XXX
Рассвет застал нас всех на веранде - мы сидели кто где, по двое, по трое, особняком. Чилли и еще один спали. Кто смотрел в окно, кто болтал. Пьеретто и Додо тянули граппу.
Мы вернулись вразброд из зарослей кустарника, из рощи, с насыпи. Пинотта, которую я разбудил, постучав в дверь ее каморки, варила нам кофе.
Лица, землистые на рассвете, стали мертвенно-бледными, потом розовыми, а электрический свет мало-помалу тускнел. Погасив его, мы растерянно оглянулись вокруг. Первыми встрепенулись женщины.
Они уехали, когда стало совсем светло, но еще не просохла роса - влажный гравий почти не заскрипел под шинами. Старый Рокко, стоя возле бассейна, из которого торчала труба, смотрел им вслед.
- Мы приедем еще, - орали они. - По автостраде сюда рукой подать.
- Мы приедем в Милан! - крикнула с насыпи Габриэлла.
Поли уже ушел к себе. Мы послонялись по усыпанной гравием площадке, озираясь вокруг. С низкой ветки сосны свешивался клетчатый шарф. Я задел ногой валявшийся на гравии целехонький бокал. Теперь, утром, при обычном свете, я не осмеливался взглянуть в глаза Габриэлле. Орест молча, как и все, прохаживался, заложив руки за спину.
- Дураки эти миланцы, - сказал Пьеретто.
Габриэлла устало улыбнулась.
- Ты банален. Возможно, они то же самое говорят о нас.
- Все дело в мужчинах, - сказал Пьеретто. - О мужчине можно судить по тому, каких женщин он терпит.
- Ты их вообще не терпишь, - бросил Орест.
- Вот что, - сказала Габриэлла, - обсудите это между собой. Я пойду отдохнуть. Счастливо оставаться.
Мы проводили глазами ее удаляющуюся фигуру, четко вырисовывающуюся в ясном воздухе, и вернулись в гостиную. Мне казалось невозможным, чтобы мы возобновили прежнюю жизнь. Что-то изменилось. Как бы это выразить? У меня было такое чувство, будто и с нами здесь уже распрощались.
В гостиной был кавардак, и в спертом воздухе стоял запах цветов. Воняло воском. На одной из тарелок тлела недокуренная сигарета.
- Ночью я зашел на кухню, - сказал Орест, - и застал там Пинотту. Она плакала оттого, что никто с ней никогда не танцует.
Мы посидели в креслах. Как я и ожидал, у меня заболела голова, и я как бы вынашивал в себе эту боль.
- Выпей-ка, это помогает, - сказал Пьеретто и налил себе рюмку.
Потом зашел разговор о том, чтобы пойти за покупками к Двум Мостам. Эта мысль нам понравилась.
- И то дело, поможем Пинотте.
Я поднялся к себе в комнату за пиджаком. Проходя по коридору - мне запомнился легкий запах, исходивший от согретых солнцем занавесок, - я услышал кашель, харканье, хрип. Эти звуки доносились из комнаты Поли. Я нажал на ручку двери, и дверь подалась. Поли, сидевший на кровати в пижаме, поднял глаза. Он тяжело дышал, а в руке держал носовой платок, который был весь в крови. Он поднес его ко рту.
С минуту я стоял в нерешительности, а Поли смотрел на меня с каким-то беспомощным выражением в опухших глазах…
- Не понимаю, - пролепетал он, с трудом переводя дыхание.
Он хотел было спрятать руку, потом раскрыл ее. Рука тоже была в крови.
- Это не рвота, - сказал он, - Габриэлла…
Я нашел ее в ее комнате. Она выбежала, на ходу надевая халат. Поли встретил ее с удивленным и обиженным видом наказанного ребенка.
- Мне не больно, - сказал он. - Я только сплюнул.
Мы позвали Ореста, позвали Пьеретто. Габриэлла металась по комнате, суетилась вокруг Поли. Глаза ее горели сухим блеском, как в жару, точно ее изнутри жгли все взгляды, слова, жесты этих дней, а лицо приняло суровое, почти ожесточенное выражение, которое уже не сходило с него.
Орест тщательно выслушал Поли, кусая губу.
- Пойдем, - сказал я Пьеретто, - не будем им мешать.
- Ты знал, что он чахоточный? - говорили мы друг другу на веранде.
- При той жизни, которую он вел, это не удивительно, - сказал я. - Вероятно, он это знал.
