XXVI
Наступило тягостное затишье. Отсутствие Ореста расстроило наш план пойти на охоту; Габриэлла поднялась к себе писать письма; Пьеретто сказал: "Что за идиот", - и пошел спать. Единственным, кто не вышел из равновесия, казался Поли, который остался в гостиной и перелистывал журналы, поставив возле себя бутылку коньяка. Увидев в окно, что я слоняюсь как неприкаянный, он спросил, почему я не иду выпить и не позову Пьеретто. Тогда я попятился в сосны, крикнула "Пьеретто!" - и ушел.
Я спустился к грабовому лесу и пошел дальше. До сих пор я ни разу не делал этого. Я оказался на красной проселочной дороге, которая вела через плато, пыльной и усеянной бычьим навозом. Над нею роем кружились желтые бабочки. Мне был приятен теплый запах клевера и хлева, он говорил мне, что свет не сошелся клином на Греппо. Во мне всплыло все, что накипело на сердце, и я решил в тот же вечер объявить, что возвращаюсь в Турин.
Повернув назад, я в последний раз посмотрел на холм. Снизу видны были только сосны и обрывы, поросшие чахлым кустарником. Греппо действительно был как бы островом, бесплодным и диким. В тот момент мне хотелось быть уже далеко и думать обо всем этом, живя своей обычной жизнью. Ведь теперь я уже не мог забыть этот холм - он запал мне в сердце.
Я встретил Рокко, который медленно спускался по склону. Он сказал, что наверху меня ищут.
- Кто меня ищет? - спросил я.
По его словам, меня искали все четверо. Они преспокойно пили чай под соснами.
- И доктор тоже?
- Да, и доктор.
Вот сумасшедшие, подумал я и настороженно поднялся на вершину холма. Габриэлла - она была в розовой юбке - закричала, увидев меня, закричала, что я не должен ее предавать, не должен дезертировать, как вчера. Я пожал плечами и стал пить чай. Орест как ни в чем не бывало снова принялся объяснять некоторые хитрости стрельбы (он уже держал ружье на коленях). Наконец мы, слава богу, двинулись.
На этот раз мы шли все вместе. Я толкнул Пьеретто локтем в бок и вопросительно посмотрел на него. Он отвернулся и поглядел на небо.
- Разве они не поссорились? - прошептал я.
- Она пошла к нему в комнату, - ответил он.
Тогда я подвинулся к Оресту и спросил у него, где же тот заяц, которого мы должны убить. Тут Поли что-то сказал ему, и он обернулся, а Габриэлла мельком посмотрела на меня, изобразив улыбку. Так как мы уже сошли с дороги, первый же куст отделил нас от остальных. С бьющимся сердцем я пролепетал (мы уже перешли на "ты"):
- Могу я с тобой поговорить?
- Pardon? - сказала она, по-прежнему смеясь.
- Так дело не пойдет, Габриэлла, - сказал я. - Я хотел поговорить с тобой об Оресте. - Мы остановились. Я заглянул ей в глаза. Она была серьезна, хоть и смеялась.
- Орест выводит всех из терпения, - пробормотала она. - У него скверный характер.
Я посмотрел на нее в упор. Она пожала плечами и отодвинулась. Потом заговорила суровым тоном:
- Ты ему тоже должен это сказать, если он тебя слушает. Кажется, вы добрые друзья. Он не должен больше капризничать. Я таких, как вы, не боюсь…
Мы шли между деревьями и кустами. Позади нас слышались шаги остальных. Раздвигая ветви, Габриэлла схватила меня за запястье и прошептала:
- Ты не знаешь, как он мне дорог… Никто не знает. Такой серьезный, такой смешной, такой молодой… Смотри, если ты заговоришь с ним об этом… Но он должен слушаться меня и не капризничать…
Мы вышли на прогалину, вышли и остальные. Что-то просвистело у меня над ухом, и раздался выстрел. Я услышал, как заорал Пьеретто. Закричала и Габриэлла. Все мы закричали. Оказалось, Орест выстрелил в дикую утку - крякву, как он нам сказал, - и промахнулся.
- Что за сумасбродство стрелять нам в затылок, - сказала Габриэлла. - Ты мог уложить нас.
Но Орест был счастлив.
- Ведь это всего лишь дробь, - сказал он. - Чтобы убить человека таким зарядом, надо стрелять в него в упор.
- Дай мне ружье, - сказала она. - Я хочу выстрелить.
Поли остался на краю поляны, как бы подчеркивая, что не принимает участия в этой игре. Мы стали ждать другой птицы; Габриэлла держала ружье наизготове; Орест смотрел то на нее, то на небо, беспокойный и радостный. Немного погодя, поскольку ничего не происходило, Поли предложил идти дальше, спуститься к беседке.
В этот вечер за столом было много разговоров и шуток насчет кряквы.
- Тут нужна была бы собака, - говорил Орест.
- Прежде всего нужен охотник, - сказал Пьеретто.
Они говорили с набитым ртом, уписывая за обе щеки.
- Аппетита ты не потерял, - сказал я Оресту.
- А почему бы ему не проголодаться? - сказал Поли. - Ведь он охотник.
- Ему надо расти, - сказал Пьеретто.
- Что вы имеете против Ореста? - вмешалась Габриэлла. - Оставьте его в покое. Он мой возлюбленный.
Орест смотрел на нас вроде бы весело, но сконфуженно.
