– Мирового, но не кино! У вас ведь тоже часы какой-то такой нарядной марки, раз вы их целый день обсуждали. Но это ведь не часы в том смысле, что последнее, зачем они нужны, это смотреть время. Ведь вы можете посмотреть его на мобильном телефоне! – подковырнул Сулейманов. – То есть ваши дорогие часы – это такая же дорогая подделка под часы, как Джеки Чан – подделка под кино. И то и другое сплошные симулякры!
– Кстати, Михаил Ходорковский носил часы по цене девять долларов за штуку, при том, что денег на часы у него было всяко больше, чем у всего Союза кинематографистов! – вставил Егор Золотов. – Миллиардов пятнадцать!
– Ну и где он теперь? – удачно парировал Ашот Квирикян.
– А я и не возражаю против того, что Михаил Ходорковский тоже политический симулякр! Настоящий политик – это тот, кому хватит мозгов не оказаться за решеткой! – напомнил Сулейманов.
Рублевские за столом притихли. Они понимали не все слова, но понимали, что их опять опускают. В прошлом все они были интеллигентными людьми, но добровольно отказались от этого, поддерживая общекультурную понижающую селекцию.
Они еще ездили на кинофестивали и ходили в консерваторию, покупали картины и жертвовали на симфонические оркестры, но уже с тем же пафосом читали глянцевые журналы и аплодировали Баскову.
– Дайте мне сорок миллионов, как Феде Бондарчуку или Никите Михалкову, я вам сниму великое кино! Его посмотрит весь мир! Я ж на своей съемке крохоборничаю, я ж там суп варю из топора! – жаловался Ашот Квирикян. – А потом вы же мне говорите, что у меня неизвестные артисты и снято бедненько. И оператор не намба ван! А чем я заплачу намбе вану?
– Так вы переживаете, что вами бюджет не доенный? – рассмеялся Сулейманов. – Но на Западе нет прокатного успеха ни у Бондарчука, ни у Михалкова. А смотрят там только за копейки снятый "Русский ковчег" Сокурова и два фильма маленького мальчика Звягинцева!
– Это трагическая ошибка!
– Детям в школе на природоведении объясняют, что такое круговорот воды в природе. Кино движется точно, как вода, но студентам ВГИКа не объясняют, что такое круговорот кино в нравственности, – грустно сказал Сулейманов. – Как оно впитывается в мозги и каковы нравственные последствия этого.
– Но вы практически предлагаете мягкую цензуру… Это ограничит творческие рамки! – заметил Квирикян.
– А что лучше: мягкая цензура сначала или Уголовный кодекс потом?
– Уголовный кодекс, конечно, хуже… Но кто это будет объяснять студентам?
– Мастера! Но, голубчик, мы вместе мотаемся с кинофестиваля на кинофестиваль. Какие у нас с вами основания считать, что мастера ориентированы хоть на какую-то нравственную ответственность?
– Бойцы, у вас разминка перед вечером? – подошла к ним Дина. – Поберегите силы! Пожалуйста, все поторопитесь, мы должны не выпасть из графика. Запомните, после ужина ворк-шоп Ашота Квирикяна!
Официантка Тая провожала всех до выхода, ее приглашали приехать в отель, посмотреть фильмы. Она кивала. В глазах стояли слезы. В автобусе Андрей Николаев достал новую бутылку виски и, плотно соприкоснувшись с ней, быстро уснул.
– Я, конечно, не ханжа, – громко объявила Галя Упырева, – но всему есть свои пределы.
– А что случилось? – заинтересовалась Даша.
– Ну, эта девочка, официантка! Это просто нонсенс! – Выражение лица у Гали превратилось ровно в то, с которым она, ставя ногу на порог автобуса, отеля, ресторана и музея, спрашивала: "На хуй я сюда приехала?"
– А что, что, что?
– Да ничего, просто когда она повела Андрея Николаева в кабинку стирать футболку… ну, я случайно зашла в соседнюю кабинку. То есть я, конечно, зашла не случайно, а по прямому назначению. А там тонкие стенки, – Галя Упырева сделала многозначительный жест рукой, – и оттуда раздавались такие звуки…
– Какие, какие?
– Ну! Во-первых, голос Николаева, а во-вторых, истерический смех официантки! А еще говорила, что учительницей работает! Совершенно характерный смех!
– Какой, какой?
– Ну, такой… однозначный! Вы меня поняли?
Камчатка автобуса притихла. Все повернулись в сторону Андрея Николаева, но он пьяно и блаженно похрапывал.
– И потом она выбежала из этой кабинки такая возбужденная, у нее все лицо горело! – скривила губы Галя.
– Совсем бабка рехнулась! – заметила Вета, вспомнив об ушибленном копчике. – Глюки средь бела дня. Старческие эротические фантазии…
– Галюнчик, малыш, она же нас потом стояла-провожала! Чистейшая девушка! – возразила Гале Наташа. – Как можно во всем видеть только чернуху?
– Какая же это чернуха? – встрял Ашот Квирикян. – Мы должны гордиться нашим товарищем! Он не посрамил флаг отечества! И я завидую ему всеми цветами радуги!
– Боже, оградите меня от подобной пошлости! Как вы можете громко обсуждать такие вещи?! – возмутилась Печорина.
