Гитара лежала рядом на кровати. Я со злостью сказал:
- Так ты хочешь, чтобы я поиграл?
Снова зазвучала прежняя мелодия, но теперь я словно обезумел. Играл я негромко и сам не замечал, как бегали мои пальцы по струнам. И чем больше я играл, тем милее казалась мне мелодия, я наслаждался ею, но знал, что все это никому не нужно и что мне уже давно следовало уйти. Они слушали меня молча, и, когда я кончил, Линда скорчила гримаску. Амелио же сказал, что очень здорово у меня получилось.
- У тебя бывает желание потанцевать? - спросила Линда, взяв у него из рук чашку. - Помнишь, как мы танцевали у Джиджи под аккомпанемент гитары?
Амелио сразу оживился.
- Помнишь, - продолжала Линда, - было зверски холодно, все даже воротники подняли. А гитарист, чтобы согреть пальцы, окунал их в стаканчик с граппой.
- Тогда и улица вся обледенела, - сказал Амелио. - А ночью мы стали кататься на санках.
- Вот ведь сумасшедшие были. Вздумали в январе у самых ворот кататься на санках!
Линда подняла с пола газету и спросила:
- Ты что, газеты все подряд читаешь? - Потом сказала мне: - Он все туринские газеты выписывает.
Я посмотрел на нее, но ничего не ответил.
- А вот Пабло вроде меня. Он газет в руки не берет.
- Ничего не теряет, - бросил Амелио.
Я не знал, как поступить. Не знал, надоел ли я Линде и догадался ли обо всем Амелио. Я смотрел, как они оживленно разговаривали. Мне хотелось бы быть сейчас далеко отсюда, на берегу По. Я представил себе Линду и Амелию одних в этой комнате. Поднялся и сказал:
- До свидания. Пойду домой.
- Ты что, не хочешь, чтобы я оставалась здесь? - сказала Линда и сердито посмотрела на меня.
- А мне-то что. Мне надо идти, - грубо бросил я.
- Ты что, злишься на меня? - протянула Линда.
Я пожал плечами и спрятал гитару в футляр. Так бы и швырнул ее, чтобы она раскололась на куски.
- Дай мне хоть сигарету, - сказала Линда.
- Пачка на кровати. - И я ушел.
Остаток утра я провел, бесцельно блуждая по улицам. Моросил дождь, под ногами хлюпала грязь. В конце концов я очутился на окраине Турина, на какой-то заброшенной улочке, и мне вспомнилась та ночь, когда мы бродили с Линдой и как она остановилась на маленькой площади и сказала: "Но почему мы гуляем вдвоем?" Теперь и не вспомнишь, что это была за площадь. Я замедлил шаги. Улочка была пустынной, вокруг ни души.
Все же Линда зашла ко мне в магазин и оставила записку. Она написала лишь, что, когда дурь у меня пройдет, не мешало бы навестить Амелио, а то он совсем один. Писала она наспех, тут же на прилавке, значит, рассчитывала застать меня дома.
К Амелио я не пошел и все эти дни почти не выходил из магазина. Вечно торчал у двери и выкуривал сигарет больше, чем продавал. Но нередко туманным или солнечным утром я представлял себе, как Линда подымается по лестнице к Амелио, как они весело болтают вдвоем, Линда поправляет ему одеяло, потом обнимает его и целует. Потом мне слышался ее голос, когда она, желая утешить его, говорит: "А помнишь?" Может, они и сейчас спят вместе. По вечерам я уходил из дому то с одним, то с другим приятелем, иногда с Ларио, иногда еще с кем-нибудь. Мы шли к женщинам или в кино; я ни с кем больше не говорил об Амелио, а если кто-нибудь заговаривал о нем, я молчал. А про себя думал: "Все это зря, ведь Линда просто дура". Но в душе я понимал, что Линда вовсе не дура и что она, в сущности, предпочла калеку Амелио мне, который, как всякий пропойца, только и умеет что бренчать на гитаре. И все-таки я упорно ждал, уверенный, что она никогда больше не придет.
Но она пришла, и лицо у нее было радостное. Она смело вошла в магазин - там никого не было - и спросила, прошла ли у меня блажь. В этот момент вернулась мать, и Линда, сразу же приняв озабоченный вид, стала покупать марки. И такое она сделала серьезное лицо, что моя мать ее не узнала. "Вот, - подумал я, - в этом вся Линда". Но потом она попросила проводить ее до двери и сказала, что с тех пор так и не видела Амелио. На шее у нее был повязан все тот же голубой шарф.
- Хочешь, пойдем вечером прогуляемся? - сказала она.
Ill
Так мы снова стали гулять с ней по вечерам, и теперь уж только вдвоем, без всяких знакомых. Линда знала много всяких местечек в долине, куда парочки добирались на машине; понятно, это стоило немного дороже, но зато можно было не беспокоиться, что вас здесь узнают, что вдруг появится Ларио или еще кто-нибудь. Мы могли потанцевать, а потом сесть за столик и болтать. Однажды Линда спросила меня, нравятся ли мне здешние оркестры.
- Уметь самому играть, должно быть, приятно, - сказала она. - А ты и правда здорово играешь. В тот день я поняла, какой ты. Почему, бы тебе не захватить гитару сюда, в "Парадизо"?
- Ты с ума сошла. Нас выставят за дверь.
