. Только тебе выбирать, как использовать их. Ты видела пещеру, знай же, что есть еще и небо.
Дочь недоверчиво взглянула ввысь, повела крепкими своими молодыми плечами, взмахнула крыльями и взлетела. Юное ее неопытное сердце металось между восторгом полета и хохочущей в небе матерью, и поникнувшим на берегу привычного и понятного болота отцом. Она взлетала и возвращалась, прижималась к сжавшемуся от холода и одиночества мужчине, и, не выдержав духоты и смрада, взмывала ввысь, к теплому солнцу, игривому ветру и парящей с горящими глазами женщине.
А Она, выбрав жить любой ценою, замирая сердцем, смотрела на девочку и ждала… Решит ли она оторваться от того, кто, имея крылья, выбирает холодную пещеру на берегу болота. Или все-таки слабость победит силу, и девочка выберет остаться сиделкой при здоровом, но сломленном отце. Или он все-таки сможет, однажды сможет все-таки взлететь, не ради их любви уже, но ради связи с дочерью… Или силы духа его и белизны крыльев хватит хотя бы на то, чтобы отпустить юное сердце на свободу…
Она смотрела и ждала. В мыслях мелькнуло на минуту: "Он не знает своего выбора, надо сказать ему, помочь". Но Она знала, что Он ответит, к сожалению, знала… "Я верю, я могу полететь", скажет Он, пряча крылья в шкаф…
Гор
Запах страха поверженной жертвы возбуждал до дрожи. Не было уже необходимости добивать этого полумертвого от ужаса великана. Но остановиться Гор уже не мог. Оскалив зубы, он с наслаждением вонзил кривой нож в грудь врага, развернул широким движением. Волна горячего возбуждения прошла по телу, слившись обжигающим озером внизу живота, заставив скрипнуть зубами, подавляя сладостный стон, при звуке ломающихся ребер. Он снял перчатку и запустил руку в теплую, пульсирующую еще рану, резким движением выдрал живое сердце и впился в него зубами, как в губы сопротивляющейся женщины, испытывая то же сумасшедшее, до дрожи доводящее, клокочущее в теле желание.
В кабак он вошел, не остыв еще до конца от возбуждения, с горящими глазами, с медленно застывающей на губах кровью. Притянул к себе резким движением властелина, пытающуюся протиснуться мимо служанку. Ощущение мягкого, податливого тела в руках вызвало воспоминание о вздрагивающем на ладони сердце. Зрачки девушки замерцали темнотой, губы набухли, невозможно было не почувствовать звериной силы этого огромного мужчины с диким, окровавленным оскалом.
– Принеси вина и мяса и будь рядом, я возьму тебя после ужина, – прорычал Гор и оттолкнул разомлевшую красотку.
Гости посматривали в его сторону с опаской и интересом. Все знали, как опасно попадаться под руку рассерженному Гору, но также знали они, что после битвы и чаши, на время, становился он мягким и покладистым, как ребенок. И в это время отступал на миг жестокий наемник и появлялся красавец-менестрель.
Как уживались две этих, таких разных, личины в одном человеке, никто и никогда не понимал. Да и некому было задуматься над таким вопросом. Народ в соседних деревнях жил все больше простой и неученый. Было им достаточно того, что знали: нужно опасаться Гора угрюмого, с погасшим взглядом и опущенными плечами, а к Гору с горящими после драки глазами, с чашей вина в руке можно обращаться с любой просьбой. Ни в деньгах, ни в защите, ни в песнях отказу не будет.
Хозяин кабака сам принес заказ гостю, поставил кувшин с вином, чашу, поднос с сочащимися кровью кусками плохо прожаренного мяса. А когда увидел, что утолил Гор голод, и первый кувшин опустел, поднес к столу гитару и тихо отошел в сторону.
Кажется, не видел Гор ни хозяина, ни инструмента, ни направленных на него в ожидании глаз завсегдатаев кабака старого Грега. Сидел, устремив взор в неизвестное никому далеко, прислушивался к чему-то, звучавшему внутри… Отголоски ли прошедшей битвы звучали в его душе, новые ли песни рождались, кто знает. Не поднимая невидящих глаз, протянул он руку к гитаре, взял первый аккорд и задумался надолго. А когда ожили черные глубокие глаза страшного Гора, зазвучала песня. Низким гортанным голосом, вызывающим томящую ломоту в животах женщин и необъяснимую тоску в сердцах мужчин, запел он о далеких горах и о прекрасных девах, о мудрых правителях и благородных воинах.
Воители и крестьяне, мелкопоместные дворянчики и богатые проезжие слушали, переставая дышать на особенно низких, раздирающих воздух нотах, когда кости отвечали вибрацией на голос менестреля, и древние, звериные инстинкты пробуждались в крови. И только в одних глазах не было восхищения. В дальнем углу сидел тщедушный молодой человек с бегающими беспокойными глазами. Его взгляд перебегал с хозяина на певца, потом на дверь, видно было, что он ждет кого-то и боится своего ожидания. Дверь распахнулась с грохотом и в бегающих глазах сверкнула радость победы.
В кабак вошли солдаты королевской стражи. Окинув глазами зал, они подошли к Гору.
– Приказ короля, – гаркнул офицер, отступая за спины солдат.
Шестеро навалились на Гора, скручивая тугой веревкой руки и ноги. И никого не оказалось рядом. Заспешила по своим делам напуганная красавица-служанка, отвернулся к стойке занятый хозяин, опустили глаза к тарелкам гости. Не сдался наемник без боя. Пришлось солдатам звать на подмогу тех, кто остался во дворе. Не осталось ни одного целого стола, ни одной неразбитой табуретки в кабаке старого Грега.