IX
Дом Ореста, как розовый балкон, возвышался над морем лощин и оврагов, от которых рябило в глазах. Я все утро ехал по равнине, по знакомой равнине, и в окошке вагона мимо меня промелькнули памятные с детства оросительные каналы, обсаженные деревьями, зеркала воды, луга, выводки гусей. Я еще думал обо всем этом, когда поезд пошел между отвесных скал, где, чтобы увидеть небо, надо было задирать голову. Проехав через узкий туннель, он остановился. Я оказался на маленькой площади, где было жарко и пыльно, а вокруг, куда ни кинь взгляд, видны были лишь выжженные солнцем косогоры. Жирный возчик показал мне дорогу; нужно было идти в гору и в гору, селение находилось наверху. Я бросил чемоданчик на повозку, и мы стали подниматься вместе следом за медлительными быками.
Мы шли через виноградинки и сухое жнивье, и, по мере того как раздвигался горизонт, я различал все новые селения, новые виноградники, новые косогоры. Я спросил у возчика, кто посадил столько винограда и хватало ли рук возделывать его. Он с любопытством посмотрел на меня и повел разговор издалека, стараясь выяснить, кто я такой. Потом сказал:
- Виноградники всегда были, это ведь не то что построить дом.
Когда мы добрались до каменной кладки, укреплявшей террасу, на которой стояло селение, я хотел было спросить, зачем это дома ставят наверху, но, взглянув на угрюмое лицо возчика с узкими щелочками глаз, предпочел промолчать. Дул легкий ветерок, пахло фигами, и здесь, на этом склоне холма, мне почудилось веяние моря. Я вздохнул полной грудью и проговорил:
- До чего же хороший воздух.
Мы вошли в селение. На каменистую улочку выходили дома с внутренними двориками и несколько вилл с балконами. Мне бросился в глаза сад, где было полным-полно далий, циний, герани - преобладало красное с желтым - и цветов фасоли и тыквы. В прохладных закоулках между домами, лестницами, курятниками сидели старые крестьянки. Дом Ореста находился на углу площади, у изгиба опорной кладки, и был окрашен в переливчатый розовый цвет - настоящая маленькая вилла, обшарпанная вьюнками и ветром. Потому что тут, наверху, даже в этот час дул ветер - я заметил это, как только вышел на площадь и возчик указал мне дом. Я порядком вспотел и направился прямо к двери, поднялся по трем ступенькам и постучал бронзовым дверным молотком.
Ожидая, пока мне откроют, я огляделся вокруг и подумал, что для Ореста это хорошо знакомые места, где он родился и вырос, и что все здесь - и освещенная солнцем шероховатая штукатурка, и кустик травы на балконе, вырисовывающийся на фоне неба, и глубокая полуденная тишина, нарушаемая только тарахтением удаляющейся повозки, - должно быть, близко и дорого его сердцу. Подумал о том, сколько на свете мест, которые вот так принадлежат кому-нибудь, с которыми кто-нибудь кровно связан и о которых другие не имеют понятия. Я опять постучал в дверь, на этот раз рукой.
Мне отозвалась через притворенные ставни какая-то женщина. Что-то воскликнула, забормотала, спросила, кого мне надо. Ни Ореста, ни его товарища не было дома. Женщина сказала, чтобы я минутку подождал; я извинился, что пришел в такой час; наконец мне открыли.
Со всех сторон показывались женщины - старухи, прислуги, девочки. Мать Ореста, дородная женщина в переднике, суетливо встретила меня, осведомилась, как я доехал, провела в полутемную комнату (когда открыли ставни, я увидел сервизы и картины, мебель в чехлах, бамбуковый треножник, вазы с цветами и понял, что это гостиная), спросила, не хочу ли я кофе. В комнате стоял затхлый запах хлеба и фруктов. Усадив меня, хозяйка села сама и с такой же, как у Ореста, слегка снисходительной улыбкой поговорила со мной. Она сказала, что Орест скоро вернется, что все мужчины скоро вернутся, что через час подадут на стол и что у Ореста все товарищи славные - наверное, и учимся мы вместе. Потом она встала и, сказав: "Ветер поднялся", закрыла ставни. "Не взыщите, - извинилась она, - вам придется спать в одной комнате. Не хотите ли умыться?"
К тому времени, когда вернулись Орест и Пьеретто, я уже знал весь дом. Наша комната выходила в пустоту, на далекие холмы, а умывались здесь в тазу, разбрызгивая воду на красные кафельные плитки. "Не обращайте внимания, если замочите пол, - сказала мать Ореста, - мух меньше будет". Я уже успел выйти на балкон, спуститься в кухню, где женщины возились у плиты, в которой потрескивали дрова, полистать календари и старые школьные книжки в кабинете отца Ореста, куда он потом вошел, крича во все горло, - у него были усы, и я узнал его по фотографиям, висевшим в гостиной. Он дал мне прикурить, и мы разговорились. Его интересовало, был ли я тоже на курорте, есть ли земли у моего отца и учусь ли я на священника, как мой приятель. На всякий случай я осторожно спросил:
- Это вам Орест сказал про него?
