Бальдини поднес свечу к этому человекоподобному существу, бормотавшему "стиракс", и подумал: либо он одержимый, либо мошенник и шут гороховый, либо природный талант. Ибо вполне возможно и даже вероятно, что названные им вещества в правильном сочетании могли составить духи "Амур и Психея". Розовое масло, гвоздика и стиракс - эти-то три компонента он так отчаянно искал сегодня целый день; остальные части композиции - ему казалось, что он их тоже угадал, - сочетались с ними как сегменты прелестного круглого торта. Оставалось только выяснить, в каком точном отношении друг к другу следовало их сочетать. Чтобы выяснить это, ему, Бальдини, пришлось бы экспериментировать несколько дней кряду - ужасная работа, пожалуй, еще хуже, чем простая идентификация частей, ведь надо было измерять, и взвешивать, и записывать, и при этом быть дьявольски внимательным, ибо малейшая неосторожность - дрожание пипетки, ошибка в счете капель - могла все погубить. А каждый неудавшийся опыт обходился чудовищно дорого. Каждая испорченная смесь стоила небольшое состояние… Ему захотелось испытать маленького человека, захотелось спросить его о точной формуле "Амура и Психеи". Если он знает ее с точностью до грамма и до капли - тогда он явно мошенник, который каким-то образом выманил рецепт у Пелисье, чтобы втереться в доверие и получить место у Бальдини. Но если он разгадает ее приблизительно, значит, он гений обоняния и как таковой заслуживает профессионального интереса Бальдини. Не то чтобы Бальдини ставил под вопрос принятое им решение удалиться от дел! Даже если этот парень раздобудет их целые литры, Бальдини и не подумает ароматизировать ими лайку графа Верамона, но… Но не для того же человек становится на всю жизнь парфюмером, не для того же он целую жизнь занимается составлением запахов, чтобы в один момент потерять всю свою профессиональную страсть! Теперь его интересовала формула проклятых духов, и более того, он желал исследовать талант странного мальчика, который прочел запах с его лба. Он желал знать, что за этим скрывается. Простая любознательность, не больше.
- У тебя, кажется, тонкий нюх, юноша, - сказал он после того, как Гренуй прекратил свое кряхтение. Он вернулся назад в мастерскую, чтобы осторожно поставить подсвечник на рабочий стол.
- У меня лучший нюх в Париже, мэтр Бальдини, - зашепелявил Гренуй. - Я знаю все запахи на свете, все, какие есть в Париже, только не знаю некоторых названий, но я могу их выучить, все названия, их немного, всего несколько тысяч, я их все выучу, я никогда не забуду названия этого бальзама, стиракс, бальзам называется стиракс, стиракс…
- Замолчи! - закричал Бальдини. - Не перебивай, когда я говорю! Ты дерзок и самонадеян. Ни один человек не знает тысячи запахов по названиям. Даже я не знаю тысячи названий, а всего несколько сотен, ибо в нашем ремесле их не больше, чем несколько сотен, все прочее не запах, вонь!
Гренуй, который во время неожиданной вспышки собственного красноречия почти распрямился физически и в возбуждении даже в какой-то момент замахал руками, описывая в воздухе круги, чтобы показать, как он знает "все, все", услышав отповедь Бальдини, мгновенно сник, обернулся маленьким черным лягушонком и неподвижно застыл на пороге, скрывая нетерпение.
- Я, - продолжал Бальдини, - разумеется, давно понял, что "Амур и Психея" состоят из стиракса, розового масла и гвоздики, а также бергамота и розмаринового экстракта et cetera. Чтобы установить это, нужно, как говорится, иметь довольно тонкий нюх, и вполне может быть, что Бог дал тебе довольно тонкий нюх, как и многим, многим другим людям - особенно в твоем возрасте. Однако парфюмеру, - и тут он поднял вверх палец и выпятил грудь, - однако парфюмеру мало иметь просто тонкий нюх. Ему необходим обученный за многие десятилетия, неподкупно работающий орган обоняния, позволяющий уверенно разгадывать даже самые сложные запахи - их состав и пропорции, а также создавать новые, неизвестные смеси ароматов. Такой нос, - и он постучал пальцем по своему, - так просто не дается, молодой человек! Такой нос зарабатывают прилежанием и терпением. Или ты смог бы прямо так с ходу назвать точную формулу "Амура и Психеи"? Ну, смог бы?
Гренуй не отвечал.
- Может быть, ты скажешь ее мне хотя бы приблизительно? - сказал Бальдини и слегка наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть притаившегося в дверях лягушонка. - Хотя бы примерно в общем виде? Ну? А еще лучший нос в Париже!
Но Гренуй молчал.
