- Что толку? - сказал я. - Вот смотри, Амелио все потерял.
- Оставь Амелио в покое, ты ведь его не знаешь по-настоящему, - говорила Линда. - Амелио молодец, ты за него не волнуйся. Незачем себя так настраивать. И нечего его жалеть.
Я спросил, почему она не хочет признаться, что была близка с Амелио.
- Потому что это неправда, - ответила она. - Просто мы встречались, а больше ничего не было.
- Видела, что у него с ногами?
Линда сжала мою руку и промолчала. Я спросил шепотом:
- А у тебя он бывал?
- Не все ли равно, - сказала Линда. - Уж поверь, на твоем месте Амелио не стал бы задавать такие вопросы.
Потом она налила мне чаю, вскипятив воду на маленькой плитке. В комнате было темно, и только электрическая плитка бросала красный отблеск. Провожая меня, Линда не зажгла света. В дверях обняла и шепнула:
- Завтра в кафе.
И опять я уходил на рассвете. Трамваи еще не ходили, лишь слышался их отдаленный звон. Было очень холодно, фонари уныло раскачивались на ветру. Глядя на Торре Литториа, я подумал о Лубрани и о том, что он делает. Может, он снова напился. Чего только в этих особняках не происходит. Линда, наверно, сейчас уже уснула. "Так счастлив я уже никогда не буду!" - беззвучно кричало все во мне. Но площадь была безлюдна, я мог бы даже заорать.
На вокзал я на этот раз не пошел. На виа Милано была уже приоткрыта дверь кафе. Я завернул туда. Хотелось спать, но было так приятно покурить, вспоминая сегодняшнюю ночь. Я заказал молока, чтобы согреться и подкрепиться. Потом выпил рюмочку граппы.
Что изменилось, думал я, с того времени, как мы были детьми? Разве только то, что жизнь идет и что дом наш везде и нигде, как сказано в Священном писании. И что теперь я пью граппу, но и молоком не брезгаю. Интересно, любит ли Линда молоко? Тут я подумал, что у Линды, как и у всех женщин, должно быть свое молоко. Я представил себе ребенка, который сосет грудь матери, познавшей любовь. И как он пищит, если не дать ему грудь! А я сижу себе в кафе и посмеиваюсь.
Потом в кафе вошли несколько человек с покрасневшими от холода лицами. Какая-то женщина, за ней две зеленщицы с рынка в кожаных фартуках. Кто заказывал рюмку граппы, кто кофе с бренди. Вот появились носильщик и нищие, они топали ногами, чтобы согреться. Обычные лица, сколько их встречаешь на Корсо. Начало светать.
Возвращаясь домой, я все думал об этих людях. Одни работают, другие нет. Стоит ли лезть из кожи и трудиться не покладая рук, чтобы заработать побольше, если и носильщик и нищий, в конце концов, выглядят одинаково? Между теми, у кого нет крыши над головой, и теми, кто выползает на площадь на рассвете, нет большой разницы. У тех и у других озябшие лица, гусиная кожа.
Видно, Линда права, подумал я. Я не гожусь для того, чтобы зарабатывать деньги. Конец Корсо упирался в холм. Но Линда сейчас спит, и на этот холм она ходила танцевать с Амелио в такую же холодную ночь, когда играла только гитара и гитарист окунал пальцы в граппу, чтобы согреть их.
Я шел, и мне было холодно. Помню, проходя мимо новой тюрьмы, я посмотрел на толстые стены и подумал: "Интересно, в камерах тепло или нет?" Тут я увидел тюремную машину, которая подъехала к воротам, стражники открыли дверь. Я чуть-чуть замедлил шаг. Мне никогда не приходилось видеть, как людей сажают в тюрьму. Чего только не бывает на свете. "Неужели в такой ранний час тоже сажают в тюрьму? - думал я весь остальной путь. - Кто знает, дают ли в тюрьме молоко".
V
Как-то я встретился с Ларио после полудня, а потом провел с ним вечер. Днем мы вместе отправились на велосипеде в Сан-Мауро, ему нужно было отвезти заказ одному клиенту. Была суббота, и Ларио был свободен. Я тоже был свободен, так как Линда мне сказала: "Уходи, сегодня я хочу побыть одна. Увидимся завтра".
Ларио понимал, что со мной что-то происходит, и потому, когда в Сасси я вдруг вырвался вперед, он, догнав меня, молча поехал рядом, не задавая никаких вопросов. Я мчался как сумасшедший и, несмотря на холод, весь взмок; мне хотелось проверить, на что я гожусь. И вот так, отрываясь от Ларио, который неотступно следовал за мной, несясь по шоссе, расстилавшемуся впереди, я словно оставлял у себя за спиной все свои мысли и весь этот день и уже думал только о том, что ждет меня завтра. В Сан-Мауро, присев на насыпь, мы подкрепились колбасой и потом глядели на темнеющие вдали холмы, где, по словам Ларио, когда-то охотился его дед с доном Боско. Но мне больше нравилась По, и я любовался ее прозрачными водами и не мог поверить, неужели это та же самая река, что в Турине. Солнце зашло, и Ларио сказал:
- Умей я играть на гитаре, я бы играл с утра до ночи.
