Или же они отправлялись на одышливом "пежо" Гэри в придорожный музыкальный бар в десяти километрах от города, иногда в обществе одного-двух студентов, изредка - с кем-то из коллег, но чаще все же со студентами, и это Фогелю нравилось больше: он любил проводить время в обществе женщин. Однажды вечером Гэри, у которого был талант заводить знакомство с хорошенькими девушками, привел такую прелестную, каких Фогель прежде не встречал. Девушка в алом платье, лет двадцати пяти, с мелированными волосами - темные пряди вперемешку с вытравленными светлыми, длинная талия, пышная грудь, упругий зад, - прелесть что за девица. Одним словом, редкий экземпляр, однако юноша сидел мрачный и безучастный - перебрал, что ли, - и внимания на нее почти не обращал. Время от времени он бросал на нее взгляды, словно пытался вспомнить, откуда она взялась. Она с грустным видом пила скотч со льдом и, закусив губу, наблюдала за тем, как он скользит рассеянным взглядом по танцующим парам. Как жаль, что она и не догадывается о том, как она мне нравится, думал Фогель.
Где он только находит столько симпатичных девушек - в Буффало ему сопутствовал такой же успех - и почему никогда не появляется ни с одной из них дважды? С этим небесным созданием в алом платье я бы согласился провести полжизни. Надо признать, вкус на женщин у юноши оказался отменный, но они, похоже, скоро ему надоедали, и он начинал неприкрыто скучать, хотя, по слухам, вел активную гетеросексуальную жизнь. Уж слишком у него их много, и слишком быстро он их меняет, а ведь томиться, маяться - это необходимый опыт. Откуда иначе взяться поэзии? Она слишком хороша для него, подумал он, сам точно не зная почему, - потому разве, что хороша для него. Ах, юность, ах, лето! И он в который раз серьезно задумался - не жениться ли? В конце концов, сорок шесть - это не так уж и много, во всяком случае, еще не старость. Впереди еще добрых лет двадцать пять, тридцать - чтобы построить семейную жизнь, вполне достаточно.
Только вот на что?
Фогель пригласил с собой одну учительницу из его же группы, некую мисс Рудель с Манхэттена, незамужнюю, но с чувством юмора; к тому же она относилась к своим литературным экзерсисам без излишней серьезности, чем выгодно отличалась от безумных дамочек, которых на семинаре было в избытке. Однако, приглядевшись к ней, решил сначала, что чего-то в ней не хватает, затем - что скорее не хватает в нем самом.
Возможно, из-за сексуальных флюидов, которыми был пронизан вечер, он вспомнил Люси Мэттьюз, одну из безумных дамочек-писательниц, посещавшую сейчас его лекции. С неделю назад, проглядев целую кипу ее ужасающих рассказов, результат ее трудов за прошлый год, он сказал ей напрямик:
- Мисс Мэттьюз, не стройте иллюзий: плодовитость таланта не заменяет. - Она только тихонько охнула и хрустнула пальцами одной, затем другой руки, а он продолжал: - Если вы решили таким образом спасти душу, для этого есть способы и поэффективнее.
Дамочка уныло воззрилась на Фогеля - изящная женщина с хорошей фигурой, упругой шеей и тревожными глазами.
- Мистер Фогель, но как же определить меру своего таланта? Некоторые из моих прежних учителей считали, что я пишу неплохие рассказы, вы же считаете меня безнадежной. - Глаза ее наполнились слезами.
Фогель чуть было не смягчил приговор, однако сдержал порыв - поощрять ее было бы не совсем честно. Она жила в Сидар-Фоллз и уже четвертый год ездила летом на семинар. Он снова поклялся, что откажется от семинаров.
Люси Мэттьюз выудила из сумки бумажную салфетку и тихонько плакала - ожидала, что ли, вдруг он ее как-то обнадежит, однако писатель сидел молча - утешить ее ему было нечем. Она встала и торопливо вышла.
Но в тот же вечер, в десять часов, Люси, одетая в выходное платье из тафты, с тщательно уложенной прической, благоухающая, постучала в дверь Фогеля. Он удивился, пригласил ее войти, она молча сделала три глотка виски с водой, после чего стащила через голову шуршащее платье и предстала перед ним обнаженной.
- Мистер Фогель, - страстно прошептала она, - вы не боитесь говорить правду. Ваша работа - искусство в полном смысле слова. У меня такое чувство, что, если я прильну к вашей груди, я стану ближе к искусству и к правде.
- Это не так, - ответил Фогель, борясь с ощущением, что он попал в рассказ Шервуда Андерсона. - Честно говоря, я бы с удовольствием с вами переспал, но вовсе не по тем причинам, которые вы назвали. Если бы вы сказали "Фогель, ты, конечно, странный тип, но сегодня ты меня завел, и я хочу заняться с тобой любовью"… Можете так сказать?
- Если вы предпочитаете оральный секс… - сдавленно прошептала Люси.
- Искренне вам благодарен, - сказал он с нежностью. - Я предпочитаю обнимать женщину. Не соблаговолите ли ответить на мой вопрос?