- Знаете, как бывает, заходит разговор про божественное - женщины в такие вещи верят, хотят верить, - вот оно и сказывается. Этот Пьеретто что твой священник, дока по части закона божьего и всего такого прочего, видно, учился в семинарии… Моя свояченица хочет рассказать о нем настоятелю.
- Это он просто так, дурака валяет. Неужели вы его еще не раскусили?
- Я так думаю, - сказал усач, - вся эта божественность - пустые выдумки. Но женщины из-за нее теряют голову.
- То же самое говорит его отец. - И я рассказал ему, как Пьеретто попал в монастырь, и объяснил, что он насмотрелся там на монахов и священников, понял, что они за птицы, и так же, как его отец, ни во что это не верит. - Он валяет дурака, вот и все.
- Ну и потеха, - сказал он, - ну и потеха. Ради бога не выдавайте его. Смотрите-ка, жил в монастыре.
Пришли черные от загара Орест и Пьеретто, в легких рубашках, без пиджаков, и дружески похлопали меня по плечу. Они были голодные как волки, и мы сразу пошли к столу. На главное место сел отец; взад и вперед сновали женщины, старые тетки, сестренки Ореста. Я познакомился с жертвой Пьеретто, свояченицей Джустиной, бодрой старухой, сидевшей на другом конце стола. Девочки шутили, подсмеивались над ней, говорили о каких-то цветах для алтаря, которые пономарь поставил в святую воду. Кто-то упомянул об Успении. Я следил за всеми, ожидая потехи, но Пьеретто, казалось, был предупрежден: он ел и помалкивал.
Так ничего и не произошло. Мы поговорили о морских купаниях, где побывал Орест. Я сказал, что загорал на По и что там полно курортников. Девочки внимательно слушали. Отец Ореста дал мне кончить, потом сказал, что солнца везде хватает, но в его времена на Ривьеру ездили только больные.
- Туда едут не из-за солнца, - сказал Пьеретто, - и не из-за воды.
- А для чего же туда едут? - сказал Орест.
- Чтобы видеть своего ближнего таким же голым, как ты сам.
- А на По тоже есть купальные заведения? - стараясь замять этот разговор, спросила меня мать Ореста.
- А то как же, - сказал Орест, - и там поют и танцуют.
- Нагишом, - сказал Пьеретто.
Старая Джустина фыркнула.
- Я понимаю мужчин, - сказала она с презрением, - но что туда ходят девушки - это просто срам. Им бы следовало предоставить мужчинам ходить туда одним.
- Не хотите же вы, чтобы мужчины танцевали с мужчинами, - сказал Пьеретто, - это было бы неприлично.
- Еще неприличнее, когда девушка раздевается на людях! - крикнула старуха.
Мы продолжали уплетать за обе щеки, а разговор перескакивал с одного на другое, то затухая, то оживляясь. Время от времени речь заходила о домашних делах, о сельских сплетнях, о работе, о земле, но, стоило раскрыть рот Пьеретто, затрагивалась какая-нибудь щекотливая тема. Быть может, это забавляло бы меня, если бы мы не имели друг к другу никакого отношения и его поведение не становилось бы в глазах хозяев также и моим. Что до Ореста, то он с довольным видом смотрел на меня и у него смеялись глаза: он был рад видеть меня в своем доме. Я украдкой показал ему кулак и, переставляя два пальца по столу, изобразил ходьбу. Он не понял и комично завращал глазами - подумал, что мне надоело сидеть за столом.
- Хорошенькую шутку вы сыграли со мной, - сказал ему я. - Разве мы не договорились проделать путь пешком?
Орест пожал плечами.
- Не бойся, мы еще находимся по косогорам и виноградникам, - сказал он, - для того мы и приехали, чтобы гулять в свое удовольствие.
Отец Ореста не понял, о чем мы говорим. Мы объяснили ему, что собирались прийти сюда пешком из Турина. Сестренка Ореста ахнула и зажала рот руками. Отец сказал:
- Какой смысл, ведь есть же поезд.
Тут выскочил Пьеретто:
- Когда все ездят на поезде, становится шиком идти пешком. Это такая же мода, как морские купания. Теперь, когда у всех есть ванна в доме, становится шиком принимать ванны под открытым небом.
- Говори за себя, ведь это ты был на море.
- Ну и народ, - сказал отец, - в мои времена за модой тянулись только женщины.
Мы поднялись из-за стола отяжелевшие и осовелые. Женщины ни на минуту не оставляли мою тарелку пустой, а отец Ореста, сидевший рядом со мной, непрестанно наполнял мой стакан.
- Пойдите поспать, - сказали мне, - сейчас самая жара.
Мы втроем поднялись по лестнице в нашу комнату, где воздух был горячий, как в бане. Я ополоснул лицо в белом тазу, чтобы немножко взбодрить себя, и сказал Оресту:
- Сколько времени продолжается праздник?
- Какой праздник?
- А что же это тогда? Нас откармливают как на убой. Здесь в один присест съедают столько, что хватило бы на полк солдат.
Пьеретто сказал:
- Если бы ты пришел пешком, тебе и этого было бы мало.
Орест смеялся, стоя у окна с прикрытыми ставнями. Он скинул рубашку, обнажив загорелое мускулистое тело.
- До чего хорошо, - сказал он и бросился на постель.