В тот вечер мы бродили с ним, пока не погасли уличные фонари. Подолгу стояли у перил моста и не могли наговориться. Карлетто рассказал, что многие старые антифашисты уцелели и готовы продолжать борьбу. Некоторые эмигрировали за границу, другие сидят по тюрьмам. Все борются по мере сил и держат связь друг с другом.
- Фашисты не очень-то уверенно себя чувствуют, - продолжал он, - тюрьмы битком набиты. Многие люди хоть и спят пока еще у себя дома, но за ними день и ночь ведется слежка. Знаешь, что мы должны делать? Нам, молодому поколению, надо работать с массами. Прислушиваться к их разговорам и помогать им разобраться во всем. Надо распространять газеты, вести пропаганду. Организовать забастовку, - в заключение добавил он.
Потом Карлетто ушел выступать в театр, и я с улыбкой подумал: "А как же Дорина? Если ее муж выйдет из тюрьмы, что же тогда будет?" Но когда мы сидели с ней в траттории, поджидая Карлетто, я хорошенько обо всем поразмыслил, и мне стало радостно, что и для заключенных есть надежда. Была прекрасная светлая ночь. На освещенных огнями реклам улицах толпился народ, то и дело проезжали машины и экипажи, остерии были открыты, где-то гремело радио, а эти бедняги сидят за решеткой. Да, хорошо бы разметать всю эту фашистскую свору. Не видеть больше на стенах физиономию дуче.
Понемногу я успокоился и даже пожалел, что не захватил с собой гитару. В тот вечер в тратторию впервые пришли Лучано и Фабрицио, двое друзей Карлетто; мы вспомнили о нашей пирушке в "Маскерино", и Дорина захотела отпраздновать встречу. Немного погодя к нам подсел не знакомый мне гитарист с цветком в петлице и принялся бренчать, да так, что тошно было слушать. Все уговаривали его не играть больше и передать гитару мне. Но тот озлился и, сообразив, что я нездешний, совсем обнаглел и обозвал меня свиньей и ублюдком. Потом швырнул в меня стулом. Когда на шум прибежали полицейские, он валялся на полу и рыгал. А так как уложил его на пол я, мне пришлось сообщить полицейским свою фамилию и адрес. Особой радости я при этом не испытывал: ведь кто раньше знал обо мне?
Дорина натерпелась такого страху, что нам пришлось отвезти ее домой в пролетке. Мы же вчетвером решили немного прогуляться. Шли и пошучивали.
- В Турине такого, верно, не бывает, - сказал Лучано.
- Да нет, не скажи, в остерии всякое случается.
- Пабло молодец, - остановившись, сказал Карлетто, - он, когда надо, умеет постоять за себя. Нужно уговорить его присоединиться к нам.
Мне казалось, что я уже целую вечность не видел Турина. Слушая их разговоры, я вспоминал о той ночи, когда мы пили в "Маскерино" и я играл на гитаре; шел снег, и утром я отправился домой один-одинешенек. Вот и сейчас тоже была ночь, но только ночь в Риме. Я спросил:
- А Джулианелла как поживает? Поет по-прежнему?
Трое друзей оживленно говорили и ничего мне не ответили. Меня даже смех стал разбирать при мысли, что Карлетто может руководить какими-то людьми. А между тем он принял решение.
- Завтра мы получим литературу. Ты, Фабрицио, отнесешь ее в Трастевере. А ты, Пабло, пойдешь со мной на прогулку, договорились? - сказал он.
"Пойти на прогулку" означало отнести листовки в определенный квартал.
- Ведь ты, Пабло, со многими людьми встречаешься. Нам как раз нужно связаться с рабочими, которые строят мост. Помог бы ты организовать забастовку строительных рабочих.
- Да они лучше меня во всем разбираются, - возразил я. - Приходят в мастерскую и сами начинают меня уму-разуму учить. Они до чентезимо знают, на сколько их обсчитали.
- Такие сведения надо собирать, - сказал Лучано, - и потом сообщать нашим товарищам.
Я согласился пойти завтра "на прогулку". И вместе с Карлетто вышел в полдень, поскольку Бьонда была в мастерской.
- Где же листовки? - спросил я.