- Ну тогда пойдем потанцуем.
Потом притушили свет, и мы стали целоваться. Линда танцевала, тесно прижавшись ко мне и стараясь губами отыскать мои губы. Я давно чувствовал, что к этому идет, но с Линдой все выглядело по-иному. Не казалось чем-то запретным, просто трудно было быть рядом и не касаться ее.
Постепенно мы пристрастились к "Парадизо". Ходить туда пешком было холодно. Другое дело автомобиль или мотоцикл Амелио.
- Ты бывала здесь с Амелио? - спросил я ее как-то вечером.
- Я прихожу сюда всякий раз, когда удается.
- Одна приходишь?
- Здесь одна никогда не бываешь.
- Послушай, - сказал я, - расскажи мне, как вы с Амелио проводили время.
Линда, смеясь, взглянула на меня.
- Тебе мало, что мы здесь танцуем с тобой? По-моему, танцевать лучше, чем о ком-то говорить. - Затем сказала: - Жизнь у меня была беспокойная. Приходилось ездить в Новару, Салуццо, Казале. Иногда он возил меня на мотоцикле. Уезжали мы рано утром. Я обходила клиентов.
Линда рассказала, как познакомилась с Амелио. В тот год она ездила на Ривьеру, возила туда свои модели. Выкупалась в море и забыла на пляже свой голубой шарф.
- Великолепный шарф, теперь такого не найти, - сказала она. На следующий день она отправилась смотреть гонки и вдруг видит: навстречу ей идет длиннющий парень, а у него из-под кожаной куртки выглядывает небесно-голубой шелк. "Это мой шарф", - заявила она. Амелио вытащил его, понюхал и сказал: "Посмотрим, - потом наклонился к ней, вдохнул ее запах. - Верно".
Так состоялось их знакомство.
- Я не знал, что у Амелио такое тонкое обоняние.
- Амелио - парень что надо.
В тот вечер, танцуя, я все пытался уловить запах Линды, мне хотелось быть с ней у моря, греться вместе на солнце, а утром просыпаться и видеть ее рядом, потом садиться в поезд, разъезжать повсюду, работать и знать про нее все-все, какой она была с Амелио и какая она была в детстве, знать всю ее жизнь. Линда заметила, что пальцы мои дрожат, и тогда она протянула губы для поцелуя, потом взяла меня за руку, и мы вернулись за столик.
- Что с тобой? - Чуть покраснев, она взглянула мне в лицо.
В тот самый вечер, когда все произошло, Линда была очень взволнована. Вечером мы встретили Лубрани. Случалось, что в ресторанчике мужчины иной раз раскланивались с Линдой, но она никого не окликала. А этот подошел прямо к нашему столику и сказал:
- Вот ты где.
Линда ответила что-то и протянула ему руку. Он был в пальто, я успел заметить, что это толстый, красномордый детина с усами. Посыпались шутки, остроты, в конце концов мне пришлось поздороваться с ним, потом подошел швейцар, взял у него пальто. Он представился:
- Лубрани, - и уселся за наш столик.
Он разговаривал с Линдой и поглядывал на меня. Говорил он, а Линда смеялась. Он был из тех, чей разговор действует на женщин, словно щекотка. Он пришел сюда потанцевать и поглазеть на публику. Может, подвернется что-нибудь стоящее. Он провел рукой по волосам и сказал:
- Да, уже седые.
Линда сказала, что такого добра, которое он ищет, всюду хватает. Она смотрела на него во все глаза. Он испытующе взглянул на нее.
- Ты-то, как я вижу, уже кое-что нашла, - пробурчал он в усы. - Давай потанцуем немного.
Обняв его, Линда ободряюще помахала мне рукой; в смутной тревоге я смотрел, как они танцуют, вслушивался в музыку, в шорох их шагов. И еще я думал об обнаженных деревьях, о холодных дорогах, о танцевальных залах, о всех тех, кто смеется, наслаждается жизнью, о всех тех, у кого есть деньги. Но Линда была тут, рядом, в этом зале, скоро она вернется за столик, и мы непременно закончим наш разговор.
Танец кончился, но я не сразу увидел их. Потом услышал голос Линды. Подошла она, за ней Лубрани, а с ними какая-то блондинка. Они сели. Я подумал: "Вот эта ловит себе карася".
Лубрани объявил, что хочет отпраздновать встречу, и заказал ликер и сухое вино. Блондинку отыскала Линда, с которой они были на "ты". Линда называла ее просто Лили, старалась усадить рядом с Лубрани и даже сказала:
- Знала бы Клари!
Но Лубрани, усевшись за столик, только к Линде и обращался, а блондинку, которая все поглядывала вокруг, по-отцовски похлопывал по плечу. Теперь они вспоминали прошлое, как Линда приносила в театр пакеты и картонки, а Клари устраивала ей сцены ревности.
- Бедняжка, - вздохнула Линда. - Она все такая же красивая?
- Мне приходится держать ее дома. - Лубрани сердито посмотрел на меня, словно я был в этом виноват. Желая его задобрить, я улыбнулся.
- Но время от времени она от меня убегает, - продолжал Лубрани, - все еще хочет петь в театре. Теперь она, верно, в Неаполе.
Он предложил выпить и налил всем ликеру.
Заиграл оркестр. Лубрани поднялся, молча подал руку Лили, и мы все пошли танцевать.