– Андрюша, Андрюша, проснись! – начал дергать Николаева за плечо Шиковский. – Да какая там "официантка в клозете"? Синьоры и синьориты, посмотрите на него глазами сексопатолога, в этом теле давно пропито все, вплоть до последнего сперматозоида! Андрей!
И начал аплодировать прямо у Николаева над ухом:
– Истинный артист на аплодисменты открывает глаза даже в состоянии клинической смерти!
– Ну? Чего? – замычал Андрей Николаев.
– Артист, панимаишь! Андрюха, отвечай перед строем, что делал с официанткой? – строго спросил Шиковский.
– С какой официанткой? – Известный бард с ужасом откинул с лица длинные седые волосы, облизнул губы и уставился на собеседников мутными глазами.
– Тая. Беленькая. Русская. В ресторане. Когда тебя кофе облили. Говори правду, только правду, ничего, кроме правды! Что делал в клозете с официанткой? Почему она "однозначно" смеялась? – изображал следователя Шиковский.
– А, с этой… – Николаев блаженно заулыбался, растопырил веером все десять пальцев. – Я с ней… это… ежиков!
– Ну вот! Я же говорила! – торжествующе обвела всех глазами Галя Упырева.
– Каких еще ежиков? – заорал весь автобус.
– Блин… достали… это… анекдот такой есть… – вяло мямлил Андрей Николаев. – Я ей… рассказывал… наш мужик итальянцам… поставлял ежиков… ну, это, чтобы грызунов в полях жрали… а ежиков в лесу ловить заебешься… он тогда стал брать крыс, красить лаком, а потом сушить феном…
Автобус заржал так, что водитель испуганно обернулся. Галя Упырева сидела, поджав тонкие губы и натянув шляпу из серебристой соломки низко на глаза.
– Вот вы говорите глобализация? А я хочу вам сказать, Ашот, что такого, как у нас на экране, нет нигде! – Сулейманов никак не мог переключиться с дискуссии даже на крашенных лаком ежиков. – Вот вам пример! Телеканал Берлускони взял для репортажа всего шесть секунд из программы нашего Аркадия Мамонтова, показанной в восемь часов вечера по государственному каналу "Россия". Так вот, после показа этих шести секунд уволили всю редакцию, чтобы зрители не подали на канал в суд! А у нас это идет круглые сутки! Какие уж тут ежики…
На мастер-класс Ашота Квирикяна пришли поужинав, но даже не переодеваясь. Побросали в номерах пакеты, соприкоснувшиеся с национальным археологическим достоянием, и упали на стулья.
Ашот Квирикян показывал свой новый фильм. Точнее, новый фильм по его сценарию, снятый его женой. Куколка сидела в первом ряду, сверкая свежекупленными шмотками.
Рядом с Ольгой сел Бабушкин в новых модных очках.
– Какая у вас крутая оправа, – не выдержала Ольга.
– Очень неудобная. Пришлось купить. Любимые очки в море потерял, – небрежно соврал Бабушкин.
Не проясняя, что это было море алкоголя, море Олесиных объятий и Борюсикова насилия при перемещении в сторону Рима.
– Я тоже хочу такую жену, – шепнул он Ольге, кивнув на Квирикяна. – Она хреначится на съемочной площадке, а Ашотик ездит по фестивалям и линялый хвост распускает!
– Каждый режиссер имеет ту жену, которую заслуживает, – опасно пошутила Ольга.
– Именно поэтому у меня жена молодая, красивая. И гениальная! – с нажимом на последнее ответил Бабушкин. – Что бы вы, голубушка, не думали! И еще я хочу быть армянином и, как Квирикян, снимать кино на бабло диаспоры! А я – еврей, и хоть бы одна сионистская сволочь дала мне на фильм хоть один шекель!
– А вы просили?
– Да проси не проси, я своих соплеменников знаю. Если не поешь в израильскую дуду, ты для них антисемит пархатый. А я Израиль терпеть не могу. Одна большая разводка, а не страна. "От шабата до шабата брат наебывает брата", – поморщился Бабушкин. – Про Квирикяна сейчас вам скажу заранее, пока титры идут. Сейчас будут километрами цитаты из Параджанова, какая-нибудь малолетняя девочка, армянские святыни и чарующая пустота…
– А вы видели этот фильм?
– Зачем? Я просто заранее знаю все, что снимет эта семья в ближайшие двести лет!
И не ошибся. Действительно, экран был застелен цитатами из Параджанова. И действительно, главной оказалась интрига маленькой девочки со взрослым дядькой. Ольга, как всякая российская баба, ненавидела "лолитизм" – сначала сама пряталась от домогающихся климактерических мужиков, потом охраняла от них дочку.
– А почему у него такой крен в педофилию? – шепнула она Бабушкину.
– Стареет… – ответил тот, словно сам только что не женился на молодухе.
Ольга никогда не понимала, почему пожилые богемные мужики так часто забывают, что, как в анекдоте, "за совращение несовершеннолетних" – это не тост, а статья Уголовного кодекса. Словно не осознают, что любой "лолитизм" в искусстве в геометрической прогрессии снимает барьеры и завтра развращенными окажутся их дети и внуки.