7
Вначале я взялся за серп. Спина согнута, руки захватывают, тянут, подрезают под корень - сначала отдергиваются от ярости колючек, а потом находят укрытие в новых рабочих рукавицах. Одна рука держит рукоятку серпа, другая охватывает шею жертвы. Потом, когда спина начала болеть, а сердце наполнилось уверенностью, я попробовал обратиться к косе. Я чувствовал, что мои движения неправильны, но не знал, как их исправить. И когда уже совсем было собрался вернуться к серпу, кто-то коснулся моего плеча. Тракторист.
- Медленней, - сказал он, - не с такой силой, - и я почувствовал на себе две его руки: левая на моем плече, правая на пояснице, а сам я - точно кукла в руках кукловода. Мой позвоночник стал осью паруса, вращающейся мачтой. Грубая сила бедер поднялась по нему, разветвилась по плечевому поясу, сжалась, сфокусировалась, устремилась к моей руке и сосредоточилась в движущемся лезвии. И коса тоже почувствовала всё это, потому что вдруг начала, словно сама по себе, ходить маховыми движениями, взад и вперед, вплотную к земле, так резко и точно, что даже самые сухие и тонкие ростки не надламывались и не склонялись, а падали, подкошенные, следом за ее лезвием.
Тракторист исчез, но мое тело запомнило касание его рук, и я долго еще работал так. Хотя я непривычен к таким занятиям, есть во мне, как не раз говорила моя мама, что-то от выносливости хорошо приспособленной к труду рабочей скотины: плотное, коренастое тело, бычий лоб, короткие ляжки.
- У Яира тело растет из задницы, - слышал я, как ты однажды говорила Папавашу, когда мы были еще маленькими, - а у Биньямина спускается с шеи.
Капли пота катились по моему лбу, скользили через брови в глаза, обжигая. Боль резала мне спину, но мышцы не устали. Колючки и травы были скошены начисто, без остатка. Я сгреб их в кучу и взялся за вьюнки, которые оплели ветки рожковых деревьев, как удавы, вырастили побеги и листья, поднялись к верхушкам в своем стремлении к солнцу и воздуху. Я полз следом за ними, взбирался, сначала по лестнице, потом прямо по веткам, отрезал и распутывал, высвобождал и сбрасывал наземь. Снова появился трактор, волоча за собой пустую мусорную тачку. Я погрузил всё вилами, и тракторист поехал разгрузить тачку на свалку.
Когда я присел хлебнуть холодной воды из термоса, что лежал в "Бегемоте", появился Мешулам, посмотрел вокруг и сказал:
- Посмотри на этих девиц, как они тебя сейчас любят.
- Почему девицы? Это деревья.
- Это женские деревья. Женские рожки.
- Откуда ты знаешь?
- Ты что, не видишь их плоды? У рожков это как у нас. Мужчины воняют, а женщины рожают. Откуда эта пила, что это за ножницы, что это за тряпки? Этим ты собираешься подстригать?
- Это мне дала твоя дочь.
- Тиреле пусть занимается строительством. В садоводстве она ничего не понимает. Подойди-ка к моей машине, у меня там случайно завалялись несколько инструментов - в самый раз для тебя.
На заднем сиденье его машины я нашел две пары садовых ножниц с длинными ручками и две японские пилы, даже еще не распакованные, а также устрашающие высотные ножницы с веревкой и блоком на шесте и банку с густой зеленой жидкостью, чтобы смазывать обрубки веток после обрезки.
Мешулама распирало от удовольствия.
- Как удачно, что всё это было со мной как раз сегодня, а? Раньше всего снимем все низкие ветки, чтобы у дерева был ствол как ствол и чтобы человек мог стоять под ним выпрямившись.
Мы отпилили, убрали ветки и собрали их в стороне, и Мешулам начал учить меня искусству подрезания кроны:
- Всякую ветку, что растет внутрь, срежь. А те, что растут наружу, только прореди, и каждый раз отступи на несколько метров назад и посмотри, как художник на картину, которую он рисует. И позаботься, чтобы сверху и по сторонам остались крыша и стены, потому что такое дерево, оно само как дом. У него нет листопада осенью, и, если его правильно подстригают, оно, как крыша, задерживает дождь зимой и солнце летом.
Так мы проработали часа три, Мешулам внизу, обучая и указывая, а я на лестнице и на самих ветвях дерева. Тирца появилась дважды, каждый раз на несколько минут, в первый раз сказала: "Ты еще здесь, Мешулам? А кто же остался в лавке?" - а во второй раз уже рассмеялась и сказала: "Очень красиво, дети, в самом деле очень красиво".
Сейчас рожковые деревья выглядели, как два больших толстых зонта. Под ними можно было стоять выпрямившись, смотреть вверх и видеть свежие воздушные промежутки и густую зеленую крышу.
Тракторист вернулся с мусорной тачкой. Мешулам спросил, умею ли я делать с тачкой реверс, и я ответил, что никогда не пробовал.