Люси Мэттьюз била дрожь. Наступил прекраснейший миг за все проведенные на семинарах годы.
- По правде говоря, так я сказать не могу.
- Что ж, очень жаль, - вздохнул Фогель. - Однако я польщен тем, что вы сочли возможным разоблачиться в моем присутствии.
Она натянула валявшееся у ее ног платье и испарилась. Фогель об этом искренне сожалел, поскольку единственная женщина, с которой он переспал за лето, юная горничная из отеля в Буффало, где он останавливался в июне, нанесла ему жестокий удар.
- Мистер Фогель, вы о чем-то задумались? - спросил его Гэри.
- Так, пустяки, - ответил Фогель.
- Наверняка придумали тему для рассказа.
- Может, что и выйдет.
Когда семинар закончился, Гэри, ждавший Фогеля у павильона, где проходили лекции, чтобы отвезти его на вокзал, спросил:
- Мистер Фогель, как вы думаете, из меня выйдет настоящий писатель?
- Все зависит от вас. От того, как вы себя проявите.
- Я буду стараться, но мне очень важно, чтобы вы в меня верили.
- Даже если я не буду в вас верить… В конце концов, кто такой Эли Фогель - всего лишь человек, пытающийся найти свою дорогу.
Фогель улыбнулся юноше и - сам не понимая почему - не смог подавить порыва и сказал:
- Надо укреплять свой дух.
Юноша жмурился на ярком солнце.
- Я счастлив, что мы с вами оба писатели, мистер Фогель.
Следующей весной, весной дождливой, Фогель, проходя в насквозь промокшем плаще и шляпе по залу периодики Нью-Йоркской публичной библиотеки, случайно снял с полки какой-то университетский журнал и в оглавлении увидел имя Гэри Симсона, он опубликовал там рассказ под названием "Муки творчества". Он удивился: они с Гэри переписывались, но тот ни словом не обмолвился о своей первой публикации. Может, рассказ был не из лучших? Проглядев его, Фогель убедился: да, не из лучших; впрочем, не упоминал о нем Гэри не поэтому. Истинная причина повергла Фогеля в уныние.
Героем рассказа был некий мистер Л.Е. Вогель, язвительный и эгоцентричный, впрочем, не законченный мизантроп, писатель средних лет, с изуродованной ногой, носивший летом изо дня в день белый костюм с длинноватыми брюками, старомодную соломенную шляпу и один и тот же желтый вязаный галстук. Это был невысокий человек с громким смехом, которого он сам смущался, любивший, несмотря на хромоту, пешие прогулки. Как-то летом он преподавал на писательском семинаре в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Там писатель влюбился в молоденькую студентку, работавшую в гостинице, где он жил две недели, пока читал лекции. Она переспала с ним - ей льстило то, что он автор двух романов. Одного раза ей, однако, хватило, но Вогеля, отведавшего юной плоти, зацепило всерьез. Он влюбился в эту девицу, двадцатилетнюю шлюховатую блондинку, и постоянно донимал ее торжественными предложениями руки и сердца, пока не надоел ей окончательно. Чтобы избавиться от него, она подговорила своего дружка открыть отмычкой номер Вогеля и устроить ему какую-нибудь гадость. Вогель принимал, как обычно, ванну перед ужином, когда кто-то заорал: "Пожар! Все на улицу!" Он выскочил из ванны, дружок схватил его за руку и вытолкнул в коридор, после чего захлопнул дверь номера и скрылся. Голый писатель бродил - ни дать ни взять мокрый зверек - по огромному коридору гостиницы, стучался во все двери, которые тут же захлопывались у него перед носом, пока наконец некая пожилая дама не дала ему покрывало, замотавшись в которое он позвонил управляющему и попросил ключ от своего номера. Вогель, чье сердце было разбито - он понял, что все подстроила девица, и догадался почему, - собрал вещи и покинул Сиракузы за неделю до окончания работы семинара.
"Бедняга Вогель дал зарок больше не влюбляться, а продолжать писать".
Так заканчивался рассказ "Муки творчества".
Придя домой, Эли Фогель шваркнул вазочку с нарциссами о кухонный пол и растоптал осколки увечной ногой.
- Свинья! Разве этому я тебя учил?
Злой, униженный (рассказ пробудил воспоминания, и он страдал по двум причинам), Фогель в приступе бешенства проклинал Гэри, призывал на его голову все самые страшные кары. Но здравый смысл все-таки победил, и он ограничился язвительным письмом.
Откуда Гэри узнал подробности? Может, просто наслушался сплетен? Он представил себе девицу и ее кавалера, забавляющих этим рассказом всех, кто проявлял хоть малейший интерес, и визжащих от восторга, когда доходило до описания сатира с волосатой грудью, мокрого и дрожащего, мечущегося по гостиничному коридору. Гэри вполне мог услышать эту историю от них самих или от их друзей. А может, он переспал с девицей, и она ему во всем призналась. Г-споди, неужто это он ее подговорил? Да нет, вряд ли.