- А я так и делаю, - ответил я. - Каждое утро играю полчасика.
- Но ведь утром тебя никто не слушает, - сказал он, - какая тебе прибыль?
Когда мы возвращались домой, еще больше похолодало.
- Знаешь, - сказал Ларио, - девушки обижаются. Почему ты больше не гуляешь с ними? - Ларио всегда говорит спокойно. Потом помолчит, немного поразмыслит. Он парень упрямый. - Ведь не станешь же ты уверять, что и по ночам сидишь у Амелио.
- Ночью я брожу по Турину. - Мне даже стало весело. - Прогуливаюсь, играю на гитаре и пою, - сказал я, - потом обхожу народ с шапкой и собираю деньги.
В этот вечер мы с Ларио зашли в остерию, и я захватил с собой гитару. Меня там не ждали, но встретили шумно, как всегда. Потом почти все стали танцевать, кто-то хлопнул меня по плечу и сказал:
- А ведь ты бы, пожалуй, сыграл лучше, чем они.
Те, кто не пошел танцевать, затеяли спор. Мнения разделились: одни утверждали, что, когда танцуешь, нужно слушать музыку, другие говорили, что это ерунда и на музыку не обращаешь внимания. Я молчал, а затем объявил, что во время танца меня интересует только партнерша, музыку же лучше слушать, когда ты один. Потом взял гитару и стал что-то наигрывать, прислушиваясь к разговорам.
Разве предполагал я вчера, что снова буду сидеть за этим столиком? Я подумал, что Амелио тоже вот так коротал здесь вечера, когда не встречался с Линдой. И я сидел за столиком тихо, как он, и раздумывал обо всем. Я представлял себе, как он выходит на костылях из дому, идет, подходит к нашему магазину. И говорит: "Сегодня вечером", останавливаясь на пороге, чтобы не подыматься по лестнице. Спрашивает у Карлоттины: "Где Пабло?" И вот мы, как я сегодня, входим в остерию. Я вижу гримасу презрения на его лице, прилипшую к губе сигарету, вижу, как он наносит мне резкий удар в челюсть, точно пса тычет в морду. "Негодяй! - кричит он. - Убирайся отсюда!"
Потом я подумал: "А что, если бы я пришел сюда с Линдой?" Амелио уж наверняка не привел бы Линду в нашу компанию. Меня охватила ярость оттого, что весь вечер я думаю только о ней и об Амелио, и я сказал приятелям, которые играли в карты: "Выпить охота", - и взял в руки гитару.
Ларио и Мартино слушали меня, прислонившись к подоконнику. Для начала я сыграл быстрый танец. Принесли вино, и мы втроем выпили. Келино, не отрываясь от карт, обернулся:
- Угостили бы и нас!
Я не играл здесь с того дня, как разбился Амелио. Но я наперед знал все, что они скажут. Знал, что, когда они начнут петь, кто-нибудь крикнет: "Либо в карты играть, либо петь"; что потом будет ораторствовать Келино, за ним другие и наконец закажут еще вина. Все мне было заранее известно. Напиться бы поскорее да уйти.
Я поиграл еще немного, и скоро все перебрались за наш столик. Мне припомнились слова Линды, что надо бы мне попробовать свои силы в оркестре. "Пожалуй, попроси я сейчас у них денег за игру, мне бы тут же раскроили череп бутылкой". За игру на гитаре не платят. Это ведь такой пустяк. Мое обычное развлечение, когда я не с Линдой. У меня заныло под ложечкой, словно от удара кулаком, и я играл, чтобы эта щемящая боль прошла, пил, чтобы она снова вернулась, и мне до смерти хотелось встать, выйти на улицу, бродить до самого утра.
Но единственный верный путь забыть обо всем - напиться. Все говорили, кричали и умолкали, лишь когда я начинал играть не знакомую им мелодию. С минуту они слушали, потом снова принимались болтать. Один лишь Мартино, совсем еще мальчик, стоял у окна и слушал за всех.
"Этот бедняга кончит вроде меня, - думал я. - Как знать, кто будет его Линдой?" Но, увидев его мозолистую руку с огрубевшими пальцами, черными от въевшейся в кожу металлической пыли, я понял, что у него судьба иная. "Будь он на моем месте, он тоже мучился бы. Но теперь путь его ясен". Я поднял стакан и подмигнул ему, как некогда мне Амелио. Мартино в ответ улыбнулся одними глазами.
Об Амелио не было разговора. Никто не навещал его, и никто даже не спросил меня, вижусь ли я с ним. Зато надо мной подшучивали из-за Линды. Имени ее никто не знал, но меня видели с ней на Корсо. В конце концов я сказал:
- Да отстаньте вы! Лучше скажите, не нужен ли кому-нибудь хороший гитарист?
- А мы его задаром имеем, - сказал Келино. - Какой дурень станет платить за то, чтобы послушать гитару?
Меня просто бесили его слова. Кто-то сказал:
- Будь это в Неаполе, ты мог бы играть в Марекьяро.
- Слушать небось вы его любите, - резко сказал Ларио. - Когда Пабло не приходит, уж как вы его честите.