- Делать реверс с тачкой - это не совсем то же самое, что играть на пианино, - усмехнулся он. - Если не пробовал, значит, не умеешь.
Он сел на трактор и умело отвел его назад.
- Когда-то я был самым лучшим водителем во всем Пальмахе, - сказал он, - я, сын Фрида-жестянщика с улицы Герцля в Хайфе. Лучше всех кибуцников и мошавников, которые смотрели на меня сверху вниз. Сейчас ты погрузи весь этот мусор, а я пойду отдохнуть. Мне теперь разрешается работать, только пока хочется, а уже не сколько я должен.
Он достал себе из машины бутылку пива и складной стул, сидел, отхлебывал и объяснял мне:
- Когда-то, когда Тиреле еще была маленькой, мне нравилось, что она называет меня Мешулам. Но с тех пор, как Гершон, я умоляю ее называть меня папой. Не может человек вдруг перестать слышать, как его зовут папой. Достаточно с меня людей, которые зовут меня Мешулам и господин Фрид. Ты называй меня папа.
И крикнул:
- Зови меня папа, слышишь?
Тирца была внутри дома. Слышала, но не показывалась и не отвечала.
- Если тебе это так важно, Мешулам, - сказал я, - я могу иногда называть тебя папой.
- Договоримся на раз в неделю.
Он немного подремал на стуле, потом проснулся, встал и уехал.
Глава одиннадцатая
1
Голубятники Пальмаха периодически собирались на семинары для профессионального усовершенствования. Они слушали лекции о новых футлярах для голубеграмм, о паразитах, болезнях и пище для голубей, рассказывали друг другу анекдоты, обменивались мнениями и отборными голубями, которые уже не могли летать по возрасту, но еще годились для спаривания.
Обычно такие семинары устраивались в одном из кибуцев в центре страны. Но семинар 1945 года доктор Лауфер решил собрать в Тель-Авиве. Это было время больших летних каникул, и он получил классную комнату в школе "Ахад-Гаам", где раньше руководил живым уголком. Все участники посетили также Центральную голубятню в зоопарке. Но не одной большой группой, а "по каплям", произнес доктор Лауфер неожиданное словечко, "чтобы не обращать на себя внимание". Они ночевали в семьях членов Хаганы в Тель-Авиве, и мать Девочки порекомендовала им "одну приличную женщину", которая взялась готовить приезжим скромный ужин со скидкой.
Мириам выехала в Тель-Авив на два дня раньше Малыша, помочь доктору Лауферу в подготовке съезда, а Малыш перед отъездом из кибуца еще раз проверил, что их заместитель - старый птичник, а не просто парень или девушка из Пальмаха - записал и понял всё, что должен был сделать. На правое плечо он забросил ранец с принадлежностями для письма и мытья, с чистой рубашкой и сменой белья. В левой руке у него была корзинка с голубями для Девочки, а в кармане билет на автобус, который принес ему голубь Мириам, запущенный из Тель-Авива.
Когда он добрался до школы "Ахад-Гаам", там уже было несколько участников. Все они были люди взрослые и смотрели на него с любопытством. Доктор Лауфер встретил его приветливо и представил присутствующим как "будущее поколение" и как "товарища Малыша". Девочки не было, она была занята разными делами последней минуты. Перед самым началом она вошла, села рядом с ним на свободное место, которое он позаботился занять, и ее ладонь тут же нашла его руку. Ему было шестнадцать, и тело его напряглось.
На стенах были развешаны анатомические схемы - вид голубиного тела изнутри и снаружи, - а также всевозможные цитаты, вроде "Кто это летят там, как облака, и как голуби - к голубятням своим?" - и лозунги, которые доктор Лауфер придумал сам: "Спасибо голубке, верной подружке", "Голубь нам важен, он смел и отважен" и "В дождь и в зной, летом и зимой наш голубь всегда возвращается домой". В этом году к ним прибавился новый девиз: "Мы небесная птица, что вперед всех стремится", который немедленно вызвал спор, является ли злополучное "мы" очередной йековской путаницей в иврите, или после него нужно написать "кххх… кххх… кххх…".
Среди схем и лозунгов висели портреты выдающихся "голубей-героев", чьи имена обычно были "Меркурий", "Комета" или "Стрела". И, как все прочие вступительные лекции доктора Лауфера, эта лекция тоже изобиловала эпизодами крылатого героизма. В 1574 году, когда город Лейден был осажден и почти разрушен и его жители уже собирались сдаться, кто сообщил им, что не позже чем через два часа к ним придет помощь? Голубь. Когда королева Мария-Антуанетта была заточена в Бастилии, кто передавал от нее известия к ее советникам вне Парижа? Голубь. А в сражении за крепость Верден кто сумел подняться над клубами ядовитых газов, выпущенных немцами, и доставить сообщения с фронта? Только французские почтовые голуби.