Большие вечера у Омаровых, как правило, сопровождались выступлениями неконформистских авторов. На этот раз предполагался подпольный писатель Геннадий Семенов, пишущий про идиотов. Но внезапно Владимир Александрович внес изменения: он попросил почитать и Валю Муромцева, чтобы состоялся таким образом вечер сразу двух именитых, прозаиков. "Покойники и идиоты - тема вполне для эстетского вечера", - посмеивалась Алла Николаевна.
Расписание было таково: с шести до семи тридцати промежуточное время, медленный сбор всех приглашенных; затем - к столу; а уже потом - чтение; после чтения - дискуссии, чай и больше вина.
Первым возник прозаик Геннадий Семенов. Это был человек тридцати с лишним лет, высокий, худой, с приятным, немного уставшим лицом. Жена его Вика сразу принялась помогать Алле Николаевне. Геннадий же сел в кресло рядом с Омаровым в гостиной, протер очки, положил толстый портфель с рукописями на пол и, вынув оттуда целую пачку листов, отдал их Омарову:
- Возьми, Володя, это тебе на хранение. У тебя надежно. Итог последнего года.
Омаров заботливо подхватил рукопись, на минуту исчез с ней в своем кабинете и, радостный, вернулся.
- А как твои внешние данные, Геннадий? Как в техникуме?
- Идет своим чередом.
(Семенов преподавал физику в одном из московских учебных заведений).
И потом раздался звонок в дверь. За ним второй, третий, четвертый… Гости прибывали, одни за другими. Катя Корнилова заявилась с тремя персонами из своей свиты: Верой Тимофеевой, Зоей Ступиной и Игорем Самохиным. Почти все остальные приходили парами; редко кто в одиночку… Глеба не ждали, он отлеживался у матери. Появились Светланочка Волгина с мужем, Боря Берков с Ириной Томовой, студенткой физмата МГУ; Толя Демин со своей женой Любой, затем пошли художники, поэты, профессора, ученые со своими женами или подругами. Это были или лица известные своим творчеством в неконформистских кругах, или люди, чаще всего из научного мира Москвы, которые их любили и поддерживали.
Они разбрелись по группкам и компаниям, которые бродили, рассматривая живопись, время шло, но не появлялись ни загадочный Валя Муромцев, ни Олег со своими приятелями.
На диванчике и стульях рядом с портретом полководца 18-го века графа Румянцева обосновались Вика Семенова, Борис Берков со своей Ирой, Люба с Толей Деминым и Вера Тимофеева.
Кто-то вдруг произнес имя Радина, сказав, что шансов на спасение почти нет и что его душевное состояние совершенно жуткое.
- Я знаю, знаю об этом хорошо! - неожиданно воскликнула Вика Семенова. - Я была у него два раза. И все-таки это - позор, такой страх перед смертью. Нет, нет, я ничего не говорю, я бы на его месте выла от ужаса еще больше, - и она прижала руки к груди. - Но… так ли умирали наши предки, русские крестьяне, например, да хотя бы наши прабабушки: вспомним Лукерью из "Живых мощей" Тургенева…
Эта внезапная речь вызвала настоящий взрыв; Люба Демина, побледнев, воскликнула:
- Да, но какая вера в Бога для этого нужна!.. Какая вера!.. Разве у нас есть такая?! Мы - несчастные. Мы и близко не можем стоять рядом с Лукерьей.
- Да и век другой, - заявил Берков. - Раздутое "эго", и потом воображение не в ту сторону работает…
- Век другой, - возразила Вера Тимофеева. - А как же на войне с нацистами? Просто Радин такой уж человек…
- Ну, война есть война. Тогда не думаешь о себе, тем более на войне с нацистами, - отрезал Берков. - Мы говорим об обычной смерти, один на один…
- Хорошо, - прервала Вика. - Но почему мы все-таки не можем переносить эту обычную смерть, как ее переносила Лукерья? И сейчас Максим мучается, и я слышу его стоны…
- Послушайте, - вмешалась Ира Томова, - прекратите сейчас же этот кошмарный разговор! Сейчас же прекратите! Если не можете помочь, то молитесь за него… И молчите, молчите!
Но в это время в дверях показался Валя Муромцев, и это немного разрядило обстановку. Действительно, воцарилось молчание. Вика Семенова мрачно вынула из бархатной сумки пачку сигарет и закурила.
Валя был один, без дамы, в помятом пиджаке и с рваным портфелем в руках, полным книг и рукописей. Его круглое лицо растерянно и застенчиво улыбалось.
- Ну, наконец-то, - облегченно вздохнула Люба Демина. - Ирочка, - обратилась она к Томовой, - давай-ка выпьем за него… именно за него, - и она указала пальцем на Валю, - а потом за нас…
Валя бросил лукавый взгляд на девочек и, подошедши к Омарову, взял его за пуговицу куртки.
- Владимир Александрович, извините, задержался, портфель чуть было не пропал. В пивной.
И он боязливо покосился на собственный портфель.
- Это вы со своими рукописями бродите по пивным, Валя, - укоризненно проговорила Алла Николаевна.
