XXIII
Когда поздним утром они трое приехали на двуколке, у меня голова была как чугун, а голос охрип. Мы всю ночь говорили о смерти Розальбы. Поли мало что знал об этом. Она покончила с собой в том пансионе, который содержали монахини, - отравилась то ли ядом, то ли наркотиком, - когда он уехал на море. Мы прогуливались под соснами, вокруг бассейна, и говорили, говорили до самого утра. Поли говорил, что смерть не имеет значения, что не мы ее причиняем, что внутри нас - радость и покой и ничего больше.
Тогда я спросил его, входит ли кокаин в условия душевного покоя. Он ответил, что все мы употребляем какие-нибудь наркотики, от вина до снотворных, от нудизма до охоты с ее жестокостью.
- При чем тут нудизм? - сказал я.
Оказалось, вот при чем: некоторые выходят на люди голыми из потребности уподобиться животным и преступить человеческую норму.
Мне не хватило ночи, чтобы заставить его признать, что между самоубийством и смертью от болезни или несчастного случая целая пропасть. Поли говорил о Розальбе нетвердым голосом растроганного ребенка; с умилением говорил о тех днях, когда он был при смерти; никто ни в чем не был виноват; Розальба умерла; им обоим было хорошо.
Всю ночь мы, как бы подтверждая его правоту, пили, курили и спорили. Восход солнца застал нас в креслах, за кофе, который подала нам растрепанная Пинотта. Сквозь иглы сосен просвечивала луна. Теперь мы толковали об охоте, о бедных животных: Поли говорил, что из всех наркотиков кровопролитие единственный, пристрастия к которому он не понимает; в крови есть что-то дьявольское, этому научила его Розальба.
- Вот теперь Орест затевает охоту. Он не понимает, что человек может испытывать отвращение к некоторым вещам. Пусть охотится, но не пристает к другим…
Дневной свет меня немного успокоил, но напряжение, усталость, глухой гнев не дали мне заснуть. Когда я услышал на поляне веселые голоса, меня взяла злость на Пьеретто, который, конечно, знал про Розальбу, но ничего не сказал мне, и я не сразу спустился: смотрел в потолок и думал о том, что Розальба, кокаин, пролитая кровь, холм - все это сон, злая шутка, которую все сговорились сыграть со мной. Оставалось только спуститься и сделать вид, что я ни о чем не догадываюсь, чтобы не попасть в дурацкое положение. Оставалось только рассмеяться им в лицо, вот что…
Внезапный грохот заставил меня соскочить с постели. Я подбежал к окну и увидел, как они со смехом слезают с двуколки. Орест потрясал дымящимся ружьем, Габриэлла с распущенными волосами, зацепившись платьем за козлы, кричала: "Снимите меня".
Из дома выскочили Пинотта и кухарка; вышел Поли. Поздоровались, начались тары-бары. Про вино, про ярмарку, про овраги. "Ну и посмеялись же мы, - говорили они. - Мы заехали в селение Ореста". Лошадь, опустив голову, рыла землю копытом.
Спустился и я. Сумятица не улеглась до самого полдня. Габриэлла, Орест и Пьеретто продолжали галдеть и на веранде. Они все еще были под впечатлением шумного веселья, и это объединяло их. Что за селения, говорили они, вот где люди умеют повеселиться, а Пьеретто угодил в канаву и в одном кабаке подрался с хозяином; потом они звонили в колокола, взбудоражили пономаря; а еще воровали виноград на одном винограднике.
- Ну как, - сказал Пьеретто, сидевший на подлокотнике кресла Габриэллы, - ты приготовил ружья, Поли? Мы будем вам вместо собак.
В полдень они наконец угомонились. Габриэлла поднялась наверх привести себя в порядок. Я посмотрел на Ореста - вид у него был спокойный и счастливый. Его возросшую близость с Габриэллой выдавали глаза, не надо было ни о чем его спрашивать.
Я не понимал Пьеретто, который опять принялся шутить с Поли. Они заговорили об одном крестьянине, который знал деда Поли и рассказывал, сколько женщин тот обрюхатил в окрестных селениях.
- В нашем роду мужчины этим издавна славились, - сказал Поли. - И отпора они не получали.
- Жаль, что Габриэлла тебя любит, - сказал Пьеретто. - А то можно было бы отплатить вашей семье той же монетой. Ты должен почаще посылать ее на такие гулянья.
Не знаю, что было на уме у Пьеретто, но Ореста взорвало, и, вскочив на ноги, он выкрикнул что-то нечленораздельное. Поли недоуменно взглянул на него.
Орест стоял перед Пьеретто и не говорил ни слова. Они на мгновение уставились друг на друга, оба пунцово-красные, потом Пьеретто пришел в себя.
- Что это с тобой? - сказал он резко. - Тебя задело за живое?
Орест смерил взглядом его, потом Поли и вышел, ничего не сказав.
Как только мы с Пьеретто, поднимаясь по лестнице, оказались одни, я спросил у него, знает ли он про Розальбу. Он спокойно сказал, что давно уже знает и со времени туринской истории этого ожидал.
- Что же и остается женщине в таком положении? У женщин нет отговорок. Они не способны на абстрактное мышление…
- Поли ублюдок и недоумок…
- А ты этого не знал? - сказал он. - Ты что, с луны свалился?
Мне хотелось исколотить его. Я прикусил язык. В эту минуту по коридору пропорхнула Габриэлла; она кивнула нам и сбежала по лестнице.
- Что это за новая история? - пробормотал я. - Кто из вас двоих вскружил ей голову?
- Ты хочешь сказать, кто думает, что вскружил ей голову. Такой ловкач, который заарканил бы ее, еще не родился.
- А все-таки кто-то всерьез ударяет за ней.
- Все может быть, - ухмыльнулся Пьеретто. - Это ты ему присоветовал?
Тут я понял, что Пьеретто знает еще меньше меня. Я взял его под руку - чего никогда не делал, - и мы подошли к окну.
- Это продолжается уже три дня, - сказал я ему, - и может произойти скверная история. Я говорил, что лучше уехать. По-моему, они способны даже убить друг друга. До Поли мне нет дела… Но я боюсь за Ореста.
- Что тебя пугает? Ружье? - сказал Пьеретто, готовый рассмеяться.
- Однако вот и ты об этом подумал. Меня пугает, что с Орестом стало невозможно разговаривать.
- Только и всего?
- Мне не нравится лицо Поли. Не нравятся его разговоры. Не нравится эта история с Розальбой…
- Но Габриэлла тебе нравится.
- Не тогда, когда она пьянствует в кабаках. Это не такие люди, как мы…
- То-то и хорошо, - воскликнул Пьеретто, - то-то и хорошо!
- Ты сам сказал, что они ненавидят друг друга.
- Дурак, - сказал Пьеретто, - люди, которые ненавидят друг друга, по крайней мере искренни. Тебе не нравятся искренние люди?
- Но Орест собирается жениться на Джачинте…
Мы продолжали разговаривать, пока снизу нас не позвали завтракать. За столом Поли сидел со смущенным и досадливым видом, к Оресту нельзя было подступиться, а Габриэлла, успевшая вымыть голову, болтала о быках со смешными рыжими кисточками на концах хвостов и об омерзительной вони ацетилена.
- А я люблю запах ацетилена, - сказал Пьеретто. - Он напоминает мне о рожках, которые лоточники зимой пекут на улицах.