– А-а-а! – закричал замполит Бравый, который, несмотря на немалый амурный список, в жизни еще такого не испытывал.
– А-а-а! – закричала и Елизавета, и два крика слились в единый крик, так же, как два потрясения слились в единое потрясение ставшего на мгновение единым организма.
"Еще чего не хватало! – думал замполит, ощутив прилив какой-то нежной заботливости, когда они, обессиленные, шли к кровати, поддерживая друг друга. – Никаких соплей. Одеваемся и уходим". Он рухнул на кровать и прикрыл глаза. Елизавета же пошла в ванную. Зашумел душ. Когда она вернулась, исполненная радостной свежести, Бравый был еще раздет. Через мгновение он оказался в ее объятиях. Еще через мгновение – в ней.
Помягчела и Елизавета. Если раньше она прямо ненавидела Бравого за то, что он вызывал в ней приступы необузданной страсти, то теперь чувство ненависти сменило чувство не знакомой прежде нежности. Она перебирала его смоляные волосы, проводила пальцам по лицу, иногда брала ослабевшую ладонь кавалера, подводила ее под левую грудь – так, чтобы в ладонь торкалось разбуженное сердце. И неузнаваемо мягким голосом говорила слово "Юра". Бравый отвечал на ласки сдержано: контролировал себя. В двадцать три часа он покинул любовницу и отправился на корабль.
* * *
Ах, осень, ах, голубушка моя…
Это был не просто ворох кленовых листьев, а искусно подобранный букет, в котором переливалась вся палитра осени. Просторный госпитальный двор был полон опавшими листьями. Они шуршали под ногами и громоздились в кучах, куда по субботам сгребал их технический персонал. Но букет в руках Дзинтры был особенным, будто взятый из какой-то другой, более нарядной осени.
– Отчего они такие нарядные? – спросил, улыбаясь, Мартын.
– Тебе нравится? Я их погладила утюжком.
Так славно сказала, итак старательно произнесла ласкательное слово!
– У тебя есть латышско-русский словарь? – спросил Мартын.
– Обязательно. А почему ты спрашиваешь?
– "Утюжок" специально вычитала?
– Ты такой догадливый!
"Все, – подумал Мартын. – Лучше ничего не бывает в жизни. Ничего другого и не надо". Он попросил:
– Спой.
Они сидели на садовой скамейке, полуобернувшись друг к другу. Вечернее солнце пригревало спины. Их причудливо увеличенные тени лежали на некошеном газоне. Дзинтра не удивилась просьбе. Только спросила:
– Ту самую?
Мартын кивнул. Она принялась напевать вполголоса латышскую песенку. Он слушал, прикрыв глаза. Потом она спросила:
– Тебя навещают твои товарищи?
– Откуда? Корабль в море все время. Один раз замполит приходил, но это так, по долгу службы.
– А жена?
– Жена была пару раз. Но она уехала. У нее кончился отпуск.
Помолчали.
– Марис Путрайм наведывается. Гостинцы приносит, как ребенку.
Дзинтра усмехнулась:
– Еще бы! Ты спас его. Он тебя чуть не убил, а ты его спас, отказался от обвинения. Зачем ты его спас? Ты его пожалел?
– А тебе его не жалко?
– Мне жалко тебя.
– Знаешь, приходили ко мне его родители. Их было, действительно, жалко.
– Знаю, знаю.
– Я, ведь, почти побывал по ту сторону жизни. Возвращаясь из забвения, я неторопливо думал. Я ведь тоже вел себя дерзко. И дерзко бил. И потом у меня было время поставить себя на его место. Приезжает чужой парень, говорит на чужом языке. Наводит свои порядки. А человек – самбист. Смотреть должен? Я бы на его месте тоже… Посадили бы его на десять лет. Жизнь загублена. Кому лучше? Или латыши стали бы лучше относиться к русским?
– Вот ты какой! – удивилась Дзинтра. – Я и не знала!
– И еще я подумал: ведь ты спасла меня любовью. И во мне живет любовь. И нет ненависти.
Тут глаза Дзинтры повлажнели. Да что там – "повлажнели"! Крупные слезы омыли ее глаза и потекли по щекам.
– Я очень сильно люблю тебя, – прошептала она. Нечеловечески. Как инопланетянка.
– Я тоже люблю тебя нечеловечески! – заявил потрясенный артиллерист.
– Давай я украду тебя из госпиталя в субботу, – предложила девушка.
– Давай! В воскресенье все равно спячка. Ни процедур, ничего.
Он подумал.
– Привези плащ какой-нибудь твоего отца и любые брюки. Можно – спортивные, чтоб натянуть сверх пижамы.
– О-кей! – лихо откозырнула Дзинтра – А как же ты выйдешь за территорию? Не через забор же!
– Через забор, конечно, не солидно. Я со сторожем договорюсь.
А ты о такси позаботься.
Зачем? – удивилась Дзинтра. – Я с отцом договорюсь. Мы с ним приедем на "Запорожце". – Она засмеялась:
– Ты со сторожем, а я – с отцом.
– Добро! – на морской манер ответил мамонт нарезной артиллерии. Тихое веселье разлилось по его, возбуждая внутренние силы не хуже, чем введенная внутривенно глюкоза. Он медленно возвращался в палату, неся роскошный букет отутюженных осенних листьев. Он нес их осторожно, словно сосуд, наполненный драгоценный влагой. Словно боялся расплескать переполнявшее его чувство.