- С рукописями-то и слаще туда шастать, - оживился Муромцев. - Выпьешь себе культурно так кружечки две-три, и портфель погладишь: там ведь лежит не что-нибудь, а собственное бессмертие. Прямо рядом, у ног. И никакой алхимии. Хорошо, хоть и страшно: а вдруг потеряешь?
И он неопределенно подмигнул. Только появление перед ним Светланы Волгиной сразу сняло его игривое настроение.
- Здравствуй, Валечка, - робко сказала она.
- Здравствуй, Светлана, - смиренно ответил он.
И раздался последний звонок в дверь квартиры Омаровых.
- Наверное, Олег! - тревожно-радостно воскликнула Алла Николаевна и пошла открывать.
То был Олег, и, как всегда, не один: впереди выступала Тоня Ларионова, а за Олегом: Саша Трепетов и чуть смущенный Леха Закаулов. Леха был на этот раз вполне трезв и приличен: он принял всего полстакана водки, для души, а такая доза никем не считалась серьезной, даже Аллой Николаевной.
Гостеприимным жестом она пригласила всех внутрь, бросив однако добродушно-любознательный взгляд на Сашу. "Какой-то вроде обычный", - подумала она.
Стол был уже накрыт и буквально ломился от еды - чего тут только не было: и редкая холодная рыба, и салаты, и бесчисленные закуски, консервы, колбасы, сыры, и над всем этим царила икра: красная, горящая, как кровь, она была разбросана в судках по всему столу. И рядом с нею стояли бутылки возбуждающих напитков.
- Богато живете, - удивился Саша.
Омаров пригласил Катю первую к столу, и за ней, как за нежданной царицей, потянулись остальные.
Скоро стало полегче и повеселей; истерический разговор о Лукерье забыли, и все почему-то льнули друг к другу и слегка опьянели: от вина, от общения, от предчувствия…
Из-за обилия гостей за столом общему разговору трудно было состояться, но его струйки, журчащие по всем углам и сторонам, иногда соединялись в единый и восторженный угол. Это был поток всего что угодно: веселья, грусти, нежности, смеха, иронии и даже бредового сарказма. Но и "сарказм" выражался таким образом, что становилось страшновато не от "сарказма", а от обнаженности и искренности.
- С тобой хоть на казнь, Катька, - улыбалась Корниловой Вика Семенова, - эх… и смерть будет слаще вместе и не страшней… Голубушка!
Но в то же время разговор принимал нередко и полусветский оборот, не все здесь было до такой степени выворочено наизнанку и раскалено, как на вечерах у Олега или у Вали Муромцева.
Известный художник-примитивист, поэт, державший салон у себя в Мытищах, но другого характера, чем омаровский, сидел вместе со своей женой Галей недалеко от хозяина дома и рассказывал ему о сибирских шаманах и мамонтах, в свете своего личного опыта. Был он художник неизмеримо талантливей Омарова и просидел при Сталине несколько лет за свое искусство.
Но Алла Николаевна любила иногда перевести разговор на житейские темы и, вмешавшись, заметила, что недавно видели Глеба Луканова - опять пьяненького и побирающегося по арбатским магазинам.
- Какой позор! - вскричала она. - Это ведь один из лучших русских художников!
- Глеб давно мог бы стать богатым человеком, - улыбнулся примитивист. - Если б не пил так!
- Нет, его пьянство ничего не меняет, - возразил Омаров. - Виной всему его детская непрактичность. К тому же Глеб окружен целой сворой спекулянтов. Они пользуются его отключенностью и покупают у него гениальную картину за ящик водки и потом перепродают ее за бешенные деньги иностранным дипломатам. А те вывозят за границу. Потому Глеб вечно беден, он даже не осознает, как поднимаются цены на его картины… А в ближайшие год-два они подскочат невероятно, поверьте мне, потому что все больше людей начинают понимать, что это такое…
- Ох, дело не только в этом, - вздохнула Алла Николаевна. - Баба ему нужна хорошая, вот что. Тогда все наладится, и картины не будут попадать к спекулянтам. Добрая, разумная и простая баба, - и она добавила потише, взглянув на Катю, сидевшую вдалеке. - Ему надо жениться, но, конечно, не на подпольной царевне с интеллектом вместо короны, - и она усмехнулась, - тогда он не пропадет…
- Но художнику нужно вдохновение, - удивилась Лора.
Аллу Николаевну передернуло даже.
- Пусть найдет другие источники. Знаете, свой ум дороже. Так и свихнуться можно, на некоторых вдохновительницах.
А в стороне звенел серебристый голосок Верочки Тимофеевой: она была в первый раз у Омаровых, и все казалось ей еще сердечней, чем у Олега.
Саша скромно сидел недалеко от Аллы Николаевны и спокойно уничтожал небольшую порцию рыбы. О нем мало кто слышал из присутствующих, но те, кто слышали, с тайным любопытством посматривали на него.
Одна дама, из ученого сословия, даже обратилась к нему с вопросом:
- Вы знаете, я хотела бы заниматься йогой… чтобы продлить свою жизнь, для здоровья… Как вы думаете?
- Не советую заниматься йогой для здоровья, - любезно ответил Саша, взглянув на нее. - Йога - это единение с Богом, а не физкультура.