Дверь лифта открылась, и вышла Эвелин в элегантной черной юбке с разрезом и прелестных босоножках, волосы повязаны алым шарфом. Следом за ней вышел мужчина с резкими чертами лица, пышными баками и тщательно причесанными полудлинными волосами, подстриженными по моде начала века. Он был ниже ее на полголовы. Флаэрти протянул ей два письма, она сунула их в черного лака сумочку. Доктор подумал, вернее, понадеялся, что она пройдет мимо почтового ящика, но она увидела его письмо в прорезь, остановилась и вынула его. Разорвав конверт, она достала лист бумаги, исписанный от руки и, сосредоточенно нахмурившись, прочла его. Доктор закрылся газетой, смотрел поверх нее. Смотрел со страхом.
Глупость какая, как же я не просчитал, что она может выйти с мужчиной!
Закончив читать письмо, она протянула его спутнику - вероятно, Брэдли, который проглядел его с ухмылкой, и, сказав что-то вполголоса, вернул ей.
Эвелин Гордон невозмутимо порвала письмо на мелкие кусочки и, развернувшись, швырнула их в сторону доктора. Они полетели к нему, как огромные снежинки, влекомые порывом ветра. Он подумал, что так и будет сидеть вечно на своем деревянном троне, под этим снегопадом.
Старый доктор сидел на стуле, и пол вокруг него был усыпан обрывками его письма.
Флаэрти смел их шваброй на совок. Доктору он протянул тоненький конверт с иностранными марками.
- Вот письмо от вашей дочери, только что пришло.
Доктор потер переносицу, вытер пальцами глаза.
- От старости не скроешься, - сказал он, помолчав.
- Увы, сэр, - ответил Флаэрти.
- От смерти тоже.
- Они наступают нам на пятки.
Доктор хотел сказать что-нибудь очень доброе, но не мог подобрать слов.
Флаэрти доставил его на лифте на пятнадцатый этаж.
1973
Лифт
Пер. Е. Суриц
Эту Элеонору, девушку из Умбрии, швейцариха привела в квартиру в бельэтаже, к Агостини, после того как им сразу по приезде в Рим из Чикаго не повезло с двумя итальянскими служанками подряд. Была Элеонора лет двадцати трех, худая, с сутулыми костлявыми плечами, которые она, конфузясь, называла gobbo - горб. Но так она была ничего себе, профиль довольно интересный, считал Джордж Агостини. Вид спереди у ее лица был, правда, не такой уж интересный; как у швейцарихи, тоже умбрийки, оно было чересчур широкое, круглое, и карий левый глаз чуть больше правого. И глядел чуть печальней.
Девушка энергичная, вечно она носилась трусцой, цокая по мраморному полу двухкомнатной меблированной квартирки, сама за все хваталась, не ожидая, пока укажут, и с двумя детьми она управлялась очень даже хорошо. Когда рассчитали вторую служанку, Джордж в общем-то решил, что с него хватит, чтоб работница у них жила и работала целый день. Он намекнул Грейс, что не худо бы снова использовать служанку синьоры - хозяйки, в квартире напротив - часа по три в день, на почасовой оплате, как было, когда они еще только сюда въехали, месяц промаявшись с поисками квартиры. Но едва он об этом заикнулся, Грейс подняла руки к своим рыжим волосам с намерением их на себе рвать, и он, конечно, умолк. Разве он был против того, чтобы у нее была служанка, - ну как управиться одной, покупая в шести или семи лавках вместо супермаркета, притом даже без стиральной машины, а двое детей - это вечная стирка; Джорджу просто было не по себе, когда рядом вечно кто-то торчит. И неприятно, когда тебе прислуживают, противно, когда смотрят тебе в рот, пока ты ешь. Джордж был толстый, и он этого стеснялся. И неприятно было, что она стоит навытяжку, пропуская его в дверь. И лучше бы она не выпаливала "comanda", едва он выговорит ее имя. Тем более его не радовала каморка для служанки, с закутком, где ютилась увечная сидячая ванна и не было ни раковины, ни колонки. Грейс, у которой родители были куда богаче, чем у него, объясняла, что в Италии все держат служанок, и уж придется ему привыкнуть. К первым двум Джордж не привык, но Элеонора, кажется, меньше его раздражала. Она ему нравилась как личность, и он ее жалел. Что-то еще кроме сутулости ее пригнетало.
Как-то, недели через полторы после того, как у них появилась Элеонора, Джордж пришел на обеденный перерыв из ПСО, где он служил, и Грейс сказала ему, что служанка плачет у себя в комнате.
- Из-за чего? - встрепенулся Джордж.
- Не знаю.
- А ты у нее не спрашивала?
- Неужели же нет, но мне удалось исключительно установить, что у нее печальная жизнь. Ты же у нас лингвист, вот бы сам пошел у нее и спросил.
- Почему ты так раздражаешься?
- Да потому, что чувствую себя полной дурой, буквально, и ничего абсолютно не понимаю.
- Ну, расскажи, с чего это началось.