- Будь осторожен, - сказал ему Поли. - Габриэлла женщина. Ты заметил, что Габриэлла женщина? - продолжал он с легкой насмешкой.
- Это нетрудно, - засмеялась она. - Я здесь одна.
- Единственная, - сказал Поли и, улыбнувшись, подмигнул нам.
Пьеретто, как видно, все понимал и забавлялся. Орест уткнулся в тарелку. Казалось, он готов провалиться сквозь землю. А Габриэлла с минуту смотрела на него, и с лица ее не сходила язвительная улыбка.
Сколько дней Габриэлла так улыбалась ему? Она улыбалась и мне, и даже Поли. Казалось, вернулись наши первые дни в Греппо. Габриэлла и Орест вместе исчезали, скрывались на балконе, в лесу. Это выглядело так, как будто они играют; прятаться не было надобности. Я думаю, что они могли бы встречаться и говорить на глазах у нас, на глазах у Поли. Габриэлла была способна на это. Иногда мне казалось, что она смеется над нами, что она вымещает на Оресте свою злость на нас всех. Когда вечером мы собирались за столом, лицо у Ореста было удивленное, подчас обалделое. Ни мне, ни Пьеретто уже не удавалось расшевелить его, даже заводя разговор о Поли. Впрочем, какое это имело значение? Габриэлла кружила ему голову только для развлечения. Я сказал ему это однажды вечером, когда он сидел, нахмурившись, но Орест только покачал головой: мол, ты не знаешь.
Время от времени они ссорились - это чувствовалось по их молчанию, по их взглядам. По утрам, когда Поли долго не спускался и Орест путался под ногами у Габриэллы, она говорила ему, чтобы он побыл с нами, сходил за цветами, проводил Пинотту к Двум Мостам. "Ступай, ступай, дуралей", - бросала она ему с небрежной улыбкой, расхаживая по комнатам. Орест в отчаянии шел в сосняк. Но потом спускался Поли, спускался Пьеретто, и тогда Габриэлла настойчиво звала его, требовала, чтобы он присоединился к нам, брала его под руку. Орест повиновался, сопровождаемый саркастическим взглядом Поли.
XXVII
- Я не в восторге от этого сосняка, - сказал как-то вечером Пьеретто, приближаясь вместе с Поли ко мне между стволами деревьев. - Разве это глушь? Жабы и змеи здесь не водятся.
- Какая муха тебя укусила? - сказал я.
- Держу пари, что тебе и здесь хорошо, - сказал он и ухмыльнулся. - А по мне, на болоте лучше. Здесь даже нельзя раздеться догола. Засилье цивилизации.
- Я не нахожу, - сказал Поли. - Мы живем, как крестьяне.
Из-за деревьев вышла Габриэлла и подозрительно посмотрела на нас.
- Секретничаете? - спросила она.
- Какие тут секреты, - сказал Пьеретто. - Вот Поли убежден, что живет по-крестьянски. А по-моему, мы едим и пьем, как свиньи. Вернее, как баре.
- Как баре? - надувшись, переспросила Габриэлла.
Пьеретто рассмеялся ей в лицо.
- Странные понятия у некоторых людей, - сказал он. - Что же, по-вашему, вы зарабатываете себе на жизнь?
Но Поли сказал:
- Если ты хочешь раздеться догола, пожалуйста.
- Это невозможно, - сказал Пьеретто. - Здесь чувствуешь себя слишком цивилизованным.
- Вы хотите ходить голым? - сказала Габриэлла. - Почему бы нет? Но крестьяне таких вещей не делают.
Тут Пьеретто посмотрел на меня.
- Ты слышал? У синьоры те же взгляды, что у тебя.
- Не называй меня синьорой.
- Как бы то ни было, - упрямо продолжал Пьеретто, - ходить голым, как животные, не может никто. Я спрашиваю себя, почему…
Габриэлла едва заметно улыбнулась.
- Поймите меня правильно, - сказал Пьеретто. - Жить голым, а не раздеться забавы ради.
Между деревьями показался Орест с обиженной миной на лице.
- На мой взгляд, - сказал Поли, - все мы голые, хоть и не знаем об этом. Жизнь - слабость и грех. Нагота - это слабость, что-то вроде открытой раны… Женщины ощущают это, когда у них месячные.
- Твой бог должен быть голым, - пробормотал Пьеретто. - Если он похож на тебя, он должен быть голым…
За столом все чувствовали себя неловко. Даже Пьеретто в этот вечер не шутил. Самый невинный вид был у Ореста, который грустно-грустно смотрел на Габриэллу. От этого разговора под соснами остался какой-то осадок, какое-то чувство стыда. Я вдруг заметил, что Поли и Габриэлла обмениваются взглядами - напряженными, почти страстными, непритворными. Меня снова охватило давнее нетерпение, стремление остаться одному. На этот раз заговорил Пьеретто.
- Как ни хорошо в Греппо, а всему приходит конец. Пора и честь знать, - сказал он резко. - Что ты об этом думаешь, Орест?
Орест, которого этот вопрос застал врасплох, поднял голову, не успев изменить умильное выражение лица. Но никто не улыбнулся. Ни Поли, ни Габриэлла ничего не возразили. Очевидно, что-то происходило. Я снова подумал о Розальбе.
- Охотники, сезон окончен, - сказал тогда Пьеретто.
Орест робко улыбнулся.