Карлетто хитро усмехнулся:
- Об этом не беспокойся.
По дороге мы болтали о разных пустяках. Потом вскочили в проходящий трамвай. Сошли сразу после Собора святого Петра.
- Ох, не было бы у меня горба! - вздохнул Карлетто. - А то меня все знают.
Неожиданно у самого моста я столкнулся с каким-то военным. Тот сразу же обрушился на меня с руганью. Я уже хотел было ответить, но Карлетто меня удержал.
- Бежим лучше, а с ним в другой раз рассчитаешься.
Мы юркнули в один из переулков. Люди ютились в каких-то жалких норах, напоминающих стойла.
- Прямо как в Генуе, - сказал я Карлетто.
Он ничего не ответил и толкнул меня в подъезд:
- Подожди здесь.
В подъезде было темно и пахло гнилью. Карлетто мгновенно исчез. Немного погодя я выглянул и увидел, что он возвращается. Он неторопливо шел по переулку и улыбался. Мы опять свернули на улицу.
- Ну а как же с листовками?
- Все уже сделано, - шепотом ответил он. - Теперь нам надо добраться до центра.
"Только и всего", - подумал я, оглядываясь вокруг.
- Почему ты не дал мне почитать хоть одну? Мне тоже интересно узнать, о чем там пишут.
- Это было бы неосторожно, - ответил он. - Такие вещи в трамвае не читают.
Я никак не мог понять, в чем же заключается настоящая опасность. Тогда Карлетто растолковал мне, о чем пишут в этих листовках.
Возвращаясь домой, я все пытался поставить себя на место тех, кто тайком читает эти листовки. Что бы я сказал, прочитав, что кругом воровство, что нам надо быть стойкими и не предавать свой народ и что весь мир ненавидит фашистов? Кто-то рисковал жизнью, печатая эти листки. Об этом и дорожные рабочие говорили, приходя в мастерскую. В моей голове не укладывалось, зачем надо было писать листовки, ежеминутно рискуя, что тебя арестуют. Не понимал я, что за удовольствие находит во всем этом Карлетто. Когда фашистам удавалось поймать кого-нибудь с листовкой в руках, они торжествовали. Про это тоже говорил мне Карлетто. Поднесут листовку к самому твоему носу, прочтут вслух, а потом начинают избивать. Стоило ли идти на такой риск? Ведь если хотят причинить кому-нибудь неприятность, его заранее не предупреждают.
Я возвращался в мастерскую немного взволнованный. В общем-то, я был рад, что узнал, как все это делается. А Бьонде вовек не догадаться, на какую "прогулку" я ходил. И что сказала бы старая Марина? Я бы многое отдал, чтобы поговорить сейчас с Амелио. Вспомнил, как он лежал тогда в постели, а кругом валялись газеты. Верно, он был похитрее Карлетто. Со мной, например, он никогда не откровенничал. Кажется, все бы отдал, чтобы поговорить с ним сейчас.
Но в мастерской вместо Амелио я увидел Солино, приятеля покойного мужа Бьонды; он варил гудрон и полдня проводил в траттории.
- Нам ведь и так платят, - сказал он. - Чего же особенно стараться?
- Кто вам платит?
- Подрядчику прямая выгода, чтобы работа растянулась подольше. Ведь после каждого рабочего дня он немалую толику денег кладет себе в карман.
Бьонда в окошко наблюдала за нами. Я закурил сигарету и прислонился к дверям. Мимо промчался грузовик с прицепом и с номерным знаком Анконы.
- И так тоже жить можно, - сказал Солино. - Зарабатывают шоферы неплохо.
Тогда я сказал:
- Мне довелось работать на грузовике. Люблю я ездить по дорогам.
В комнату ленивой походкой вошла Бьонда.
- Дай прикурить, - обратилась она ко мне. Она тоже частенько курила, стоя в дверях, и держала сигарету, как мальчишка. Была она в комбинезоне покойного мужа. - Значит, хочешь водить машину? - тихо спросила она.
Солино выплюнул окурок и направился к выходу.
- Берегитесь! - на ходу кинул он. - Если Пабло вас бросит, навеки вам соломенной вдовой оставаться.