Желтый, как осенний лист, "Запорожец" подкатил к госпитальным воротам. В проходной сквозь захватанное стекло наблюдалась фигура сторожа. Из "Запорожца" выбралась девушка с большой тряпичной сумкой. Она с удивлением заметила, что сторож был одет в госпитальную пижаму. И стоял, широко расставив ноги и выпятив грудь, совсем, как милый ее сердцу Мартын. Да, он стоял совсем, как Мартын, потому что это и был не кто иной, как Мартын Зайцев, артиллерист эскадренного миноносца "Озаренный".
– Мартын, ты что тут делаешь?
– Сторожу госпиталь, – с важным видом ответил выздоравливающий Мартын.
– А сторож?
– А сторож побежал за бутылкой. Он без нее тоскует.
– А как же… Мы, вот, приехали с отцом.
– Подожди немножко. Я же не могу бросить пост. – Он кивнул на сумку. – Это одежда?
– Да-да. Одежда.
– Оставь ее. Я сейчас переоденусь, а ты подожди в машине.
– А он тебя выпустит?
– Кто? Сторож?
– Сторож.
– А как же! Бутылка же за мой счет!
– Ах, Мартын! – засмеялась Дзинтра.
– Ах, Дзинтра, – тихо сказал Мартын.
Тем временем и сторож не замедлил явиться. Он скромно протянул Мартыну полиэтиленовый пакет с булькающим продуктом. Мартын отвел его руку:
– Оставь себе.
– Всю что ли?
– Всю – ответил Мартын, натягивая плащ поверх госпитальной пижамы.
– Ну, ты даешь, командир! – восхитился сторож.
– Смотри, на вахте не напивайся, – посоветовал Мартын, покидая помещение.
– А где же? – ворчливо заметил сторож. – Дома что ли? Так дома баба не даст.
Но Мартын Зайцев этого уже не слышал.
Имант, отец Дзинтры, широко улыбаясь, с чувством пожал Мартыну руку и усадил в машине рядом с собой. Вел себя, как настоящий тесть по отношении к настоящему зятю. Это было странно. Ведь, Мартын, что ни говори, соблазнил его дочку, будучи женатым человеком. Но ни в машине, ни потом, за ужином, вопрос этот не только не поднимался, но как бы даже и не существовал – ни в каком намеке на определенную двусмысленность положения. Ехали, между тем, не молча, говорили о всякой всячине: о погоде, о недавнем шторме, о погибшем траулере. В газетах ничего об этом траулере не сообщалось, а он погиб, и люди погибли, рыбаки. И о певице Нехаме Лифшицайте, которая, нате вам, взяла и уехала в Израиль. Что ей в Латвии не пелось в Риге? И только один раз, после паузы, Имант сказал:
– Все же ты молодец, Мартын, что не стал сажать этого паршивца. Это великодушно.
Несколько букетов из сухих листьев украшали комнату. Все дело было в оттенках. Красная ржавчина, бронза, охра и ультрамарин плавно перетекали одно в другое.
– Экибана? – улыбнулся Мартын.
– Ну, что ты! Это просто… просто… гаммы на пианино. Гаммы осени. Я люблю осень. У Яниса Райниса… Знаешь Яниса Райниса? Мартын покраснел, напрягая память. Что-то было в школе, в десятом классе… Литература народов СССР… Чуть не бухнул: "Это поэт народов СССР". Спасла сообразительность:
– Латышский поэт, да?
– Да. У него есть такие строчки… По-русски будет примерно так: "Ах, осень, ах, моя голубушка, вы слишком увлеклись переселеньем и отправили в теплые края любовь"… Глаза ее стали печальными и, как показалось Мартыну, – влажными.
Тут Мартын возьми да и выпали безо всякой подготовки:
– Я люблю тебя!
– Ох! – вздохнула Дзинтра. – А нашу любовь осень не отправит в далекие края?
– Не отправит, – сказал Мартын. – Кто ж ее куда-нибудь отправит, если она возвратила меня к жизни?
– Какой ты милый!
Да что же это такое! Что она ни скажет, – Мартына, словно жаром обдает.
Тут он задал совсем уж глупый вопрос: Мы будем вместе спать? Дзинтра засмеялась:
– А зачем же я тебя украла из твоего госпиталя?
Она потушила свет, чтобы Мартын не стеснялся раздеваться. Через несколько секунд они уже лежали в постели. Рука девушки определилась между ног возлюбленного.
– Какой большой и горячий, – прошептала она. – Войди в меня скорей. Я хочу, хочу, хочу!
На этот раз Мартын стал останавливать подругу:
– Подожди немного, я хочу сначала увидеть тебя руками.
– О. боже!
– У меня мало рук. У меня только две руки. Они не могут сразу…
– А глаза могут?
– Глаза – могут! – выдохнул Мартын.
– Так смотри же на меня, Мартын! – с несвойственной ей запальчивостью воскликнула Дзинтра и, скинув халат, стала медленно поворачиваться перед Мартыном, легкими движениями лаская возбужденное тело. – Смотри, смотри на меня, я вся твоя, вся без остатка.
И Мартын заплакал.