- Вот видишь, - промолвил Бальдини в равной мере удовлетворенно и разочарованно. - Ты не знаешь. Конечно, не знаешь. Откуда тебе знать. Ты из тех, кто за едой определяет, есть ли в супе петрушка или купырь. Ну что ж - это уже кое-что. Но до повара тебе еще далеко. В каждом искусстве, а также в каждом ремесле - заруби себе это на носу, прежде чем уйти, - талант почти ничего не значит, главное - опыт, приобретаемый благодаря скромности и прилежанию.
Он уже протянул руку, чтобы взять со стола подсвечник, когда со стороны двери прошелестел сдавленный голос Гренуя:
- Я не знаю, что такое формула, мэтр, этого я не знаю, а так - знаю все.
- Формула - это альфа и омега любых духов, - строго ответствовал Бальдини, ибо собирался положить конец разговору. - Она есть тщательное предписание, в каком соотношении следует смешивать отдельные ингредиенты, дабы возник желаемый единственный и неповторимый аромат; вот что есть формула. Она есть рецепт - если ты лучше понимаешь это слово.
- Формула, формула, - хрипло проговорил Гренуй, и его фигура в дверной раме обозначилась более отчетливо. - Не нужно мне никакой формулы. Рецепт у меня в носу. Смешать их для вас, мэтр, смешать? Смешать?
- Как это? - вскричал Бальдини более громко, чем ему пристало, и поднес свечу к лицу гнома. - Как это - смешать?
Гренуй впервые не отпрянул назад.
- Да ведь они все здесь эти запахи, которые нужны, они все здесь есть в этой комнате, - сказал он и снова ткнул пальцем в темноту. - Розовое масло вон там! А там апельсиновый цвет! А там гвоздика! А там розмарин!..
- Разумеется, они там, - возопил Бальдини. - Все они там! Но говорю же тебе, дурья башка, от них нет проку, если не знать формулы!
- Вон там жасмин! Вон там винный спирт! Вон там стиракс! - продолжал хрипло перечислять Гренуй, указывая при каждом названии на то или иное место в помещении, где было так темно, что едва можно было различить полки с бутылями.
- Ты, похоже, умеешь видеть в темноте, а? - продолжал Бальдини. - У тебя не только самый тонкий нюх, но и самое острое зрение в Париже, не так ли? Если у тебя к тому же хороший слух, то раскрой уши пошире, и я тебе скажу: ты маленький обманщик. Наверное, ты кое-что слямзил у Пелисье, подсмотрел что-нибудь, а? И считаешь, что можешь обвести меня вокруг пальца?
Гренуй стоял теперь в дверях совершенно распрямившись, так сказать, в полный рост, слегка расставив ноги и слегка растопырив руки, так что напоминал черного паука, цеплявшегося за порог и раму.
- Дайте мне десять минут, - довольно серьезно произнес он, - и я изготовлю вам духи "Амур и Психея". Прямо сейчас и здесь, в этом помещении.
- Ты полагаешь, что я разрешу тебе хозяйничать в моей мастерской? Прикасаться к эссенциям, которые стоят целое состояние?
- Да, - сказал Гренуй.
- Ну и ну! - Бальдини чуть не задохнулся от неожиданности. Потом набрал в легкие воздуха, перевел дыхание и устремил на шутника долгий, задумчивый взгляд. В сущности, не все ли равно, думал он, ведь завтра так или иначе все кончится. Я, конечно, знаю, что он не может сделать того, что обещает и даже не может этого мочь, этого не смог бы и сам великий Франжипани. Но почему бы мне собственными глазами не убедиться в том, что я знаю? А вдруг в один прекрасный день в Мессине мне взбредет в голову (у стариков иногда бывают странности и самые сумасшедшие идеи), что я не узнал гения, вундеркинда, существа, щедро одаренного милостью Божьей… Это совершенно исключено. По всему, что мне говорит разум, это исключено… Но бывают же чудеса? Бесспорно. И вот, когда я буду умирать в Мессине, на смертном одре меня посетит мысль: в тот вечер в Париже тебе было явлено чудо, а ты закрыл глаза!.. Это было бы не слишком приятно, Бальдини! Пусть уж этот дурак прольет на стол пару капель розового масла и мускусной настойки, ты бы тоже их пролил, если б тебя еще действительно интересовали духи от Пелисье. И что значит несколько капель - да, дорогих, весьма, весьма дорогих - по сравнению с надежностью знаний и спокойной старостью?
- Послушай! - сказал он нарочито строгим тоном. - Послушай! Я… кстати, как тебя зовут?
- Гренуй, - сказал Гренуй. - Жак-Батист Гренуй!