- Ну да, - сказал Пьеретто, - в таких случаях лечатся.
Иногда он был наивен, Пьеретто. Я сказал ему, что недостаточно помнить о здоровье, чтобы делать или не делать то или другое. Сказал, что Поли, какой он ни сумасшедший, человек меланхоличный, одинокий, из тех, кто много думает о таких вещах и поэтому заранее знает, что с ним должно случиться.
- А про Габриэллу ты знал?
- Что?
- Что она влюблена как кошка.
С этим он согласился. Но потом сказал:
- А кто мышь?
Они спустились вниз, и Поли тоже. Вид у него был кислый, глаза запавшие, лицо бледное. Он сказал нам обычным голосом, что нет причины менять наши привычки, что на свете полно людей, у которых идет кровь из носу, и кто хочет жить, живет.
Орест ледяным тоном объяснил, что болезнь у него, по-видимому, застарелая и что он не понимает, как могли в больнице не заметить этого. Он говорил, не глядя на Габриэллу.
- Ты должен немедленно показаться врачам, - сказал он Поли. - Тебе надо ехать в Милан.
Тогда Габриэлла сказала нам, что спустится к Двум Мостам позвонить по телефону.
- Давай я съезжу на велосипеде, - предложил я.
- И отвези меня, - сказала Габриэлла, - я хочу поговорить с его отцом.
Но я не умел везти другого, да еще под гору, и, естественно, поехал Орест. Габриэлла сидела на раме между его рук, и он щекой касался ее плеча.
- Не выпить ли нам с горя? - сказал Поли, входя в дом. - Теперь уж все равно.
Он маленькими глотками выпил свою рюмку. Лицо у него было землистое, но он улыбался. Я думал о той ночи на холме, когда из-за деревьев показалась зеленая машина.
- Не хватало только моего отца, - сказал Поли. - Правда, ему осталось недолго возиться со мной, скоро мне конец.
Пьеретто пробормотал, чтобы он не говорил глупостей.
- Разве от этого что-нибудь меняется? - глухо сказал Поли.
Он кашлянул и прикрыл рукой рот. Потом вытащил сигарету.
- Брось, - сказал Пьеретто.
- И ты туда же, - сказал Поли, но не закурил и положил сигарету. - Такие грешки и заполняют день. Рисковать жизнью из-за маленького порока, из-за пустяков не так уж глупо. Перед тобой открывается целый мир.
- Мир велик, - сказал Пьеретто и опрокинул рюмку.
Когда Орест и Габриэлла вернулись, мы уже были под хмельком, и Поли лепетал, что жить легко, когда умеешь избавиться от иллюзий.
Орест посоветовал ему отдохнуть перед дорогой. Габриэлла отняла у него рюмку и сказала, чтобы он лег. Потом она вместе с Пиноттой начала ходить по дому, посылать нас то туда, то сюда, доставать из комодов и шкафов и упаковывать вещи. Орест, сжав зубы, ходил за ней.
Вскоре после полудня приехал автомобиль, зеленая машина, которую вел молодой парень в ливрее. Он почтительно сказал, что синьора командора нет в Милане. Габриэлла велела ему погрузить чемоданы.
Мы позавтракали в молчании. Габриэлла встала из-за стола, чтобы поговорить со старым Рокко. Я пошел посидеть на насыпи, поглядел на равнину и на дикие склоны холма. В небе, откуда, казалось, и веяло сладким запахом фруктов, плыли большие белые облака.
Сели в машину. Мы трое разместились сзади. Поли не сказал ни слова и, к моему удивлению, не сел за руль. Орест повесил через плечо свое охотничье ружье, а рукой придерживал на подножке велосипед.
У подножия Греппо мне не пришло в голову оглянуться. Мы немножко поспорили, какой дорогой ехать, и, потрясшись несколько минут на ухабах, оказались на станции, между домиков с цветами на окнах, перед знакомыми холмами. Мне показалось, будто я знал их всю жизнь. Мы вышли у шлагбаума. Отсюда начиналось белое от пыли асфальтированное шоссе с защитными тумбами и низкими изгородями. Мы обменялись несколькими словами, пошутили, и суровое лицо Габриэллы на миг осветилось улыбкой. Поли помахал рукой.
Потом они уехали, а мы пошли выпить на мельницу.
ТОВАРИЩ
РОМАН
© Перевод Л. Вершинин
I