- С час назад она явилась из холла, рыдая. Я послала ее стирать в ванне на крыше, а не тут у нас, чтоб не переть потом наверх весь этот мокрый куль, а сразу развесить белье на веревке. Но пяти минут не прошло, она возвращается, вся в слезах, и на все мои расспросы отвечает про свою печальную жизнь. Хотела я ей сказать, что у меня тоже печальная жизнь. Мы в Риме скоро два месяца, а я еще не выбралась посмотреть на Святого Петра. Я хоть что-то когда-то увижу?
- Поговорим сначала о ней, - сказал Джордж. - Что произошло в холле - ты знаешь?
- Я же тебе сказала, не знаю. Как она явилась, я сразу пошла вниз, к швейцарихе - она немножко бе-мекает по-английски - и та мне поведала, что Элеонора была замужем и лишилась мужа. То ли он умер, то ли что, когда ей было всего восемнадцать. Потом она забеременела еще от кого-то, кто не настолько задержался при ней, чтобы можно было удостовериться, признает ли он ребенка, и видимо потому жизнь представляется ей столь печальной.
- Говорила швейцариха - жив ребенок?
- Да. Она держит девочку в монастырской школе.
- Может быть, это ее угнетает? - предположил Джордж. - Она думает о ребенке, с которым разлучена, и ей становится грустно.
- И тогда она начинает реветь в холле?
- А почему нет? Какая разница - в холле-не в холле, когда хочется плакать? По-видимому, мне надо с ней поговорить.
Грейс кивнула. Лицо у нее стало красное, Джордж видел, что она расстроена.
Он прошел по коридору и постучался в служанкину дверь.
- Permesso, - сказал Джордж.
- Prego. - Элеонора лежала на кровати, но почтительно вскочила, когда он вошел. Видно было, что она плакала. Глаза были красные, бледное лицо. Она, кажется, испугалась. У Джорджа перехватило горло.
- Элеонора, мне очень жаль, что я вижу вас в таком состоянии, - сказал он по-итальянски. - Не можем ли я или моя жена чем-нибудь вам помочь?
- No, Signore, - сказала она тихо.
- Что с вами случилось в холле?
Глаза у нее сверкнули, но она сдержала слезы.
- Ничего. Хочется плакать, вот и плачешь. Разве нужна причина?
- Вы довольны здешними условиями?
- Да.
- Если мы чем-то можем вам помочь, вы непременно скажите.
- Не надо из-за меня этого беспокойства. - Она подняла подол юбки и нагнулась, чтоб утереть слезы. Ноги у нее были волосатые, но очень недурны.
- Ну, причем тут беспокойство, - сказал Джордж. Он осторожно прикрыл за собою дверь.
- Надо оставить ее в покое, - сказал он Грейс.
- О ххосподи! Именно, когда мне необходимо уйти!
Но через несколько минут Элеонора вышла и снова принялась за свою работу на кухне. Больше никто ничего не сказал, сама она тоже. Джордж вернулся на службу, Грейс надела шляпку и отправилась на урок итальянского, а потом к собору Святого Петра.
Вечером, когда Джордж вернулся с работы, Грейс позвала его в спальню и сказала, что теперь она выяснила причину сегодняшних треволнений. Сначала синьора, возвращаясь от своего доктора, наткнулась в холле на Грейс и так раскипятилась, что Грейс поняла, что она костерит их служанку. А тут как раз швейцариха принесла вечернюю почту, и синьора на нее накинулась - мол, зачем такую невежу привела с улицы. Наконец, когда старуха ретировалась, швейцариха объяснила, что это она довела Элеонору до слез. Видно, она запретила ей пользоваться лифтом. Стоит у себя под дверью и подслушивает. Как кто-то вставит ключ в замок лифта - выскакивает и, если это Элеонора, орет: "Ключ не для тебя! Ключ не для тебя!" Встанет, руками лифт загородит. "По лестнице топай! - орет. - На то и ступеньки! Летать не надо, не то бы Г-сподь тебе крылья дал".
- Но Элеонора тоже не лыком шита, - продолжала Грейс. - Видно, она перехитряла синьору, то есть опять же согласно швейцарихе, она - поднимется на второй этаж и оттуда уж лифт вызывает. Но сегодня синьора что-то заподозрила и застукала Элеонору. И дико ей намылила шею. Раньше, как хозяйку туда принесет, Элеонора с перепугу бросалась к себе и запиралась на ключ. Синьора объявила, что вынуждена нас попросить, чтобы больше мы не давали ключ этой девке. Перед носом у меня трясла этим своим ключом.
- Ну, и что ты на это сказала? - спросил Джордж.
- А ничего. Я не намерена затевать с ней склоку, даже если бы владела итальянским. Мы уже помотались месяц без квартиры, спасибо, с меня лично хватит.
- Но у нас контракт, - сказал Джордж.
- Контракты расторгают.
- Зачем ей - ей же деньги нужны.
- Я в ее намерения не вникаю, - сказала Грейс.